Поместились в номер 9 на Среднем проспекте против Фонарного переулка – на седьмом этаже в комнате с одним окном.
Рев булочника по утрам. Горячая вода только ночью, днем перехватывают. Утром булочник слышен своим «Бу, буу», постепенно вырастая до близкого коридорного грома.
А. В. Лентулов свез к Николаю Ивановичу Кульбину, жившему на Петербургской стороне, перейдя (или конкой переехав) Тучков мост, воспетый Велимиром Хлебниковым. Здесь в то время, как и у всех нас (до выставки в Москве), у Н. И. Кульбина была вера в свое искусство и что с ним его всюду примут, Н. И. Кульбин верил, подобно нам, что искусство свое и академистов возможно связать воедино. Начали мы сорганизовывать объединение.
Ездили с Н. И. Кульбиным всюду и везде. Все соглашались выставляться в «Молодежи», но уже на «Мюссаровских понедельниках», в железнодорожном клубе, где в начале вечера Куинджи за мою речь меня поцеловал, под конец, когда Крыжановский и Куинджи уже ушли, перепившийся Денисов-Уральский, лохмач, выступил против «безнравственной молодежи», начал швырять бутылками, и пришлось нам, задерживаясь на позициях дверей и ширм, отступать.
Я уехал в Москву выручать картины, взятые на хранение художественным магазином (армянин, очень милый человек, имени не помню) (вблизи Московского художественного театра). Отправил ящики с картинами в Питер; затем проехал на юг, в родные степи, и к первому мая вернулся вновь в Петербург. Здесь состоялось открытие «Салона художников» в Пассаже. Перешагнув через дикие необычайные холсты революционеров, молодых бомбоносцев, добирался зритель до картин Бакста, Бенуа, Лансере, многих, многих, вплоть до… Богданова-Бельского, неизменного столпа «черносотенного» искусства.
Пришел на выставку В. А. Серов, показали ему картины молодого художника Владимира Бурлюка.
– Нет, таких запонок из Малороссии не вывезешь… Париж это… Талантливо!..
Но когда Н. И. Кульбин пытался установить В. А. Серова на пять саженей от своей картины «Крым», «для получения иллюзии», В. А. Серов сказал сумасшедшему доктору: «Не втирайте очки, я вам не с улицы…» Тут Н. И. Кульбин должен был уже понять, что со старым спайка немыслима! Старое щерило зубы, не шло на спайку. Нас не брало… Отбрасывало! Эта выставка в Пассаже была уроком. Позже в «Стрельце» была совершена подобная попытка объединить кубо-футуристов с символистами… Попытка – не пытка!
Николай Иванович Кульбин был чудаком. В нем принципности эстетической не было. При входе на выставку в Пассаже он вывесил слепого художника (вроде «Измайлова» (?)); около слепца ходила его тихая жена… Картины, написанные слепым, напоминали темно-синезеленые пятна… Лунные пятна… Дурного тона.
Николай Иванович Кульбин тогда еще был молод, о смерти не говорил, как позже… Старел он быстро. На глазах. Всю жизнь влекся под сень имен. Получал щелчки. Хотя сам был в генеральских чинах.
В 1908 году Николай Иванович Кульбин начал читать лекции об искусстве. Многие, пришедшие с этих лекций, говорили, что Кульбин читает «беспорядочно»… Мне, позже, прослушав мои пламенные импровизации «о теории искусства», тогда и теперь еще не изданные, благодаря обычному идиотизму лиц, занимающихся публикацией произведений литературных, – Николай Иванович Кульбин говорил: «Не сообщайте им по-разному, их много, вы один… говорите всегда одно и то же, и им будет казаться, что вы разное говорите». Был он профессором (также) Военно-Медицинской Академии и главным врачом Генерального штаба, ныряя ежедневно в маленькую дверцу в арке Генерального штаба в правой стене, когда идти от дворца.
Кульбин натаскивал на лекцию массу всяких книжек, гравюр и игрушек. Во время лекции раздавал публике, с просьбой вернуть, а потом в кассе всегда жаловался, что публика «оставляет вещи себе на память». Человек он был деликатный и добрый. Лекции свои начинал с большим опозданием, публики не было. И он поджидал, пока публика подойдет, а видя пустой зал, говорил: «Они в буфете чай пьют… Придется подождать…»
Н. И. Кульбин стал первым читать лекции по городам России. Будучи не стеснен в средствах – доктор выезжал и в провинцию, например в Тулу и куда-то на Кавказ.
Николай Иванович Кульбин ничего не критиковал. Указывал на смену «идеализма – реализмом в искусстве» в спирали эволюции эстетической по спиралям все выше и выше, а когда рука лектор была уже коротка, то влезал и на стул. Одна дама при мне (я сидел в публике) с гримасой сказала как-то, когда Николай Иванович появился на эстраде: «Ах, опять этот идиот Кулибин»…
В газетах Н. И. Кульбина начали поругивать. А он все ждал похвал. Крыли «Сумасшедшим доктором»…
Семья у Николая Ивановича Кульбина была большая. Жена сочная, тонная… Она терпела «чудачества» мужа; была из состоятельного класса, а сам Кульбин выбился из чиновничества (думаю, небогатого). С семьей он был нежен. К хорошеньким пациенткам неравнодушен.
В своей студии он имел большую лампу-печку (на полу) и через каждые несколько минут присаживался на «грелку», тепля зад…
С Аристархом Васильевичем Лентуловым он был на «ты».
Мой отец служил управляющим у А. М. на юге России, в Чернянке. Главноуправляющему графа Измаильскому, когда нас начали «ругать в газетах», писали массу доносов на «сыновей» – сам Измаильский явился в Пассаж и потом прислал отцу нагоняй за покупку холстов для выставки… Холст был куплен за счет общества.
Отец начал страдать от «футуризма», и когда граф или Измаильский приезжали для ревизии в Черную Долину (имение), то нас, сыновей, заранее отправляли куда-нибудь на это время «на этюды», чтобы не потерять должности, столько было в одном внешнем виде вольности запорожской, презрения к мещанскому…
Итак, мы выступили бодро, по-молодому – добрые, с объятиями, раскрытыми для всего мира… Но куда мы ни шли – Петр Петрович Кончаловский (Новое Общество художников в СПб.) или же «Салон» С. Маковского (1909 год, весна, СПб.), нас или не принимали, или же пускали в «микроскопических», безвредных для старого дозах. Мы сами еще не понимали тогда в полной мере, что мы «сорочьи дети», выросшие в гнезде старого искусства из яиц, подброшенных туда предреволюционным временем…
Но слово «футуризм» не было еще выброшено… Мы не имели вывески… Но ссорились со старым смертельно. Здесь я должен упомянуть, что в начале января на «Стефанос» зашли А. А. Экстер и Давыдова. Я понравился тогда, видимо, Экстер. Она была молода и красива. Таким образом зародилась выставка в Киеве. Мне нравились все женщины. Сердце мое было полно экзотической любовью ко всему миру. Я был фантастом и… мастурбантом.
Николай Иванович Кульбин и А. А. Экстер устроили выставку в 1908 году (декабрь) – в Киеве. Ранее я съездил в Москву и привез оттуда через Ларионова картины «москвичей». Характерно, что в 1908 году весной Ларионов на устроенную «Голубую Розу» – нас, Бурлюков, «не взял». Мы были чужие… Около Рябушинских сгруппировалась своя компания русских романтиков, интимистов (вроде блестящего С. Ю. Судейкина) или же эротоманов из группы «Весов», маньяков (Кнабэ), демонологов (Феофилактов) и т. д…
В нас же было простое и грубое, революционное, «простое как мычание» или же по Васиному, по Каменскому: «танго с коровами…»
В 1908 г. (конец года) открылась выставка в магазине в Киеве. Выставка названа была «Венок», а между тем Иернджишек (имя владельца магазина) лучше бы и не придумать. Тут были акварели Локкенберга; немного позже он жестоко осудил меня и разошелся со мной… обвиняя меня в «саморекламе» и «крике». Когда в 1919 году летом я добросердечно, сантиментно нагнал его на Светланской улице, во Владивостоке, через десять лет, – он первое бросил мне: «Все еще по-прежнему дурака валяете» (я был в цветных, разузоренных, изорванных штанах). Я повернулся и ушел от него уже навсегда. Вообще это злобное желание обвинить – встречалось более чем часто… Оно озлобляло, оно закаляло и оформляло стремление к оригинальному, к такому, что в других отсутствует.
Художник, коммерсант Жуковский, придя в январе 1907 года на «Венок Стефанос» в Москве хвалил, но: «Зачем так много картин, как фабрика… писать… Пишите несколько в год, немного… Заканчивайте… или же идите старым путем…».
Выставка в Киеве была поэтичным событием. Здесь мое поэтическое творчество развернулось, и мной было написано несколько прекрасных стихотворений, Сообщество супругов Экстер помогло моей поэтической работе. Здесь встретился с поэтами Эллис и Никоновым. О пребывании в Киеве можно написать книгу…
А. А. Экстер выставила «Швейцарию». В ее холстах была зеленая холодность. Ранее Наталия Сергеевна Гончарова на «Венок Стефанос» выставила пастели под Борисова-Мусатова. Работы моего брата Владимира были ударами топора, кромсавшими старое… Среди выставки лежал кусок глины, побывавший в руках талантливейшего Бромирского, юного друга и ученика Врубеля. Фон-Визен и Кнабэ – того периода, два чудных мастера – дарившие тонкостью в своих холстах. Критика Киева недоумевающе облила грязью.
Я и брат Володя уехали в январе из Киева в Питер. У Кульбина встретились с Каменским. Лентулов за это время женился на Марии Петровне Рукиной из Нижнего Новгорода, милой купецкой дочери.
Вася искал помещение для выставки. Справили весело масленицу; вейки по оттепельному льду позванивали. Казалось: не столицей едешь, а дебрями лесов новгородских…
Ходил пешком каждую ночь с Солдатской улицы, на Петербургской стороне, на Средний проспект, к себе в комнату, что была описана ранее.
В марте месяце была открыта на 6 недель выставка на Фонтанке. Николай Николаевич у кассы, хороший человек, знакомый еще из Козырщины Екатеринославской губернии, где он учил моих младших сестер в 1906 году.
Уже тогда полюбил я Василия Каменского. Он познакомил с Борисом Григорьевым, возводившим фундаменты своей мировой ныне славы. Вася Каменский жил со вдовой, имевшей деньжата и двух мальчишек. Найдя помещение, уехал с ней в Пермь (она была из Перми)…