– Хорошо, я поговорю с напарником и дам вам знать.
– Может, вы придете без него?
– Чем вам Рамос не угодил?
– Ходят слухи, что он считает, что Шанталь получила по заслугам.
– Не помню, чтобы он такое говорил, хотя, признаю, он может быть жестким.
Мы встречаемся в «Даунтаун-кафе», в трех кварталах от дома. Говорим о пустяках – никто не хочет начинать серьезный разговор первым.
– Называйте меня Лео, – предлагает Скарпачи. – А я буду звать вас Тесс, можно?
Я киваю.
– Отлично. Мы допросили нескольких дам, так сказать, коллег Шанталь. Они не рвутся с нами откровенничать. Поэтому я так и надеялся, что вы госпожа, только готовая к сотрудничеству. Надеюсь, вы не обиделись.
Мотаю головой. Мне даже лестно.
– Сама мысль, что меня можно принять за госпожу, вызывает некоторую дрожь.
Скарпачи смеется и уточняет:
– Что вам за интерес в этом деле, Тесс? Вы говорили о работе над каким-то спектаклем. По-моему, это только предлог.
Он смотрит в упор, а я не отвожу взгляда. Пожалуй, Кларенс прав: у Скарпачи грустные глаза. Как у тех немолодых, уставших от жизни детективов, которых показывают в кино. Привлекательный типаж. Вытянутое лицо, впалые щеки, рельефные скулы, круги под глазами и взгляд много повидавшего человека. Ни обычных для копов усов, ни атлетического сложения. Думаю, он регулярно забывает об обеде и под мешковатым костюмом жил куда больше, чем мышц.
Ходить кругами мне не хочется, и я рассказываю о тренировках по тайскому боксу – Скарпачи поднимает брови в насмешливом уважении. А когда я сообщаю о решении сохранить вещи Шанталь, он не скрывает интерес.
– Возможно, я поставлю спектакль, – говорю я. – О ней – или о ком-то похожем. Должна признаться, я зациклена на ее личности, настолько, что мой психотерапевт даже беспокоится по этому поводу. Она считает, что у меня начинается одержимость, говорит, что я перестала различать, где я, а где Шанталь. Возможно, так и есть.
Скарпачи кивает:
– Мне доводилось посещать мозгоправа. Пару лет назад я попал в перестрелку – дело было связано с наркотиками, – и я застрелил наркодилера. Когда такое происходит, полицейских проверяют на посттравматический стресс. Меня отправили на обследование, и дама-специалист решала, возвращаться мне к оперативной работе, или лучше перевести меня в отдел по расследованию нераскрытых преступлений – копаться в пыльных бумажках. Парни, которым тоже довелось через это пройти, научили меня, как ее обдурить: я заявил, что мне помог прийти в себя мой духовник. – Он ухмыляется. – Духовника у меня нет, зато есть кузен-священник, он и в самом деле помог. Так что вот он я, все еще работаю в убойном отделе. Но случаются дни, когда я думаю, что лучше было бы копаться в бумажках.
Он мне нравится: открытый, здравомыслящий. Я ему, кажется, тоже нравлюсь.
– Я слышала, у Шанталь брат в Вермонте?
– Да. Я с ним беседовал. Он произносил положенные слова, но, похоже, особой скорби не испытывал. Родственники часто спрашивают: а как убили? а у вас есть улики? а вы кого-то подозреваете? А он не спросил ни о чем. Складывалось впечатление, что он только и ждал возможности положить трубку. Сказал, что разрешает другу сестры устроить кремацию и похороны. Я отправил ему документы, он подписал, вот и все. Тот же друг опознал тело, он живет в вашем же доме, возможно, вы с ним знакомы. Художник, рисует под заказ, кажется. – Скарпачи качает головой. – Хотя не очень-то он помог, еще меньше, чем «коллеги». Но почему они не желают откровенничать, я понимаю, но ему-то что скрывать?
Джош опознал Шанталь!
Мне он ничего об этом не сказал. Снова недомолвка. Впрочем, чему я удивляюсь? Джош уж точно не образец открытости.
Скарпачи явно ждет от меня ответной откровенности. Поэтому я рассказываю о беседе с Рысью, о ее утверждении, что у Шанталь была бартерная сделка с нашим сенсеем. Я полагаю, что за эту ниточку стоит потянуть. Я также предлагаю еще раз поговорить с Джошем и убедить его сотрудничать.
– Если вам это нужно конечно.
– Еще как нужно. На мне полно дел. Бандитские разборки, несколько бытовых убийств. Но этот случай… он другой. Мы беседовали с Рысью, но она почти ничего не сказала.
– Она не любит полицейских. Говорит, в прошлом году в Сан-Хосе тоже убили госпожу. Ходили слухи, что убийца достал из тела пули, и она подозревает, что это коп.
– Интересно, откуда она узнала – информация об этом в газеты не попадала.
– Рысь говорит, что некоторые из клиентов – полицейские. Возможно, кто-то из них и рассказал.
– Может быть. Спасибо за наводку на тренера, проверю его.
Мне нравится его улыбка; нравится, как лицо за секунду меняет выражение с угрюмого до жизнерадостного.
– Вообще говоря, мы не приветствуем, когда посторонние играют в детективов. Но если вы желаете стать моим доверенным информатором – это совсем другое дело.
Доверенный информатор – как звучит, а?
Я киваю.
– Вот и отлично! – радуется Скарпачи. – Ну, за моего нового агента!
И мы чокаемся чашками кофе.
Скарпачи молодец, знает, как вызвать расположение собеседника. Я позвонила ему, рассчитывая на помощь, а теперь мне самой хочется помочь ему.
– Если удастся снова поговорить с Рысью, что надо узнать?
– О клиентах Шанталь. Или, как их называют? Рабы? Насколько я представляю ситуацию, клиенты не рвутся сообщать свои настоящие имена, и доминантрикс в основном знают их под придуманными прозвищами. – Он на секунду замолкает. – Но кое-что мы все-таки о Шанталь выяснили. Она специализировалась на услугах, которые привлекали очень специфичный сорт мужчин – другие не хотели иметь с такими дело. Так что, если Рысь хоть что-нибудь об этом знает, будет просто замечательно.
– Каким такими?
Я спрашиваю, полагая, что речь пойдет о психологическом доминировании. Однако слова Скарпачи застают меня врасплох:
– Мы слышали, она увлекалась ролевыми играми с уклоном в нацизм.
– Что?!
– Угу. Мне тоже было интересно, и я кое-кого распросил. Есть вид сексуального извращения, при котором госпожа одета в форму СС – ботинки, эмблема, повязка со свастикой, – ходит с хлыстом и обращается с клиентом соответственно. Иногда очень жестоко. В таких играх они имитируют немецкий акцент; на заднем плане играет нацистская музыка. Чем более тщательно продуманы декорации и реквизит, тем более убедительно все это выглядит. Как-то так.
Немецкий акцент! Я тоже имитировала его в спектакле про Веймарскую республику!
В очередной раз поражаюсь параллелям в наших жизнях.
– Хотите сказать, что Шанталь занималась этим?
Выражая вслух недоверие, я осознавала, как все сказанное сочетается с тематикой ее книг, с вложенной между страниц нацистской повязкой.
– Мне сообщили об этом два источника. Когда клиенты проявляли интерес к играм такого рода, дамы передавали их Шанталь. А она выплачивала комиссионные. – Скарпачи трет впалую щеку. – Большинство дамочек с этим не связываются. Слишком эпатажно, слишком высокий шанс, что парень сорвется с катушек. – Он смотрит на меня. – Вы ведь еврейка, верно? – Я киваю. – Я понял по фамилии. Спрашиваю, потому что не хочу вас травмировать.
– Не беспокойтесь. В одной из моих постановок есть монолог сексуального маньяка-нациста – так что в некотором смысле я привыкла к немецкому антисемитизму.
Он медлит.
– Тут и впрямь есть нечто странное. Мне показалось, что те клиенты, которых послали к Шанталь другие доминатрикс, были евреями. Оба. И оба утверждали, что немаловажная часть их сексуальных фантазий – издевательства со стороны женщины-наци. Это потрясло меня до глубины души. А потом я подумал и, полагаю, нашел в этом смысл: если уж тебя тянет на извращения, то почему что-то должно быть под запретом? Почему евреи-извращенцы не могут заказать такой сюжет? Госпожа играет роль садистки из охраны концлагеря… Можно представить, какое это оказывает воздействие.
Я смотрю на задумчивое лицо Скарпачи. Вот человек, который прилагает огромные усилия, чтобы понять нечто, совершенно ему чуждое. Это… впечатляет. Вероятно, с таким складом души он действительно хороший детектив. И его следующие слова только подтверждают мое ощущение:
– «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Так написал римлянин Теренций.
Он цитирует Теренция! Ничего себе, коп-эрудит!
– Взять моего напарника – ему цитировать эту фразу бессмысленно: для Рамоса есть только зло и добро, черное и белое. А я… я ищу серое. Поэтому, если какой-то еврейский парень хочет нанять женщину, чтобы она напялила на себя эсесовские шмотки и вела себя соответственно, – моя работа понять, откуда он такой взялся. Возможно… именно возможно… он и есть тот, кого я ловлю.
– Почему же тогда он набросился на нее? Ведь она давала ему то, чего он так жаждал?
– Может она была слишком щедра? Возможно, сцена, которую они воссоздали, разбудила в нем слишком болезненный стыд? Возможно, он не смог вынести мысли о том, что открыл ей свои самые темные желания. Ведь доминатрикс увидела самую скрытую грань его души – то, что считает злом его собственный рассудок. И он поступил так же, как поступают некоторые: нет свидетеля, нет проблемы.
– По-вашему, это психологически мотивированное преступление?
– Да. Есть, конечно, одна загвоздка, и Рамос не устает мне о ней напоминать. Тело нашли в багажнике угнанного автомобиля. Похоже на сцену из фильма про бандитские разборки. Я нюхом чую, что это убийство обусловлено психологически, что оно совершено в состоянии аффекта; а багажник – просто попытка сбить нас с толку.
Его слова вызывают у меня смутную тревогу. Мы сидим и мирно пьем кофе, – а я изо всех сил стараюсь понять, отчего мне так не по себе, и унять расшалившиеся нервы.
На улице меня начинает трясти по-настоящему, так зацепили его слова.
Еврейские корни никогда не были для меня чем-то особенно значимым – просто национальность. Религия не имела значения в нашей семье уже на протяжении трех поколений. Мне почти не приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма, которые были так обыденны во времена бабушки. Представить еврея, который платит за то, чтобы наряженная в костюм наци женщина над ним издевалась? Невозможно – рассудок съеживается от ужаса и бунтует. Размышления об этом, меня отталкивают… но также, признаю, зачаровывают.