И путь безрадостный и трудный
Влачит уныло по полям.
Op. 6.
На миг один владел тобою
Золотоокою младой
И холод бородой седою
Вот придушил своей бедой
Уста навек сомкнул бледнея
Стекать глазам он приказал
И зубы (белая аллея)
На череп страшный нанизал
Откроешь вежды не поверю
Твой смех завял навек
И я умру под этой дверью
Найдет бродячий человек
Склеп занесен свистящим снегом
Как груди милой белизной
Копыто оглашает бегом
Забытый путь свой путь родной
Проскачет мимо усмехнется
Сук траур путь из серебра
Подкова тяжкая сорвется
Крошится льдистая кора.
Бегущие украдкою часы
Op. 10.
Со звоном слетели проклятья.
Разбитые ринулись вниз
Раскрыл притупленно об'ятья
Виском угодил на карниз
Смеялась вверху колокольня
Внизу собирался народ
Старушка была богомольна
Острил и пугал идиот.
Ниц мертвый лежал неподвижно
Стеклянные были глаза
Из бойни безжалостно ближней
Кот лужу кровавый лизал.
Op. 13.
Твоей бряцающей лампадой
Я озарен в лесной тиши.
О призрак смерти пропляши
Пред непреклонною оградой
Золотогрудая жена
У еле сомкнутого входа
Теплеет хладная природа
Свои означив письмена
Слепые призрачные взгляды
Округло плавны купола.
Я выжег грудь свою до тла
Обретши брачные наряды
Об'ятий белых жгучий сот.
Желанны тонкие напевы
Но всеж вернее черной девы
Разящий неизбежный мед.
Op. 16.
Ты изошел зеленым дымом
Лилово синий небосвод
Точась полдневным жарким пылом
Для неисчерпанных угод
И может быть твой челн возможный
Постигнем в знак твоих побед
Когда настанет непреложный
Все искупающий обет.
Сваливший огнь закатный пламень
Придет на свой знакомый брег
Он как рубин кровавый камень
Сожжет молитвенный ковчег.
Op. 18.
Белила отцветших ланит
Румянцы закатного пыла
Уверен колеблется мнит
Грудь жертвой таимой изныла.
Приду возжигаю алтарь
Создавши высокое место
Я вновь как волхвующий царь
Сжигаю пшеничное тесто.
Иссохшая яркая длань
Тянись вслед за пламенем острым
Будь скорое горнее встань
Развейся вкруг пологом пестрым.
Твое голубое зерно
Лежит охлажденным налетом
К просторам небесным окно
Очнись же молитвы полетом.
Из книги «Энтелехизм»*
Я, вероятно, никогда не знал кабинетной манеры писать вирши. Где кисель – там и сел. А жизнь в Нью-Йорке, с его воздушными дорогами, подземками, приучила к величайшему одиночеству, которое находишь в миллионной толпе.
Пора начать писать не стихи, а этюды, как это желают художники – непосредственно с натуры. Прилагаемые стихи написаны были на клочках бумаги, на переплетах книг, на бульварах, за углом дома, при свете фонаря… Писал стихи и на заборах – в Сибири. Где они? Кто их читает? Марии Никифоровне Бурлюк принадлежит честь приведения материала в вид, возможный для набора. Сколько подобного моего материала пропало ранее! Большинство этих стихов – «черновики», но, будучи набросаны с натуры, они отображают первое пламя чувства. Они искренни. Написаны эти стихи в Нью-Йорке в период 1923–1930 годов.
В конце имеются «избранные» стихи, некоторые из них написаны 20 лет назад. В стихах обильно применены «компакт слога».
Слова Апсейдаун
На трапециях ума словам вертеться вверх ногами
Прикажет логика сама, зеркальными родясь стенами.
В них отразятся словеса, заходят задом наперед
И там, где были волоса турчать умильно станет рот…
Пес на сердце
Сердце насос нагнетающий…
Младенец сосал
Наган… лосось..
В городах Революции
Револьвер…
Рев вер различных…
Вечер старины
Хинчилзар…
Вечер речей речитатив
На сердце вылез пес буржуазии
Бурлюк протестовал всем сердцем
И прозван футуристом был
Мост и торфа туф
На шесть фут
Но с прошлым связи нет
Сон прошлого
Отцы и дети…
Отцы крестьяне и мещане
Ни на чем
Дворяне презрены
И в автоостракизме
Им – катастрофой
Этот сдвиг
Мещан крестьянству
Светлой зорькой
Цветеньем роз
Но пса на сердце нет…
Нет теней…
Лишь радуги сиянье
Игу дар шил.
На морском бульваре
Матросы проходят
И кроют матом
Пьяные росы
Куря папиросы
А бухта в точь сором
Утыкана лодками
Что белый по ветру подол
Скамейки и тумбы
Прижавши череп черепу сидят
И запах сосны
Глядите на девок
Деваха
Рубаха
Идет раздеваться
Проведать
Приятели ласку
Девушка
Диво девчонка
Овидий
Ведь деву одев
Туманом вечерним
Напялит очки
Завонявшийся порт
Наляпан…
Девушку парень за
Талию держит
И ищет милых троп
До утробы…
А – аз – завяз
В сплетеньях фраз
Гудки и дуговые фонари
И ропот неизвестных пароходов
Оторопь и воды храп
Пыль на полу пыль на подолах
И полах пальто
Пыль и костыль что прилип
К подмышке калеки
Прыгай кузнечиком, Прыгай!
Жертва бойни, что выгодой миру
Дана для банкиров купцов толстосумов.
Пыль на полу и
На полах пальто
Отляпать
Полипа
Холопа…
Странная поза
Поза у нищего. Угощение
А зоб винищем залит
Злится он, что не дают
Ему монет. Просит
Напрасно. Обшарпан.
Обтрепан. На улице
Где целует ветер
Девушек в коленки
Подлец…
Однообразная манера
Улица полна призраками и тенями
Бродят парадоксы. Редко встретишь мысль.
Имени нет, нет выражения глазах мираж
Я и не жарил… Сказал…
Сказал… Вы серые сыры
Сытая скукой. До отказу набитая
В течение целого дня я не встретил
Человека с лицом Не было литер
Голые все… Мочил…
Фабричный Ландскеп
Бутыли остыли или труб
Шесть музыкантов фабрики
Шесть фабричных музыкантов
Шесть труб над корпусами зданий
Музыкальные арии Дымные арии
Мелодии траура полные печали
О судьбе тех что с шести часов утра
До заснувшего солнца. До солнца ушедшего спать
Вертят руками как рычаги
Машин без устали не из стали
Бутыли дыма трубы дымных музыкантов
Вместо арий – дымные усы
Ветер их закрутит Ветер завертит их.
Парикмахер ветер тот Рехамкирап ретив
А эти музыканты что, играют марши дыма
И шрамы неба на неба лице тюарги
Из-за стен кирпичных стали в ряд
У реки желтеющей Китаем ели щи лежали.
Из бутылей в небо вьется дым Вьется лентами седыми
И мутнеет небо и мы здесь
Нуарк бросим, сев в вагон вес ногав
Дама с толстыми ногами через мост поедут мимо музыкантов
Шестерых, что играют дыма траурные марши
И шрамы на лазурь те марши… Марш. Марш.
Этюд на Баттери
Небо как призма лучи разложило
И мальчик воскликнул заря
и чулки оправляет дева
Глядя на луч и на черный дым
Что медом по небу намазан
Не замай… Отче
Желтый и красный исчезли
Вечер как нищий бредет
Ищи… не надо речей. Вечеру отдан……
Автомобиль
Перпетуум мобиле… бомы босяки
Ему терпеть… Богатому не терпится в
уме и на яву… Автомобили.
Самодвижение вечное
Я и не жив… Домас
Бегут мимо Содом устремленно
Гудут… туго приходится бедняку
Когда смотрит богача в авто
И забиты сплошь втритны…
Половою мишурой…
Наперекор
Близь некрасивых матерей
Играют миленькие дети
Салопы из цветной материи
Им нравилось одеть
Еретики там
Восставшие против былого – веры
Голой ныне глыбы
И-Рев
Какой подняли критиканы
Так темные тупые поколенья
Бросают в свет нередко
Мужа света, бросающего свет,
В котором ясно видны
Пути в грядущее
Молоток
Диво
И туп, кто им взбешен
Рок-ерепан…
Ф
Дом заперт Трепак у порога
А побороть… карпетки сгнили на ногах
Там в доме старец матом кроет
Он крот… Торк дверь
Звоночный рев на зов, как воз грохочет
Коридором различных
Утешений старик кирасою одет
Ушедших лет как много тел он целовал
Ловелас ныне стар стараться надо
В дом попасть Ладанам монад Лимонадами
Цветы вокруг дома Но старец спит; старается
Попасть к нему младое поколенье… Умен, находчив…
Но входа не найти Он пал и ходы, переходы
И проходы Все пробками заткнуты.
Небытие
Нос… не быть и вечность так
Сон Теб предсказательница
Небытие носит имя… смерть
Путь – туп и короток
Се речь роток который всех глотает…
Театр окончен… Ночь – око…
Теми вечной сон…
Можно ли постичь
Постичь… постом ли воздержаньем
Менеджер, что значит управитель
Конечным не постигнешь бесконечность
Ведь равное лишь равным познается
Ведь муравью не приподнять Казбека
Так и уму ту вечность не осилить…
Как муравья Казбек.
Она раздавит всякое живое…
Способное стонать и мыслить и жалеть
И вечность неподвижна
Словно глыба
Ее на волос не постичь…
Загар
Загар на Захаре
Как темная корка
На хлебе на черном
Мне речь… слово мне!
Волос луча над усадьбой
Последнее саду прости
Елена за день загорела
А дача сгорела
Хлеб подгорел
И на улицу всю
Пахло коржом подгоревшим
Но здесь на Бродвее
Газом светильным
Мылом литевс
Дом перед домом
Небоскреб пред небоскребом
Хвастал:
Выше выше в небо
Занесу огонь
Дом мод момод, как
Комод
Этажи как ящики
И теперь в Нью-Йорке
Ты не знаешь
Это ли звезда
Или
Свет конторы
Выше в небо окна!
Вывешены Ганка
И шеи
Трудно
Глазом ешь
Нью-Йорк даешь
Даешь мне оплеуху
Уху ел по
Се-ад.
Борода
Борода… А добр?
Нет зол. Тень лоз… И порок
Порок… жирный короп в сметане
На черном чугуне сковороды
Вокс… Сковорода философ От порки на конюшне к Воксу.
Кусково под Москвой кус хлеба и укус пчелы
Сук на стволе… А сука по дорожке
Дородные дворяне и купцы и недороды
Пук розг и гнева взор… Разорвана с прошедшим Связь
Родины моей… Она взорвалась
Дешевка в прошлом… Солов их взор…
Мухи на носу
Улицы целует цоколь
Локоть плотника плотнее на лотке
Ветер ретивой ремнем без меры
Заигрался. Но в толпе не слышно вздоха
Хода мыслей иль догадки
Год идет… Шум муж…
Мухи. Стол усеян ими
Мхи на носу… Не снесу…
– А в сенцах кто?.. Дочь станционного смотрителя
Что Пушкин целовал…
Аэроплан
Налпореа напор воздушных струй
Зов воздуха и авиатор худ
Дух бензинный с неба
Смотрит Саваофом
Семафором для полета
Над полями дыни облака
Прямо в лоб… Авиатор юн, костляв
Рота – ив… Вялый сок
Рот ево уверен Не реву, а смел…
Дед отец считали галок на крестах
И на крышах хат серых без цветов
Дед темнее был отца… не умел читать
Но умен Сын летайлой
Смелым красным Стал ласточкой –
Эсесесер Ресесесэ
Из цикла «На полке Нью-Йорка»
«На улицах могли бы быть картины…»
Op. 1.
На улицах могли бы быть картины
Титанов кисти гениев пера
А здесь раскрыты плоскости скотины
Под пил сопенье грохот топора
Без устали кипит коммерческая стройка
Витрины без конца дырявят этажи
И пешеход как землеройка
Исчез в бетон за бритвою межи…
«Толпы в башнях негроокон…»
Op. 4.
Толпы в башнях негроокон
Ткут полночно града кокон
В амарантах спит Мария
Лучезарная жена
Пусть потух я, пусть горю я
В огнь душа облечена
Толпы грустных мертвоокон
Кто их к жизни воскресит
Кто пронижет вешним соком
Брони тротуароплит
Спит прозрачная Нерея
В пену пух погружена
Я луной в верху глазею
Ротозей не боле я…
Эти ночи
Op. 26.
Бедняк задыхается жалких квартирах –
Ему ароматы вечерней помойки,
Собвеев глушаще-охрипшая лира
И жадные блохи продавленной койки…
Богач эти страстные, знойные ночи –
На лоне природы, обвернут шелками,
Где дачи воздвиг умудрившийся зодчий,
Где росы и лист перевиты цветами…
Кузнечики, шелесты, шорохи, звезды –
Все это полярно – и чуждо подвалу,
Где вонью прокислой, дыханьем промозглым
Питается мести футурум вассалам…
Порочат где вялые, слабые дети
Растут, чтоб служить бесконечно богатым,
Что вьют по-паучьи железные сети,
Богатым – отвратным… Богатым – проклятым.
«Не девочка а сексуал скелет…»
Op. 28.
Не девочка а сексуал скелет
Она на фоне электричьей станции
Что черною трубой дырявит небо
Тыкает парню пальцем в жилет
Дай папироску… Румянится
Парня лицо, от оспин рябо…
«На этот раз весны не воспою…»
Op. 29.
На этот раз весны не воспою
На этот год крылатой не прославлю
Пропахшей кровью травлю
Засохшим сердцем познаю.
В горах опубликованы зеленые листочки
Но на панелях вырос ржаво гвоздь
Об острый зуб сердец царапается кость
Бессильны здесь вешнедождя примочки.
Я этот год весны не воспою
Пускай лесах о ней щебечет птица
Тепла весеннего истица
Потомок тех что множились раю…
Из кирпичей не выстроишь гнезда
Из птах любая – гореурбанистка
В лесу премьер здесь жалкая хористка
Что в безработице всегда.
Пускай на межах славят вешнежребий
На улицах весной не убежден авто
Ее дебют, не даст реклам никто
И я как все. Не вырваться из крепи.
«Луна, хихикая по городу кастрюли чистит…»
Op. 30.
Луна, хихикая по городу кастрюли чистит,
Чтобы сияли каждой подворотне;
Истерзанных газет теперь заметней листья
И прошлого плевки зловонней и несчетней
Бреду, костыль мне теребит подмышку,
Измученный тропой, где шаг скользит:
Когда придет заря, чтоб сделать передышку
Глазетовый и черный не раскрыт…
Бездомные, приклеившись к газетам на бульварах
Иль в швах застряв домоцементных стен,
Улиток позах спят поджарых –
Тоскливых нитей дней бесчислье веретен…
Спят, спят… Жизнь – жесткий сон…
Им светит лунный Эдисон.
(2 часа ночи. Юнион Сквер 1926, 1929)
В парикмахерской
Op. 36
Гляделся зеркало себя не узнавал…
Старушка смазанно болталась на клюке
Зал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…
И лампион избалтывался языками света
На улице безумьем нарастал экпресс
Но темноты бессильным было veto
Продлить на перекрестках блудоспрос.
Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,
Он манией в болезненном прогрессе
Как будто ребрами прочавкали
Стальными из-за леса…
Зубами тенькая растягивая сумки легких
Вдруг оглушал чтоб стать воспоминаньем
И голова болталась – целлулоид
Что вспыхнет при одном прикосновеньи…
1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.
«Давно отрекались от тел сами…»
Op. 37.
Давно отрекались от тел сами
И садились на тряских коней…
Теперь мои строки диктованы рельсами
Миганьем подземных огней.
Вымыслов мачех под домных повесами
Что мчатся под городом с хрюканьем злым
В своем трехэтажьи ярясь как козлы…
Один не покорился!
Op. 38
. . . . . . . . . . . . . . .
К ручью когда на миг склоняюсь
Зрю чечевицей дни Нью-Йорка
Где массы видом изменяясь
Льют Ниагарами с пригорка
Где пароходы стаей жадой
Приникли к сиськам пристаней
Где цеппелины – тучи стадны
Подобясь скопищам людей
Где банки полны желтым блеском
Как биллионы глаз тигриц
Нет Эсесера перелесков
И нив причесанных ресниц
Где человек над человеком
Как кучер на коне сидит
Где бедный в богача опеке
Что смерти лишь не повредит!
Вздыбяся к небу в землю врос
Зараза денег – в древность троны
Теперь моленье и вопрос
Но вместо плача слышен грохот
Звездится поезд черноте
Нечеловеческий то хохот
Урчит в нью-йоркском животе.
На человека человек идет звенящей чехардой
И в этом их проходит век…
Я здесь один кто не на службе
С болезнью злой не знаю дружбы;
Средь сострадаемых калек
Нью-Йоркское столпотворенье
Не чту беднятскою душой.
Ночь старика-бездомца
Op. 39
. . . . . . . . . . . . . . .
Старик бездомец – всеми позабыт…
Его коты фантасты лапкою приветят
Иль коркою банана дети
Бросают вслед ему раскрашивая быт…
Последней истекши, как лава, слезою
Скрежещет в холодную ночь
Застыло проносит заплаты:
Узор нищеты и проворства иглы…
А небе гордятся из мрамора хаты
Огней столподомы на плоскости мглы.
Воткнется врастяжку стезею,
Выхерив самое слово: «помочь»…
Проблеет гнойливо облезшей козою
В панельную скверовотумбную ночь…
А в городе: роскошь ползет через горло,
Хрусталь и меха, и каменья и чар,
Ароматов, духов бесконечье; месголлы,
Афинских ночей наслаждений очаг.
«Я дней изжеван города захватом…»
Op. 40.
Я дней изжеван города захватом
Я стал куском почти сплошным цемента
А ведь когда-то был и я зверьем сохатым
И глаз впивалась водопадолента
Я в прошлом мячиком в густые стены
Бросал рычанье голубой поляны
А ныне весь неистощимо бренный
Машинам приношу деревни фолианты.
Я ране пел и сотрясались воды
А скалы рушились, сломав свои скелеты.
Но сроки истекли, но убежали годы
И я у матерной неозаренной Леты…
Она у ног… О, шелест мертвоводный…
Здесь много кораблей над хладной быстриною
Плешивеет старьем негодным,
Плюгавой прошлого труною.
Из цикла «Регрессивное нежничанье»
Лестница
Op. 2.
Ступенькам нет числа и счета нет
Лишь сила бы была по лестнице взбираться
Над черной бездною небытья та лестница стоит
И каждый день отдельная ступень
Все выше… Шел
Чем выше подымался кругозор был шире…
Но меньше оставалось. Розогубый товарищ
Щира… Я вот…
«Твори добро и добрым…»
Op. 3.
Твори добро и добрым
Будь
Как дуб доброт
Мир бодрым должен быть
Рим – нежность
И к нему дороги Правды…
Дочь
Op. 10.
Девочка расширяясь бедрами,
Сменить намерена мамашу.
Коленки круглые из-под короткой юбки
Зовут:
Приди и упади…
Точеностью коленок
Расплющила сердце мне.
Из цикла «Руда ругани прошлого»
«Жарко дышет газолином…»
Op. 3.
Жарко дышет газолином
Расхрабрившийся авто
Он вонзился черным клином
В несмышленое ничто…
Я толпу зову… ничто…
«Я женился слишком рано, невпопад…»
Op. 5.
Я женился слишком рано, невпопад,
Спал на нарах, словно гад,
От меня в миру змееныши пошли,
Под церквами размножаяся в пыли…
А когда из окон на канатах падали колокола
В них тогда…
Революционно Молодость цвела!
А змееныши стадами расползлись,
Чтобы славить и пригубить высь…
«Я презираю идиотов…»
Op. 6.
Я презираю идиотов
Которым вязь поэзии
Чужда…
Готовых славить и
Хвалить кого-то,
Отвергших рифмы навсегда.
Умами жалкие и тупостью людишки
Для вас бесцветен солнца луч
и в библиотеке одни поваренные книжки
Вас привлекают… всеобуч.
«Падем безглагольные ниц…»
Op. 7.
Падем безглагольные ниц
Пред ликом свидригайловских мокриц…
Плевок в небо
Op. 8.
Плюну, плюну в небо –
Потушу звезду; соберемся, вместе
Плюнем… Сможем солнце погасить!..
Так кричал пропойца, выйдя из подвала
Полный пива мутного бурдой, полный буднем,
Полный злобой,
И заразой,
И бедой…
Из цикла «Эрекция бодрости»
«Песчинки самума городского…»
Op. 2.
Песчинки самума городского
Мчатся люди сыпучих масс.
Среди дорог приносятся без счета
В зыбучий ветер заклеив глаза…
Градоженщина
Нет не извозчик не трамвай
Авто рычащий диким вепрем
Под зеленью бульварных вай
Громополете улиц терпим
СЕДАМА мчит окорока
Заградноблестким ресторанам
Вези не час вези века
Царица трепетных дурманов
Электрзеркалоресторан
Продажночеляди улыбкожабы
Бубукцион различных стран
Жирафы бегемоты крабы
И еженочь сюда столам
Мы сливки общества упорно
Стремятся толпы муже дам
Под танец похоти волторны
Вознесся столп официант
Белафрикон своей манишки
Утонченапетитатлант
Тошноты мутной и отрыжки
При входе взгляд и возглас липкий
Не посетитель общезал
Корсетебутшампаноскрипки
Я сердце музы заказал
Нет мне не общий Тенибак
И не селедку череп пуля
О отрицательной сюжет
Самоубийцохоля
1910
Москва
Клопотик
Снимать корсет, порвать подтяжки,
Пружиной резать старотик,
Китами тикают по ляжкам.
Невыразимый клопотик!
Но лип пилон корсет курсистке,
Отринув панталонный стыд;
Се не огонь, что вызвал виски –
Мещанством пораженный быт!.
Клопотиканье на тике,
Египтовека глазотик
И путешественники по Эротике –
Ничтожнейшие математик.
1917
«Волн змеистый трепет…»
Волн змеистый трепет
Скалы острова
Ветра нежный лепет
Влажная трава
Брошены простыни кто то вдаль уплыл
Небо точно дыни полость спелой вскрыл
День сраженный воин обагрил закат
Кто то успокоен блеском светлых лат
1907
Лето
Ленивой лани ласки лепестков
Любви лучей лука Лазурь легка
Ломаются летуньи листокрылы
Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН
Лилейные лукавствуют леилы
Лепотствует ленивый лгун
Ливан лысейший летний ларь ломтя
Литавры лозами лить лапы левизну
Лог лексикон лак люди лая
Любовь лавины латы льну.
1911
Поющая ноздря
Кует кудесный купол крики
Вагон валящийся ваниль
Заторопившийся заика
со сходством схоронил.
1915
Пританьезракодар
Иероглифы весеннего забора
Оттаявших причин не прочитать
Помимо скрепы разговора
Грядущему всегда подстать.
Не только это но науки
Вскрыть сокровеннейший курьез
Отсутствием чему нет веры – смеховнуки
Дыханье слово кукуроз.
Земле покажется условно
Он не растраченный пятак
И погружаясь сусло нов
О видит знаменитый зрак
На талом снеге хладнокровном
Двух сбрачившихся собак.
1918
Обрызганный катер
Не в силу боли и не от смущения
Что лопнули штаны выше голени
Во время падения
Во сне закричал авиатор.
1918
«Плати – покинем навсегда уюты сладострастья…»
ПЛАТИ – покинем НАВСЕГДА уюты сладострастья.
Пускай судьба лишь горькая издевка
Душа – кабак, а небо – рвань
ПОЭЗИЯ – ИСТРЕПАННАЯ ДЕВКА
а красота кощунственная дрянь.