ВХУтемас должен поднести мне, как первому революционному художнику, пострадавшему за новое, почетный диплом.
Бенедикт Константинович Лившиц приехал в Гилею (Чернянка) зимой 1911 года, и после этого этот замечательный поэт, знаток русского языка, становится моим великим другом… От Б. К. Лившица я почерпнул настойчивой манеры точить и полировать строку стихотворную… Сам Бен, набросав стихотворение, перегонял его с листка на листок, пока на десятом не было оно уже чудом версификации.
Для воспоминаний о В. Хлебникове наиболее интересен 1912 год. В мае и июне я был за границей (Германии, Швейцарии и Италии), а Витя жил в Чернянке.
Один в доме. Экономка и прислуга боялись его, ибо днем Хлебников спал, а ночью бодрствовал, по-своему, многодумно, сливаясь с небом звездным, шепчась, как надмогильные травы шепчутся, с черными предрассветными ветвями… От еды отказывался, требуя крепкий кофе, чай и табак…
В Чернянку брат Владимир привозил в гости хорошеньких женщин из Херсона и Британов (пристань на Днепре).
Хлебников ухаживал всегда только за красивыми женщинами. За дочерью вдовы кабатчицы в Херсоне даже приударил основательно, ездил в Херсон, в то время там публикуя свои первые оттиски «Досок судьбы».
У меня имеются издания П. В. Митурича, с которым я встретился и персонально когда-то, у Бруни, в здании Академии (вероятно, в 1910 г.). 19 июля 1922 года сестра Вити Вера Хлебникова, с которой видел в репродукции прекрасный портрет (рис.) П. В. Митурича, написала «Воспоминания Веры Хлебниковой». Там есть указание (стр. 60), что М. Горький читал рукописи В. Хлебникова до меня и до Василия Каменского.
На стр. 61 имеются две строки, если бы я не умел прощать, чрезвычайно обидные для меня, брата Володи и А. Е. Крученых. Чувствуется, что Вера Владимировна, «младшая из пяти детей», – написала по-молодому и неосмотрительно.
Витя Хлебников был вне жизни практической. Он был рыцарем без страха и упрека страны фантазиады, великих областей Нови.
В московском «Лефе», в номере 1 (1923 г.) помещены прекраснейшие воспоминания о В. Хлебникове, охватывая периоды времени с января 1916 года, принадлежащие Дм. Петровскому. Написаны с любовью к Вите, и там изображен он весьма живо.
Я тогда переехал уже на жительство на Урал и в Москву и Петроград являлся наездами, ютясь в этих городах во время наездов или под кроватью у Васи Каменского, или же в Питере, опять-таки на полу, у бедствовавшего тогда студента Антона Александровича Безваля, ныне моего свояка и строителя электроустановок во славу Советов.
В эти годы о материальном для Вити заботился братски Вася Каменский, шедший на свой великий Жизненный Пролом; сам я висел в воздухе… И Вите в эти годы мог помогать только спорадически; не забывал его и Владимир Маяковский.
Это были хорошие годы, и нас спаяла воедино любовь к поэзии великой дружбой. Дм. Петровский мало знал наш секстет (Хлебников, я, В. В. Каменский, Б. К. Лившиц, Н. Бурлюк и В. В. Маяковский).
Вася, ангелоподобный – Вася, кот пушистый, как величала его Елена Генриховна Гуро, – обожал Витю и никогда в нем не сомневался. Не то что Маяковский, в общем желчный и завистник (в душе), «всех-давишь».
Владимир Маяковский – эгоцентрист… Только себя видит, а любит то, что на него похоже… себя… Это обстоятельство и погубило «Леф», ибо туда не пускали со стороны… Вышло – по-семейному, и для общества интерес всякий потеряло. Были там только два поэта: Николай Николаевич Асеев и В. В. Маяковский. Это мало. Остальные – литературно-художественные критики, следовательно (зачастую), умничающие, худшие враги искусства.
В. В. Хлебникова всегда выпускали на наших вечерах декламировать, и это оканчивалось шумом, ибо Хлебников шевелил губами, а дыхание забывал изнутри в губы пустить, декламация выходила беззвучной… Поздней осенью 1909 года Витя Хлебников декламировал у приехавших из Киева А. А. и Н. Е. Экстер, на Михайловской площади в «отеле», в присутствии П. П. Потемкина, своего «Журавля» («Садок Судей», I). Я был потрясен. Александра Александровна Экстер, чуткая женщина, оценила.
Отдельных строк, страниц строгих заслуживает «Романовка» в Москве.
Это был сезон 1912-13 годов.
В «Романовке» был написан манифест к «Пощечине».
В этом манифесте Вите Хлебникову принадлежат несколько строк. Манифест был написан мной, а потом В. В. Маяковский, А. Е. Крученых и В. В. Хлебников полировали его совместно…
А. М. Горького не трогали – свой.
С 1914 года живем в Михалеве под Москвой.
Витя в 1914 году и 1915 живал у меня в Михалеве летами; там было очень обстановочно, но голодно.
Его в Москву увезла к себе в 1914 году так называемая «Китайская Богородица», происходившая из рода партизана Давыдова.
О ней хорошо знал художник Федоров из Ростова-на-Дону.
Мной она описана в романе моем «Лествица Иакова» (в рукописи). В Михалеве я ознакомил В. В. Хлебникова со своей теорией звуковой значимости.
Гласные и согласные. Первые – время, пространство.
Кратко теория эта выражена в стихах, что были напечатаны в «Стрельце». Смысловая роль – лежит, главным образом, в согласных, окрашивающих слово. То, что я смотрю на мир как художник, формует по-особому мой облик, облик поэта.
Хлебников немедленно видоизменил мою теорию, придав ей характер исследования первичных корневых звучаний, что он мог хорошо сделать, так как был ученым-филологом.
Хорошо известно мое учение о звуковой инструментовке, опубликованное мной с эстрад еще в 1912–1913 годах; во многих исследованиях, однако, оно приписывается О. М. Брику, видимо, по ошибке; я много говорил, лекторствовал, но не печатался…
Витя высоко ставил мое творчество всяческое, но надо указать, что кроме себя и своих великих словесных видений он ничего не замечал. От великого Виктора Хлебникова никто из его друзей ничего и не требовал, ибо он и о себе позаботиться ни на йоту не мог!..
Историю футуризма любят доводить до 1916 года… Но это очень ошибочно, ибо собственно футуризм и кубофутуризм, возникнув в 1907 году, оканчиваются в Москве в апреле 1918 года. 17 и 18-й годы были расцветом течения.
Кафе Поэтов, кафе Питтореск, «газета футуристов», вечера в Политехническом – все это было яркими молниями от революционного искусства, что озаряли ночь реакции Николая, измазанную до тошноты кровью, и что потом свились, сплелись, сплавились с великими огнями пролетарской Великой революции Красного Октября…
Дезертир, перебежчик наш В. Г. Ш<ершеневич>, пытался организовать имажинизм, но, здраво мысля, это течение, как все «измы», выросшие под могучим деревом Футуризма, не более чем ответвление центрального, искавшее (как Есенин и другие) примирения с читателем, о котором никогда и не мог думать В. В. Хлебников.
Даже новое, растущее, намечающееся – пролетарская литература – без футуризма и его новых слов – была бы немыслима…
После 1918 года начался период эпигонов футуризма, возникла литература великой простоты, Великая Литература Пролетариата, барды фабрики и деревни, но всюду и везде видны следы влияний тех новых слов, приемов и манер, что были замышлены когда-то футуризмом…
Хлебников был один из первых, кто 20 лет тому назад в стихах своих наметил:
Гибкость русского языка к новым словообразованиям.
Необходимость компактирования речи.
Любовь к русской речи.
Его творчество заслуживает научного исследования.
В прозе он дал образцы органически прекрасного русского синтаксиса, что только Пушкин в свое время и в своей обстановке давал иного типа, но по легкости своей напоминающее.
Пришла революция. Рухнуло все прежнее. И Жизнь, Улица – взяла себе футуризм как красный лоскут – футуризм, никому не служивший – футуризм всеми оплеванный, грязный от «ночевок в канавах», не боящийся грубых слов.
Футуристы полюбили слово. Они, минуя прямых предшественников, обратились к работе над ним, и это привело к первоначальным образующим языка. К минимализму в литературе. Первые минималисты! Любить родную речь до того, чтобы увлечься созданием узоров не из слов, образов, как делали это все, а барахтаться в баюкающих, скачущих волнах гласных… – это ли преступление, почему же это заслуживало (ет) эшафота Изгнания, ненависти.
Впервые рукопись Велимира Владимировича Хлебникова я увидел в его руках на квартире у Елены Генриховны Гуро. У Каменноостровского проспекта, на Лицейской улице. (1909–1910 годы, осень, зима и весна.)
Василий Каменский, Елена Генриховна, художник М. Матюшин, большой черный кот, я, Николай (брат), Велимир Хлебников наполняли маленькую комнату деревянного домика…
– Витя, прочтите…
И из кармана руки судорожным движением вытащена скомканная комбинация листков, кои надо разгладить на коленке, чтобы можно было читать. Это была рукопись Велимира Владимировича Хлебникова, которую я увидел тогда впервые.
Через несколько дней я отправился за Хлебниковым на Волково кладбище, чтобы перевезти его к себе, в нашу поместительную комнату на Каменноостровском проспекте (в Новой Деревне), где была кроме для нас, троих братьев Бурлюков, еще кушетка, где и решили устроить Витю, чтобы не расставаться.
Велимир Владимирович Хлебников жил у купца на уроки за комнату. Это был деревянный не оштукатуренный дом, и во все окна, с одной стороны, глядели кресты Волкова кладбища, то близкие, то далекие, то призрачные, то четкие, то малые, то…
В моем воображении, когда я шагал за Велимиром к нему, составились стихи, к ним Рославец написал музыку.
Все кладбище светит тускло
Будто низкий скрытный дом
Жизни прошлой злое русло
Затянувшееся льдом.
Над гробами зыбки виснут
В зыбках реют огоньки
В каждой пяди глин оттиснут