Он вновь меняет тон на безапелляционный и командует:
– Повернись. Смотри на меня. Вы, музы, тоже. Все смотрят в объектив.
Следую командам. Остальные, стоя у Да Коста за спиной, не отводят взгляда от моего лица.
Я смотрю на них и киваю. Теперь я знаю, как надо.
Ты по праву стоишь в этой колеснице. Она для воинов, а ты – и актриса, и воин. Театр – жестокое искусство. Ты сражаешься и временами побеждаешь. Берешь хаос, формируешь из него нечто, лепишь, делаешь из этого свои истории. Музы показывают путь, но все зависит только от тебя. Так покажи им, докажи им! Покажи им свою силу! Свой триумф!
Да Коста наводит объектив и начинает снимать. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!
Ты не Лу Андреас-Саломе и не Шанталь Дефорж. Ты Тесс Беренсон, ты написала пьесу, и вскоре ее увидит публика. Так покажи им!
Ассистент подает Да Коста другую камеру. Она издает другой звук:
– Клац! Клац! Клац! Клац!
Ты актриса. Ты играешь, ты умеешь перевоплощаться. Ты лицедей, скоморох, притворщик. Ты писатель, ты драматург, ты художник.
Так покажи им! Покажи!
Да Коста прыгает с камерой и делает снимок за снимком. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Клац! Клац! Клац! Клац! Вжик! Вжик! Вжик!
Он со всех сторон. Но, где бы он ни был, мой взгляд прикипел к объективу его камеры.
Так покажи им… покажи им… покажи им, кто ты!
Одна камера, другая, третья… Кадр, еще кадр, и еще. Наконец – мне кажется, что прошла вечность, – он останавливается и выдыхает:
– Сделано! Gracias! – Поворачивается к ассистентам. – Всё!
Освещение гаснет, вентиляторы прекращают гонять воздух. Съемка завершена.
Я моргаю, улыбаюсь, опускаю кнут и выбираюсь из колесницы. Меня поздравляют.
Рекс протягивает руки.
– Вот это, – шепчет он мне на ухо, – вот это было представление!
И я шепчу ему в ответ:
Да. Теперь у меня есть собственная фотография из Люцерна.