Умудренный жест руки.
Ветр качает колыбельки
Шорох стоны всплески всхлип
Сеет дождик пылью мелкой
В ветки лип…
Витя занимался «за комнату» с двумя очень вспухшими блондинками, дочерьми купца: как длинные репы, висели на их розовых шеях сзади тугие косицы.
Хлебников не решался, я заявил мамаше, что забираю студента. Быстро собрали «вещи»; что-то очень мало. Был чемоданчик и мешок, который Витя вытащил из-под кровати; наволочка, набитая скомканными бумажками, обрывками тетрадей, листками бумаги или просто углами листов…
«Рукописи», – пробормотал Витя.
Когда совсем уже уходили, я увидел у двери бумажку на полу и поднял ее, на ней начисто было переписано:
О засмейтесь смехачи
О рассмейтесь смехачи
Что смеются смехами,
Что смеянствуют смеяльно…
Позже в полной общей тетрадке рукописей Велимира Владимировича Хлебникова я нашел «черновик» этого ударного, исторического по значимости стихотворения…
Черновик мной целиком был напечатан в «Творениях».
(У меня здесь в Америке нет этих книг.)
Подобранная же мной рукопись «беловая» «Смехачи» была оттиснута в «Студии импрессионистов» Николаем Ивановичем Кульбиным и Николаем Николаевичем Евреиновым (издание Бутковской).
Описываемый мной перевоз Вити с Волкова кладбища состоялся за месяц до выхода в свет этой книги. «Смехачи» были последние, что всунули уже в готовый набор.
К Волкову кладбищу относится также и рисунок Бориса Дмитриевича Григорьева; акварель изображает ворота Волкова кладбища, в арке их видны кресты, и Хлебников шагает своими аистообразными ногами под арку… Рисунок был воспроизведен в одном из Питерских журналов того времени.
Надо отметить манеру, какой придерживался Виктор Владимирович при написании своих созданий.
Чтобы иметь перед глазами свое создание полностью, Хлебников не любил одну и ту же начатую вещь переписывать на другой лист или страницу. Отсюда его рукописи часто напоминают ту знаменитую открытку, на которую какой-то каллиграф влепил поэму «Демон» М. Ю. Лермонтова целиком! Мелкография! Два, три и более текстов сидят или параллельно, или один поверх другого, как культурные слои, обнаруживаемые при раскопках Ольвии или Трои.
Чтобы вместить создание, в целях одноместности почерк Велимира Владимировича Хлебникова становился бисерным.
Он часто писал, любил писать чертежными перьями, достигая виртуозности в микрографии своей.
Рукописи являлись обычно единственным багажом Вити.
Об этом часто мне рассказывал и Василий Каменский, познакомившийся с Хлебниковым еще весной 1909 года, когда он был редактором журнала Шебуева «Весна».
В этом журнале Велимир Владимирович дебютировал в печати.
Каменский рассказывал:
«Отворилась, после доклада сторожа, дверь в редакторский кабинет, и показалась рука с рукописью в ней, со смятыми листами, на коих стояли стихи… Мне с большим трудом удалось втащить в комнату автора и усадить его на стул перед собой… Взглянув в рукопись, я обалдел от новизны и оригинальности содержания. Это был Хлебников!..»
С 1907 года по осень 1913 года «братья Бурлюки», часть семьи Давида Федоровича Бурлюка, – жили в имении Черная Долина, сограничном с теперешним государственным заповедником «Аскания-Нова» (бывш. Фальц-Фейн).
В годы (весна) 1910, (лето);1911 Хлебников приезжал в Чернянку неоднократно и подолгу гостил.
Один раз май – июнь месяцы он пробыл вместе с художником Михаилом Федоровичем Ларионовым. Пароходная пристань была в 8–9 верстах. Я только что закончил с Велимира Владимировича его портрет, и Витя захотел его взять с собой, говоря:
– Подсохнет по дороге.
В экипаже перед крыльцом уже сидел расфранченный Ларионов, относившийся к Хлебникову пренебрежительно, а когда Витя полез к нему в фаэтон с сырым своим портретом, то у них завязалась краткая драка, и Ларионов выбросил портрет Хлебникова.
Я тогда же задумал подготовить издание сочинений Виктора Владимировича Хлебникова и начал собирать его рукописи.
На святках 1911 года по дороге из Москвы я заехал в Киев и увез с собой через Николаев Бенедикта Лившица, он на вокзале в Николаеве написал свои стихи «Вокзал», а в Чернянке – «Тепло» (1911 г.) («Кротонский полдень», стр. 49).
Брат Николай учился вместе с Хлебниковым в университете и привозил его с собой.
Всю весну Хлебников в 1912 году прожил (апрель, май, июнь) в Чернянке у нас. Я увез родителей за границу, и Витя жил в доме один, в обществе экономки и нашей обширной библиотеки.
В это время Велимир Владимирович Хлебников достал себе конторскую тетрадь и писал в нее густо. Перед моим отъездом за границу он читал мне из этой тетради прекрасные отрывки из написанного им в то время романа из «жизни времен Петра Великого»; помню: «Сборы на бал: парики, обильно мукой посыпаемые…».
По памяти мной восстановлен рассказ его «Прохожий». Все рукописи Вити в то время были уже у меня в Чернянке. Накопилось их очень много. Часть Хлебников выпросил себе «для работы», а часть я прочно спрятал (второстепенное), то, что Виктору Владимировичу не понадобилось.
Здесь были три или четыре общие тетради в клеенке черной, с красными обрезами. Была одна самая старая, годом восходящая к 1906–1907. В ней еще почти детским почерком, круглыми буквами (более крупными, чем Витя писал позже) было выведено: «Крымское». «Турки… окурки… дети кидают камушки» и т. д. Стихотворение, видимо, было напечатано в более поздние годы и известно.
Надо указать, что уже в этих стихах вполне выявлен ритм – и строй строковый, коим потом блеснул и «всех убил» Владимир Владимирович Маяковский.
Также идея вещи и «Восстание вещей» – отрывок «Журавль» Op. 3 (СПб. 1909-10, декабрь-январь) вполне предвосхищается, заранее выявлено полностью у Хлебникова, все это послужило отправной базой для эпатировавших публику первых вещей тогда буйно-апашистого Володи Маяковского.
Вернувшись из-за границы, я не застал – ни Хлебникова, ни… его рукописей, которые уже тогда я решил собирать, видя к ним явное пренебрежение автора. Хлебников позже появился, но рукописей не оказалось (кроме спрятанных мной рукописей более ранних черновиков, немного позже на переписывание которых я посвятил много времени и кои были изданы мной под именем В. Хлебников: «Творения», т. I и II). Он полную корзину всех своих позднейших рукописей сдал багажом со станции Херсон в… Казань. Сдал, а сам не поехал.
– Зачем же, Витя, ты это сделал?..
– Гм-гм… думал, что поеду… в Казань…
Судьба этой корзины осталась неизвестной. Там было очень много интересных вещей, и роман из жизни Петра между ними.
С Хлебниковым была беда… Он не мог видеть своей рукописи или оттиска, напечатанного для корректуры, чтобы не начать тут же наносить поверх что-либо, часто совсем не сходное с первой версией.
Поправлять не мог – делал вариант, столь же интересный и ценный, зажигающий и… поучительный. Часто его поэма или длинное стихотворение – это только: варьянт на варианте, выросший из воображения его гениального, воображения словесного, как индийское божество, где из плеча рука за рукою: одна и та же, но действие их разное.
Выдвигаемый ныне мной в «Извещении об энтелехическом стихосложении» закон эстетической реституции (моя номенклатура) – находит полнейшее подтверждение в манере и в характере всегда вполне органического творческого роста созданий Хлебникова.
Творчество Велимира Владимировича Хлебникова – процессуально, как сама жизнь, любой из ее актов. Велимир Хлебников пробыл в жизни, как фантастический, диковинный, феноменальный организм, непрерывно творивший слова, откладывавший звуки в страницы, наподобие гигантской саранчи, со всей ненасытимостью плодородия.
Возьмите Хлебникова «Маркизу Дезес», все время действие «пьесы» возвращается к исходу (место) и отсюда по-разному, разнопало стремится к вечности.
Уже в 1912 году Витя Хлебников стал увлекаться бесконечными вычислениями, и я дал ему деньги на издание малой брошюры, в которой он предсказывал гибель Российской империи в 1917 году, через пять лет долженствующей, согласно его вычислениям, последовать. Я вел с ним споры и просил писать стихи, романы но с каждым месяцем все более рукописи Вити стали покрываться числами и формулами… в коих я не мог разобраться. После отсылки Хлебниковым его рукописей «в Казань» оставшимися у меня рукописями он не интересовался, так как все лучшее, по его мнению, отобрал от меня.
Надо указать, что Велимир Владимирович Хлебников был очень высокомерен и самомнителен, при всей своей скрытности, оторванности от жизненного, реального, обычного, осязаемого всеми.
Тринадцатый год я посвятил переписыванию сохранившихся у меня рукописей Хлебникова для двух книжек, изданных в Херсоне, о которых я только сейчас говорил. Когда книга была напечатана, зимой Хлебников, увидя ее, пришел в ярость. «Вы погубили меня. – вскричал он. – Я никогда не хотел никому показывать своих опытов». Кроме того, я напечатал много мелких фрагментов из черновых тетрадей, им Витя значения не придавал, считая их просто шутками. Я стоял на своем, указывая на «формулу Курбэ» – «всякая рукопись должна быть напечатана, а картина выставлена, долой жюри и мнение издателей…».
Хлебников, смелый в своих рукописях, легко поддавался влияниям со стороны и вечно хотел быть одобренным «великим», литературно успевшим… Он вечно посещал то Мережковского, то Ремизова, В. Иванова, но отношение встречал там высокомерное, символистам он казался «нечетким», не причесанным… А Витю никто не мог причесать, он был величаво лохмат от природы.
Среди его рукописей было несколько дневников. Один из таких отрывков дневников (в стихах) напечатан в «Затычке»: «Из теста изваянный Зевс» – писано о Максе Волошине; «И тянут похотливо гроб Верлена» – заседание символистов у Вячеслава Иванова.
В одном из дневников в прозе описывал Велимир Владимирович свой визит к А. М. Ремизову: «Я сел на стул, он был горяч, так что я чуть не сварил свои яйца… На нем сидела перед этим Серафима Павловна, упорхнувшая, видимо, перед самым моим приходом…».