– Давай сойдемся на том, что сейчас я этого не делаю.
Я фыркаю.
– Значит, она не обманула, и ты и в правду мошенник.
– Художник вынужден крутиться. Умение сводить концы с концами – своего рода талант.
– Настоящий талант – не наступать на горло собственной совести даже в таком продажном мире, как наш.
– Я не желаю вдаваться в дискуссию о природе вселенной. – Пауза. – Да, у меня талант к копированию. Возможно, я не всегда использовал его честным образом. Раньше. Что касается слов Рыси… Мне неприятно, что она обо мне такого невысокого мнения.
– Ты сказал детективам, что у Шанталь есть брат?
Он кивает.
– Я и сам с ним связался. Он дал мне разрешение на кремацию. Я отправил ему часть пепла.
– А остальное?
– Здесь.
Джош произносит это безжизненным ровным тоном, скрывая чувства. Я некоторое время изучаю его, затем встаю.
– Завтра вечером у меня спектакль. Нужно готовиться. А тебе, конечно, невтерпеж побыстрее добраться до мольберта. Так что… до встречи.
– До встречи. – Он провожает меня к лифту. – Надеюсь, мы останемся друзьями, Тесс.
– Мне надо подумать, Джош.
Глава 9
Вена, Австрия, 28 марта 1913
Чудесный весенний вечер. Из дверей кинотеатра «Урания» выходят Лу и очень привлекательный молодой блондин – психиатр Виктор Тауск. Они только что посмотрели американский фильм «Клеопатра», снятый по пьесе Викториена Сарду. В роли царицы снялась Эллен Гарднер, в роли Марка Антония – Чарлз Синделар.
Вместе с гуляющей публикой они неспешно движутся по набережной вдоль Дуная, сворачивают на Ротертурм-штрассе, наслаждаясь теплой погодой, ароматом первых цветов и обществом друг друга.
Наконец, Лу затрагивает тему, которая в последнее время ее не оставляет:
– По словам Эллен, до моего приезда меня тут уже обсуждали – по крайней мере, во время одного из еженедельных вечеров у Фрейда.
– А что тебя удивляет, Лу? – спрашивает Тауск. – В Вену намерена приехать знаменитость для занятий у профессора – конечно, всем было любопытно. До этого мы занимались нашей небольшой компанией.
– Что это было за обсуждение: неформальное или…
– Ну, вообще-то Гуго Геллер сделал доклад о твоем литературном наследии.
– В самом деле? Геллер мне этого не говорил! Надеюсь, он хорошо обо мне отозвался.
– Блестящее сообщение, тебе бы очень польстило.
– А потом? Дискуссия? И, конечно, обсуждали ту фотографию?
Тауск кивает:
– Ну да, «печально известный снимок». Как же иначе? Ведь именно на нем ты настоящая роковая женщина.
Лу вскидывается.
– Они в самом деле так считают?
– Господи, Лу, да все были рады, что ты к нам присоединишься! Испытывали трепет и слегка нервничали, что на семинарах ты не дашь никому и слова сказать. Как выяснилось, беспокойство было пустым. Ты великолепный слушатель, лучше не бывает. Всем ясно, что Фрейд высоко тебя ценит; все сходятся на том, что женщина в нашем кружке – это прекрасно. Причем женщина, сумевшая создать себе репутацию вне рамок профессии, – и, что очень удачно, не имеющая еврейской крови. Ведь никто не хочет, чтобы психоанализ воспринимали исключительно как занятие для евреев.
– Получается, как и Юнга, меня прям ждали.
– Ну, Юнг это отдельная история. Я слышал, профессор Фрейд практически порвал с ним.
– Ты говоришь, что обсуждали то фото, Виктор. Просто мололи языками или анализировали?
Тауск смеется.
– Да уж не без анализа. А чего еще ты от нас ждала?
– Расскажи.
– Ты хочешь, чтобы я перечислил, кто что говорил? – Лу кивает. – Ну, как я уже упоминал, в основном поднимались два вопроса. Первый: правда ли, что инициатором появления снимка был Ницше.
– Правда!
– Я и не сомневаюсь. Второй вопрос: будучи главным действующим лицом, понимала ли ты всю символику сцены – или просто приняла участие в съемке, наивно веря, что это всего лишь веселая игра?
Лу вздыхает: ей уже много раз приходилось отвечать на эти вопросы.
– Фотография – память о принятом тогда важном решении. Я предложила, чтобы мы жили вместе – втроем – в интеллектуальном целомудренном союзе, а они поддержали. – Лу смотрит на Тауска. – А как отреагировал Фрейд?
– Он почти ничего не говорил, только слушал и улыбался, – вполне в его духе. Эти улыбки, как тебе известно, порой несут больше смысла, чем чья-то пространная речь.
Он замедляет шаг, поворачивается к Лу, так, что они оказываются лицом друг к другу, и пристально смотрит ей в глаза:
– А тебе не пришло в голову, что такой план просто не может сработать? Если два мужчины-соперника сражаются за любовь женщины, то жизнь втроем неизбежно закончится взрывом.
– Да, бомба замедленного действия, это я уже слышала. Можешь считать меня наивной, но тогда мы все сочли мой план стоящим, и в день, когда был сделан снимок, я не сомневалась, что наш союз приведет к величайшему результату.
– Что в общем-то так оно и вышло.
– Ты о «Заратустре»? Видишь ли, я никогда не считала, что эта книга была результатом того провалившегося плана. Фриц даже тогда отличался большой тревожностью. Как я писала…
– Я помню, Лу. «Глубины его несчастья стали плавильной печью, в которой ковалась жажда к знаниям». Так?
Она кивает.
– Однако вопрос о символизме фотографии остается. Хотел ли Ницше показать, что в упряжке с Паулем Рэ они смогут доставить тебя к некоей неопределенной, но достойной всяческого одобрения цели – или намекал, что под твоим управлением они с Паулем достигнут величия?
Лу Саломе смеется.
– Прекрасный вопрос, Виктор! Думаю, самый лучший, какой только можно задать про этот снимок. Зная Ницше, я бы склонилась к первому варианту: он считал себя и в меньшей степени Пауля наставниками, которые направляют меня. Кто знает? Возможно, все это – просто безобидная шутка. И все эти скрытые смыслы, столь дорогие сердцу каждого из членов нашего теперешнего кружка, – это всего лишь, как часто напоминает Фрейд, бездоказательные толкования, наложенные на совершенно невинные факты.
Тауск закуривает.
– На самом деле Фрейд кое-что сказал об этом снимке. Снимок показался ему воплощенной мечтой, грезой, таким «остановись, мгновенье!». И единственный способ понять его – подвергнуть анализу не собственно фотографию, а автора замысла. Все остальное – умозрительные рассуждения. Правда, он высказал еще одно наблюдение. Гора, изображенная на заднике, – это Юнгфрау, то есть «девственница». Поскольку в фантазии важна всякая деталь, ясно, что выбор именно такого фона для снимка неслучаен.
Лу улыбается, услышав это, и Тауск перехватывает ее взгляд и спрашивает, согласна ли она. Лу пожимает плечами: сообщить о своей девственности ей решительно нечего. Снова улыбается и берет Виктора под руку.
– Пойдем лучше в итальянский ресторанчик, закажем поесть, а потом отправимся в «Зиту». Номер сегодня пустует: моя маленькая Эллен наверняка соблазняет кого-то из своих многочисленных поклонников. – Лу останавливается и смотрит прямо в глаза друга. – От меня не укрылся ее интерес к тебе, Виктор. Я заметила это, когда зашла в комнату и увидела, как вы вдвоем в лицах читаете «Фауста». Она прекрасная Гретхен, правда? Юная и дьявольски милая. Ты ведь испытал тогда искушение? Я понимаю, Эллен очаровательна. Но я все-таки надеюсь, что она не воспримет образ Гретхен слишком всерьез и не захочет отравить свою старую матушку.
Слегка нервно Тауск произносит:
– Поверь мне, Лу, все существует только в ее воображении. Она тебя обожает. И я тоже. Пожалуйста, даже не думай об этом.
Лу смеется.
– Я тоже ее люблю. Ладно, забудем. Хорошо, что сегодня мы одни. Можно не беспокоиться, что маленькая чертовка зайдет не вовремя и станет свидетелем нашей страсти.
Глава 10
Я сижу на красном кожаном диванчике в баре «Редвуд» и потягиваю шампанское по тридцать долларов за бокал. Просторное помещение, неяркий свет, стены, обшитые красным деревом, отсвечивают медью. За длинной стойкой, выполненной из единого массива дерева, поблескивают на полках бутылки. На большом плазменном экране один пейзаж медленно сменяется другим. Вокруг множество людей и негромкий гул голосов.
Думаю, Рекс выбрал идеальное место – то что надо для свидания, назначенного клиенту элитной эскорт-девушкой. В красном платье – том самом, из постановки про Веймарскую республику, – я чувствую себя шикарно. К нему прикреплена крошечная видеокамера в виде небольшой пуговки. Туфли на высоченных каблуках подчеркивают изящную линию ног. Нитка поддельного черного жемчуга обвивается вокруг шеи, матово отсвечивая на загорелой коже.
Возможно, моя роль и девушка из эскорта, но я не чувствую себя шлюхой. Наоборот, я спокойна, уверена и хорошо владею собой. Делаю еще глоток. Ну где ты, мой долгожданный кавалер?
Я сразу же узнаю его: неуклюжая походка, щетка торчащих во все стороны волос – типичный гений-ботаник из Кремниевой Долины. Из тех, кто уверенно чувствует себя только в застиранной футболке перед экраном компьютера, – а в костюме и галстуке ему неудобно, неловко, и в таком дорогом баре он теряется.
– Шанталь?
Мне очень приятно слышать это обращение. Улыбаюсь по-кошачьи:
– Майк.
– Точно. Это я – c’est moi!
Пожимаю его руку и приглашаю:
– Присаживайся. Очень рада знакомству. Я о тебе столько слышала. Мне говорили, ты очень интересный парень.
Он садится на диванчик, так что мы оказываемся рядом, но, соблюдая этикет первой встречи, не вплотную друг к другу. Я вижу, что он смущен, хотя он изо всех сил старается вести себя обходительно. Ловлю его взгляд, снова улыбаюсь.
Нельзя сказать, что Майк противный, однако привлекательным его тоже не назовешь. Водянисто-карие глаза, чуть заросшие щеки – типичный айтишник из сериалов – под тридцать, бледный, неуклюжий, социально неприспособленный. Он смущается при виде красивой и знающей себе цену дамы – этот тип женщины возбуждает его и пугает до дрожи.