Даллес пристально посмотрел на меня, и глаза его блеснули.
– Вы производите впечатление умного человека. У вас богатое прошлое. Я предлагаю вам великолепную сделку. Даю час на размышление. Уверен, что вы сделаете правильный выбор.
Он дернул ленту звонка, и меня сопроводили в тесную комнатушку без окон. Там я быстро принял решение. Даллес все правильно оценил: собственное выживание – вот единственное что меня волновало.
Позвольте отметить следующее: мне очень нравилась работа психоаналитика; надеюсь, я хорошо ее выполнял. Хотя диплом достался мне не вполне честным путем, я был в состоянии провести анализ не хуже любого практикующего специалиста. Я внимательно и с сочувствием слушал своих пациентов, мои интерпретации всегда были подробными, тонкими и глубокими. Я умел хорошо прослеживать связи, и меня очень любили пациентки определенного возраста и социального положения. Я умел найти к ним подход и знал, как вытянуть самые сокровенные фантазии и мысли. Думая о будущем, я не особенно беспокоился: существование в качестве доктора Фогеля обещало мне жизнь, полную благополучия, уважения и достатка. Частный детектив по брачным делам, тайный партийный агент для особых поручений, благодаря счастливой случайности, приведшей меня в дом фрау Саломе, я обнаружил призвание к психоанализу. Если говорить кратко, сомнений, какой дать ответ, я не испытывал.
Даллес был доволен. Он похлопал меня по плечу и произнес: «Ну что же, поиграем. Если сейчас вы испытываете стыд, то позже будете гордиться своим выбором. В Большой Игре вам отведено не последнее место. Вам предстоит встречаться и работать с выдающимися людьми. Я даже в некотором смысле завидую тому удовольствию, которое вы получите от этой двойной жизни. И потом, вы же всегда так жили, разве нет? Я вижу вас насквозь, Фогель. Простая жизнь не для таких, как мы.
Он замолчал, а потом резко скомандовал:
– А теперь расскажите все, что знаете, о Мартине Бормане.
Глава 22
Я встречаю Еву Фогель в вестибюле гостиницы в центре Манхеттена. Она выглядит старше, чем на фотографиях на сайте, – коренастая женщина с лицом, на котором возраст оставил след, и зачесанными назад седыми волосами. Я прикидываю: ей примерно пятьдесят пять. Небольшие серебряные кольца в ушах, изящные лодочки без каблуков, простой, но дорогой и стильный серый брючный костюм и светло-серая шелковая блузка. Спокойная, уверенная в себе женщина.
Дружелюбная улыбка. И полное ощущение, что вставать у нее на пути не стоит.
– Здесь есть бар, – говорит она. – Можно сесть, сделать заказ и поболтать.
У нее американское произношение.
– А я думала, у вас будет немецкий акцент, – признаюсь я.
– Я родилась в Кливленде и до двенадцати лет росла в Штатах. Потом отец умер, и мама увезла меня на родину родителей, в Вену. С тех пор я там и живу.
Мы заказываем пиво. Ева меня рассматривает. Какой пронзительный у нее взгляд!
– У вас ко мне много вопросов. И первый наверняка, как я встретила Шанталь.
– Точно, – киваю я, удивленная тем, как быстро она перешла к делу.
– История совсем бесхитростная, случайное знакомство. В Вене, на лекции о начальном этапе психоанализа… так называемый героический период – то, что меня особенно интересует. Шанталь зашла в аудиторию и села неподалеку. Мне понравились ее внешность и манера поведения. Позднее она сказала, что я тоже пришлась ей по вкусу. Обмен взглядами, улыбки. После лекции я пригласила ее попить кофе. Она согласилась, мы пошли в ближайшую кофейню, сели – и проговорили до двух часов ночи.
Ева делает глоток. Она рассказывает о первой встрече и улыбается.
– Шанталь бросила колледж и приехала в Вену усовершенствовать свой немецкий, а еще потому, что интересовалась Фрейдом. В разговоре мы выяснили, что у нас обеих есть еврейские корни. Шанталь спросила, чем я занимаюсь, и я ей рассказала: что я профессиональная госпожа, доминатрикс, что я претворяю в жизнь мужские сексуальные фантазии о доминировании женщин; своего рода психотерапия, зачастую даже более эффективная, чем традиционная. Она страшно заинтересовалась. Я описала, что происходит во время сеансов; Шанталь заявила, что это как постановка спектакля для двоих, где я актриса и режиссер… Так и есть. Спросила, можно ли понаблюдать за сеансом. Я не возражала, но предупредила, что тем самым становишься соучастником спектакля. Шанталь это понимала. «Присутствие наблюдателя усилит эффект», – вот что она сказала тогда.
Ева качает головой.
– Она была удивительной. Умница, с отличной интуицией. Как выяснилось, у нее от природы был талант к эротическому доминированию и врожденные актерские способности; она прекрасно вписалась в мои сеансы.
– Она стала вашей ученицей?
– На следующий же день. И оставалась со мной три года. Я научила ее всему, что знала. Мы работали вместе. И полюбили друг друга. Вам об этом, конечно, известно.
– Да, из писем. Друг мне их перевел. Когда я осознала, насколько они интимны, то страшно удивилась, почему она хранила их между страницами книги.
– Какой именно книги, не помните?
– Фотоальбом. Старые венские кофейни.
– Само собой! – Ева улыбается. – Прекрасное место, ведь мы провели в них столько времени. Кофе и кофейни – радости венской жизни.
– Мне все равно непонятно: почему, распродавая книги, она не вытащила ваши письма?
– Возможно, очень спешила?
– Спешила? Отчего вы так думаете?
– Она была напугана.
У меня перехватывает дыхание.
– И вы знаете причину?
Неужели я, наконец, что-то пойму?
– Она связалась со мной через несколько дней после переезда. Сказала, что поселилась в отеле. Ей было не по себе. Она пробормотала что-то насчет нежелания казаться параноиком. – Ева вздыхает. – Наша работа требует отваги, ведь приходится иметь дело с эксцентрическими фантазиями незнакомых людей. Иногда сеанс что-то высвобождает в клиенте, и следует взрыв. Я показывала Шанталь, как поступать в таких случаях, и она принимала обычные меры предосторожности. Возможно, этого оказалось недостаточно. Я просила объяснить, что происходит, и она сказала, что это связано с фотографией. «Той, люцернской?» – спросила я. «В некотором смысле», – вот что она мне ответила. И пообещала рассказать подробности при встрече. Упомянула, что должна сделать кое-что важное, а потом приедет в Вену; спросила, можно ли у меня остановиться. Я сказала: «Тебе не надо спрашивать разрешения, ты ведь знаешь». Она поблагодарила и пообещала провести со мной несколько недель. «Мы будем гулять по улочкам Вены, как раньше. Мне нужно время, чтобы понять, как жить дальше».
Она сказала, что подумывает вернуться в колледж. Получить степень и строить новую карьеру. Ей нравится черно-белая фотография, а работы Гельмута Ньютона всегда вызывали восторг. «Я бы хотела заниматься художественной фотографией. Надо навести справки, как туда попадают».
Ева опускает глаза. И с болью произносит:
– Больше она не выходила на связь. Не отвечала на мои письма и звонки. Я забеспокоилась, позвонила Рыси. Та могла только сказать, что Шанталь выглядела расстроенной, а потом исчезла. Я обезумела от тревоги. Потом, через две недели, Рысь написала мне, что Шанталь убита. Поначалу я отказывалась в это верить. Думала, возможно, она подстроила свою смерть – и сейчас живет где-то, избавившись от всего, что ее пугало. А затем все подтвердил ее брат. Когда он написал, что ему переслали прах, мне стало плохо. Я поняла, что моя дорогая Шанталь в самом деле умерла.
Ева поворачивается ко мне и говорит совсем другим тоном:
– Прекрасный вечер. Давайте разомнем ноги. В это время года Нью-Йорк прекрасен.
Мы выходим на улицу. Прохладный ветерок пришел на смену влажной жаре, которая висела над городом, когда я прилетела. Часы пик миновали, на тротуарах уже нет толпы пешеходов. Можно разговаривать, не повышая голос.
Мы идем в сторону Пятой авеню.
– Мне нравится местный темп жизни, – говорит Ева. – Он так отличается от размеренного неспешного ритма старой Вены. Хорошо иногда прилетать сюда, набираться энергии. Но я никогда не смогла бы здесь жить.
С Пятой мы идем вверх, мимо магазинных витрин, банков, офисных зданий. Шагая рядом с Евой, я неожиданно чувствую себя уютно. Спрашиваю об интересах Шанталь, которые нашли отражение в ее библиотеке: Лу Андреас-Саломе, Фрейд и психоанализ, Гитлер и Третий рейх.
– Это то, чем всегда была увлечена я. Шанталь безумно влюбилась в меня и вскоре всей душой воспринимала мои дела как свои. Вы ведь знаете, Вену называют «городом снов». Думаю, невозможно жить в Вене и не знать о Фрейде. А Шанталь уже раньше проявляла к нему интерес; потому и оказалась на той лекции. Что касается Гитлера и Саломе, это тоже пошло от меня, по личным причинам. Однажды я рассказала ей про Лу, и Шанталь это зацепило. Большинство людей занимают отношения Лу с Ницше и с Рильке, но меня больше интересует ее контакты с Фрейдом. Когда я объяснила, почему, Шанталь приняла их даже ближе к сердцу, чем я.
Мне очень хочется узнать, что это за личные причины, но тут Ева просит рассказать о себе. Она вскидывается, когда я упоминаю, что хожу к психотерапевту неофрейдистской школы, поскольку меня не отпускают детские отношения с отцом.
– Интересно… у меня с отцом тоже кое-что связано.
Она произносит «кое-что» так, словно это все объясняет. Однако когда я рассказываю криминальную историю папочки, про его отсидку в тюрьме, про то, как он разрушил семью смесью обаяния и лжи – ядовитой смесью! – по ее реакции я вижу: она понимает и сочувствует.
Ева спрашивает о моей сценической деятельности, и я описываю «Монолог», «Черные зеркала», постановку о Веймарской республике. Кажется, особое впечатление на нее производит моя роль роковой красотки в «Головокружении» у Рекса.
– Вам ведь понравилось? – спрашивает она. – Вероятно, гораздо больше, чем вы готовы признать.
Я удивлена такой проницательностью. Спрашиваю, чем себя выдала.