Со скрипом открывается дверь в комнату Калеба. Кто-то ходит по ней. Молча. Моя сумочка лежит в изножье кровати. Я чертыхаюсь про себя. Затем шаги направляются к шкафу, прямо ко мне. Дверь распахивается, и на чердак просовывает голову Мия. Ее губы приоткрыты, глаза повлажнели от слез. Я включаю фонарик, и бледное личико Мии расстроенно вытягивается. Она садится на пятки.
– Это ты, – вздыхает она.
Кого, интересно, она ожидала здесь увидеть? О, понятно. У нее в руках очки. Она намеревалась вернуть их Калебу. Я выползаю к ней в шкаф.
– А кого ты ожидала увидеть, Мия?
Девочка качает головой и, икнув, задерживает дыхание, словно пытается не расплакаться.
– Я слышала его шаги, – отвечает она.
– Это я тут ходила.
Мы сидим в пустом шкафу Калеба, и Мия позволяет мне себя обнять. Она несколько месяцев меня к себе не подпускала. От радости я боюсь лишний раз шелохнуться.
– Нет, – возражает Мия. – До этого.
Меня мороз по коже пробирает. Такое ощущение, что за спиной стоит призрак.
– Я вынимала из шкафа вещи, – говорю я и Мие, и себе. Наверное, она слышала, как я копалась в шкафу.
Она смотрит на меня так, будто я ничего не понимаю.
– Когда он был здесь, я иногда слышала ночью его шаги. Думала, это монстр. Но Калеб сказал, что это он. Его шкаф как раз над моей комнатой. Я об этом не знала. – Она указывает на открытую дверь, на холод во тьме.
Я глажу ее по волосам. Пусть выговорится. Пусть вспоминает.
– Но я слышала его шаги и после приезда полиции, – шепчет Мия.
Моя ладонь застывает. Воздух вокруг застывает. Кто-то рылся в вещах Калеба? Возможно, поэтому в ящике его стола беспорядок и все не на своих местах.
– Это могли быть полицейские. Или твоя мама.
Но ключ. Вешалка. У меня спирает дыхание. Нельзя дать разрастись болезненной надежде, которая идет вразрез со всей известной мне информацией.
– Он был здесь, Джесса. Несколькими днями позже. Я слышала его ночью, когда мама легла спать.
– Ты видела его? – спрашиваю я.
Это прямо настоящая история про привидение, и я позволяю Мие делиться ею со мной. А сама жадно слушаю ее и задаю наводящие вопросы, желая поверить в эту историю. Мия игнорирует мой вопрос, словно чувствуя: честный ответ разрушит историю, и Калеб вновь испарится.
– Я думала, он ищет свои очки. Он вернется за ними. Обязательно.
– Ты рассказала об этом маме?
Мия, кивнув, понижает голос:
– Но она запретила мне рассказывать об этом тебе. Запретила мне с тобой разговаривать.
Я отвожу назад ее темные волосы, и она обнимает меня, забравшись ко мне на колени. И на мгновение я ощущаю то, что чувствовал Калеб. Ощущает ли то же самое Мия? Что я сейчас заполняю растущую пропасть, возле которой мы обе отчаянно заламываем руки.
– Мия, – тихо говорю я ей на ушко. – А когда точно ты слышала здесь чьи-то шаги?
Вечер вторника
Мия думает, это случилось через два дня после приезда полицейских, но она не уверена. Она все повторяет и повторяет это. Однако ее уверенности хватило на то, чтобы подняться сюда и залезть в шкаф в надежде там кого-то найти. На чердаке была вешалка. Гладкая балка. Ключ от дома. Слова Мии становятся для меня спасательным плотом. Они являются конкретным фактом и имеют вес. Даже если девочка солгала, я все равно цепляюсь за них.
Она слышала шаги на чердаке через два дня после того, как Калеба унесло в океан. Когда полиция еще прочесывала реку. Когда школу еще будоражили волны потрясения и ни один слух не обходился без моего имени. Когда взгляды, обращенные на меня, были не безразличными, а цепкими и колкими. Но. Его ключ здесь. Его ключ. Может, Мия ничего и не слышала. Может, она это нафантазировала. А может, слышала, но это был не Калеб, а кто-то другой. Однако Калеб вылезал на чердак, поскольку обронил здесь ключ.
Я представляю, как он снимает что-то с вешалки. Потом тащит что-то по балке. Роняет ключ и не замечает этого. Слишком много непоняток: деньги, которые он предположительно взял у Макса и которые мы не нашли, неиспользованный автобусный билет, история, рассказанная мне Террансом Билсоном об искавшем Калеба в университете человеке. Калеб словно вел двойную жизнь и тщательно от нас это скрывал.
Я снова вернулась к тому, с чего начала, к самому первому дню своих изысканий. Такое ощущение, будто я бегаю на одном месте. Куда же ты направлялся, Калеб? И для чего?
Ко времени ухода из дома Калеба – я подхватываю с кровати сумочку, провожаю Мию в ее комнату и спускаюсь по лестнице вниз – чувство смятения сменяется злостью. Я злюсь на Калеба и на себя. Если честно, все это очень в его духе. Вот просто от и до. Все, что даже сейчас привязывает меня к его комнате.
Калеб с самого начала привлек меня своими секретами – тем, чем делился со мной помаленьку, частями. Он внушил мне, что я все больше сближаюсь с ним, все лучше понимаю его. Но теперь я осознаю: во многом он признался мне вынужденно. Впервые я услышала упоминание о его отце только через три месяца после нашего знакомства, и то Калеб рассказал мне о нем, поскольку ему пришлось объяснять денежную ситуацию в семье. А о его бывшей девушке я узнала лишь благодаря случаю.
Я верила, что достойна не только его привязанности, но и доверия. Но я неверно истолковывала знаки. Калеб делился со мной сокровенным по необходимости, под влиянием, отвечая на вопросы, от которых нельзя уклониться. Всегда оставалось что-то скрытое под поверхностью, до чего я не могла дотянуться. Своей таинственностью Калеб держал меня на крючке. И секреты вроде «На дух не выношу новую девицу Макса» он выдавал лишь для того, чтобы скрыть более потаенные.
Меня многое притягивало в Калебе и многое хотелось разгадать. Его взгляд из-под полуопущенных век. Его несхожесть с матерью и черты внешности и характера, унаследованные от отца, которого он когда-то знал, но которого я никогда не видела даже на фотографиях. История шрамов на его теле: внизу живота – от аппендицита, под коленной чашечкой – от падения на лыжах, между большим и указательным пальцами – от кухонного ножа.
Калеб так никогда и не открылся мне полностью. Держал коробку с фотографиями, спрятанную сейчас под кроватью, для себя и только себя. Я же отдала ему все. С братом жила, как его тень, и точно так же повела себя с бывшим парнем. Была для него открытой книгой, делилась всем и вся. Кем хочу быть (педиатром), где хочу жить (там, где круглый год тепло), что хочу делать (вступить в организацию «Врачи без границ», повидать весь мир). Чем отвечал мне на это Калеб? Тем, что он хочет быть счастливым и жить здесь, со мной. На последний вопрос он ответил улыбкой, от которой у меня захватило дух.
Калеб показал мне старый дом, где родился, рассказал об отце и счете в банке. Я решила, что он открывается мне. Что он тоже отдает мне всего себя. И с чем я в итоге осталась? С осколками нашей жизни, фрагментами, не вписывающимися в тот образ Калеба, которого, по моему мнению, я знала.
Домой я еду на автопилоте. Меня лихорадит. Я снова и снова прокручиваю в голове тот последний день: как Калеб появился на забеге; как я увидела его рядом со стартовой линией и отдала ему свою цепочку с кулоном. «Пожалуйста, подержи ее. Пожалуйста, сбереги». Зачем он пришел? Куда потом направился? Обрывками вспоминается дождь, перепрыгивающий через ступени на лестнице Калеб, мост, звонок из полиции, как мы с Максом колесили по дорогам, мгновение, когда нам принесли страшную весть.
Обломки его машины. Осколки его жизни. В чашко-держателе пиликает мобильный, и я вздрагиваю, уже привыкнув к тишине и одиночеству. Пришло сообщение от Хейли. В нем указаны время и место: «Пиццерия на Южной авеню. Шесть часов. Будь там!» Подруга выбрала нейтральную территорию. Сделала пробный шажок перед тем, как мы снова начнем зависать друг у дружки дома. Это новое начало для нас.
Время идет. Я успею на встречу, если поеду в пиццерию прямо сейчас. Да и негде мне больше быть, не с кем говорить – лишь со своими воспоминаниями, но даже они уже кажутся ложью. Я могу поделиться своими мыслями с Хейли. Она спокойно скажет мне, что я не одна, что мне нужно перестать торчать в комнате Калеба, что я зациклилась и накрутила себя.
Однако, приехав на место, я обнаруживаю совсем не то, что ожидала. В пиццерии толпа знакомых мне людей. Это посиделки команды бегунов. Хейли машет мне рукой. Тренер ободряюще сжимает мое плечо. Я не чувствую никакой враждебности со стороны ребят. Интересно, ее придумало мое воображение или просто время притупило неприязненные чувства людей?
Жизнь продолжается, но есть вещи, которые не меняются: Хейли принимает решения, а другие им следуют. Оливер в какой-то момент достает из кармана колоду карт, Вивиан дожидается подходящего момента и подсаживается к Брэндону, Брэндон делает вид, что не замечает, но он прекрасно это видит, как и все остальные, и только команда бегунов способна умять такое количество пиццы. Я единственная выпадаю из общей картины, позабыв свою роль и реплики.
Макс тоже здесь. Сидит в кабинке с Брэндоном и Вивиан. Он каменеет на секунду, увидев меня, затем приветствует взмахом руки и слабой улыбкой. Я зеркально повторяю его приветствие, растерявшись: что я здесь делаю? Хейли освобождает мне место в кабинке напротив, и я сажусь рядом с ней. Подруга ставит передо мной бумажную тарелку, даже не прерывая беседы:
– Да пофиг, зато Брэндон отпаднее выглядит.
– Между прочим, я тоже здесь сижу, Хейли, – замечает Брэндон из соседней кабинки.
– Я знаю. – Откусив пиццы, она с улыбкой выглядывает из-за меня, чтобы посмотреть ему в глаза. – Я объясняю, почему наша команда лучше. Это же очевидно. – Только Хейли может так очаровательно болтать с набитым ртом. – Поду-у-умаешь, ты не можешь победить его в забеге. Никогда.
Брэндон со смехом бросает в нее скомканную салфетку.
– В следующем году, ребятки, – обещает Хейли.