— Я не стану восторгаться самим фактом убийства и взаимной жестокостью. Однако Николай II не был безвинной жертвой. Его панславизм вверг Россию в пучину первой мировой войны... Во времена Петра произошло роковое преступление, которое лишило монархическую Россию законности передачи власти. Потом пошли сплошные перевороты: Екатерина II, которая организовала путч против законного государя, до нее Елизавета — убийство Павла, 14 декабря — сплошные путчи. Как можно вообще существовать государству на сплошных путчах?
Из предисловия к роману «Место»:
«Именно мое человеческое и литературное отщепенство, от которого я, кстати, всячески безуспешно старался избавиться, доставившее мне немало трудностей в Союзе, которое после эмиграции, особенно в первые годы, не кончились, а в чем-то даже возросли, — именно это отщепенство в силу обстоятельств и помимо моей волн помогло мне избавиться, защититься от дурного влияния, на мой взгляд, неплодотворного литературного процесса, единого для Союза и для литературной диаспоры. В литературе, как и в жизни, бывают периоды, когда плодотворен процесс — это время расцвета, но бывают периоды, когда плодотворно обособление — это время увядания. Дорогой ценой приходится тогда платить за попытку обособиться от процесса. Мне кажется, я заплатил такую цену».
— Сценарий о Тамерлане, как вы сказали, — заказная работа. Но я помню, что вы в 1970 году исполняли другой «спецзаказ» — сценарий о Ленине?
— Да, о II съезде партии... Он был по ряду причин запрещен.
— Это была чисто коммерческая работа или вас всерьез занимала личность Ленина?
— Отчасти коммерческая. Но эта фигура не может не занимать. Меня и сейчас она занимает. У меня и замысел есть, но все руки не доходят. О нем и о Плеханове. Я хотел бы написать — но не знаю, как это ляжет на мое время...
— А к солженицынскому Ленину вы как относитесь?
— Отрицательно. Это фальшивый образ. И зачем для суждения о Ленине читать Солженицына? Это же идеолог, Суслов наизнанку. Ведь можно читать, например, Валентинова. Вы читали Валентинова? Там есть замечательные эпизоды. Зачем же опираться на домыслы, когда можно читать показания очевидцев?
— От Ленина — к Троцкому. И о ваших источниках. В романе «Место», в частности, изложена версия убийства Троцкого. Я хорошо помню, как в конце 60-х именно от вас первого подробно услышала историю Меркадера. Вы читали Дейчера, смотрели фильм? Опирались на западные источники?
— Вы же видите, что моя версия не совсем совпадает с подлинной историей. Помните, у меня была знакомая чилийка? Так вот, в ее кругу я встретил женщину, которая была близка с Меркадером. И версия эта исходит от нее. Возможно, то, что я рассказываю в романе, — отчасти версия самого Меркадера. Мы видим, что часть вещей он скрывал и умышленно лгал, но так оно мной и изложено, хотя какая-то доля истины вышла наружу помимо его воли. Какие-то физиологические вещи — и они, возможно, существенно дополняют эту историю...
— Отношения с матерью?
— Да, к примеру, отношения с матерью. У него ведь был эдипов комплекс, и органы знали о нем и использовали это.
Я однажды разговаривал с самим Меркадером — не об этом, конечно, о пустяках. Я познакомился с ним в Испанском клубе, и у нас был недолгий разговор. Это был очень крепкий, уже седеющий человек, видно было, что он всем недоволен и огорчен. Он из тех людей, по которым, когда встречаешься, сразу видно: ой, как все плохо! Он так прямо не говорил, но видно было, что у него оппозиция ко всему, что кругом происходит.
— Фридрих, а вы — как, довольны тем, что у нас кругом происходит? Ведь вы приехали в страну, где нет даже томат-пасты, составлявшей главную часть меню Гоши Цвибышева?
— Не преувеличивайте. Голода нет. Есть социальное расслоение. Но оно и тогда было, просто сейчас оно ничем не приукрашено, оно всем видно. Тогда деньги принадлежали паразитам. Теперь будут принадлежать эксплуататорам. Надеюсь, что эксплуататорам, а не гангстерам.
Хотя, конечно, деньги должны принадлежать человеку, который что-то делает. Но ведь раньше они принадлежали бездельникам, которые вообще ничего не делали, — только высасывали соки! Разве это не шаг вперед?
Что такое партия, которая называется коммунистической? Это ведь уникальный организм. Это мафия в чистом виде, это хуже мафии. Мафия хоть защищает людей, которых она грабит, — ту же лавку, которая ей платит, грабит, но и защищает от других, а эта даже не пытается защищать...
— Фридрих, когда все написанное — и очень многое — лежало безнадежно, без всякой возможности опубликовать, — это не мешало вам писать? Я спрашиваю потому, что вы кажетесь одним из очень и очень немногих, кому это не мешает.
— Нет, конечно, мешало. Но я писал. Знаете, «шоу должно идти», что бы ни происходило. Но это не значит, что было легко. Тяжело было так жить. Я потерял годы, потерял многие ощущения, которые уже невозможно восстановить... Но то, что я хотел сделать, я сделал.
— Безо всякой надежды на то, что все это будет сегодня у нас прочитано?
— Нет, да и кто мог думать.
— Вы ведь не пускали свои вещи по рукам, почти никому не давали их читать?
— Не пускал по кругу? Нет. Это ничего бы мне не дало, только пошло бы мне и людям во вред.
Я не хотел этого и теперь об этом не жалею.
— Вы не считаете, что опоздали?
— Что значит: не опоздал? Чем раньше, тем лучше.
Но, может, то, что меня в первые годы перестройки не публиковали, — это хорошо. Прошла толпа...
Из предисловия к роману «Место»:
«Невыносимость нравственного положения Гоши Цвибышева и нарастающее оттого ожесточение должно было повести его по жизни и повело путями извилистыми, неправедными, бесовскими.
Бесы любого направления, с которыми человек вступает во взаимоотношения, всегда требуют от него гарантий, требуют действия, делающих эти отношения необратимыми.
«Обругай образа», — говорит человеку бес в очерке Глеба Успенского «Тише воды ниже травы». Бес знает, что воскреснуть от духовной смерти так же трудно, как и от смерти физиологической.
Но все-таки такие чудеса возможны не только на страницах библейских книг».
Беседовала Ирина ЩЕРБАКОВА
ФотографияРассказ
С народом русским идут грузины,
и украинцы, и осетины,
Идут эстонцы, азербайджанцы
и белорусы - большая семья...
Так пелось радостно в общей колонне под общий шаг, под общий ритм, а вокруг был новый для Митеньки Брондза, студента-первокурсника, город, большой, утренний, свежий, легко дышалось и легко пелось:
И опять спокойно спать не дают матерям и детям,
Все, кто грозит нам войною, будут за это в ответе.
Сначала шли по солнечному асфальту вниз по крутой улице от своего гидротехнического института. С тротуаров, из открытых окон домов, из несущихся навстречу в гору трамваев на них смотрели. «Гидротехнический всегда красиво идет», — долетело с тротуара. Гидротехнический теперь в центре внимания: стройки коммунизма — каналы, рукотворные моря... Обо всем этом кратко, ясно, белым по красному: «Жди нас, Каховское море», «Жди нас, Волго-Дон».
Минет первый учебный семестр, и Митенька поедет на студенческие каникулы в свой тихий, старенький, провинциальный городишко, о котором он, несмотря на новую захватывающую жизнь, вспоминает иногда с такой детской грустью, что, кажется, вот-вот заплачет. Особенно поздним вечером, случалось, даже заполночь, не спится на скрипучей низкой койке, от ватного, каменного матраца устают бока, колючее одеяло царапает, холодна до дрожи белая ледяная стена в шестикоечной комнате студенческого общежития. Пять остальных коек занимают Митенькины сокурсники: Посторонко, Палионный, Гацко, Богоутдинов и Булгаков. Посторонко и Гацко храпят густо, хоть и в разной тональности, Палионный посвистывает, Богоутдинов бормочет во сне, Булгаков спит неслышно, как мертвец, на какой бок лег, на таком и встал. И когда не спится под все это чужое храпение, посвистывание и бормотание, то вспоминается мама, десятилетняя сестренка Лина, Митенькина удобная кровать у мягкого настенного коврика. На коврике был изображен тигр, пробирающийся среди зелено-желтого орнамента. Оскаленную, зубастую, родную морду этого тигра Митенька вспоминал здесь, на чужбине, с тем же умилением, с каким он вспоминал мамино лицо или остроглазенькое, остроносенькое личико сестренки Лины.
Мама хотела, чтоб Митенька поступил на физмат в местный пединститут, где она преподавала ботанику. Но Митенька уехал в гидротехнический, «по зову сердца, по зову времени» — как писали газеты. Уехал, чтоб повзрослеть, потому, что счастливое детство в окружении любящих тебя людей может продолжаться бесконечно долго, если не прервать его насильственно. Пройдет время, постыдно нежные щеки Митеньки огрубеют, обветрятся в верховьях и низовьях рек, руки станут шершавыми от прикосновений к бетону и опалубке, он будет носить высокие резиновые сапоги и тяжелый брезентовый плащ с капюшоном, как знаменитый гидростроитель, герой труда, цветной портрет которого изображен был на обложке последнего номера популярного иллюстрированного московского журнала.
Это все будет, все произойдет, но уже сейчас, уже сегодня начинает сбываться кое-что из Митенькиных мечтаний. Перед началом демонстрации, когда праздничная колонна, весело, со смехом и шутками, строилась у института, равняла ряды, разбирала транспаранты, плакаты, портреты вождей, старосту группы Посторонко подозвал декан факультета Белосветов и предупредил, что сегодня вся группа в полном составе должна явиться к четырем часам дня в деканат. Фотокорреспондент московского журнала, того самого, на обложке свежего номера которого изображен был герой труда, знаменитый гидростроитель, хочет сделать снимки первокурсников-гидростроителей, и партбюро института выбрало для этого ответственного мероприятия именно их группу. Поэтому во время и после демонстрации велено было не потреблять спиртные напитки и к деканату явиться празднично одетыми, в галстуках.