– Ты… шутишь?
– Нет, – ответила она твердо, готовая к любым нападкам.
– То есть мы с тобой… – Он показал пальцем на себя, на нее и снова на себя. – Ты говоришь, что… мы – клоны?
– Я знаю…
– Нет, – перебил ее юноша.
– Я ЗНАЮ, как это звучит, – сказала Марина с нажимом на первые два слова. – И мне тоже было трудно в это поверить. Да и сейчас мне не больно-то и хочется это принимать. Но маме показывали фотографии и документы с всевозможными доказательствами. Даже фотографии с той девочкой, чьим клоном я являюсь. И на них она была запечатлена в разные годы жизни. Но люди рядом с ней на снимках, ее семья, обстановка в доме, улица… мама никого и ничего не узнавала. А лгать она мне не стала бы. А еще ей показывали различные документы, которые подтверждали их слова. И к тому же… у меня при себе есть косвенное доказательство, но покажу я его тебе чуть позже. Сначала закончу, пока помню все детали, ведь если отвлекусь – обязательно ненароком что-нибудь да упущу. Что ж… да, мы с тобой клоны. Те, кого клонировали, мальчик и девочка, жили в сотнях и сотнях километрах от нас. Понятия не имею, где они сейчас, но когда-то они, как и мы с тобой, были соседями по улице. Я уже сказала, что сначала они клонировали девочку. Корпорация преследует цель создавать не просто как можно более точные копии людей, но копии куда более совершенные: выносливее, умнее, с иммунитетом таким высоким, чтобы они если и заболевали, то изредка, при этом быстро выздоравливая, с минимальной фармакологической поддержкой или вовсе без нее.
– Но разве это не станет ударом по финансам фарма… фармацев… – Дима сжал губы, затем произнес по слогам, – фар-ма-цев-ти-чес-ко-го рынка?
– Я… не знаю. Даже как-то не задумывалась. Да и должно ли это нас волновать?
Дима промолчал, понимая, что вопрос был риторическим и ответа от Марины не требовалось.
– Они создают эмбрионов и – вот в эту деталь, знаю, особенно трудно поверить – за считанные недели взращивают их до возраста оригиналов. Как я уже сказала, из нас двоих я стала первой. Несколько дней меня выхаживали, пичкали таблетками, считывали и записывали какие-то данные, проверяли меня на пригодность. Меня даже чипировали. А потом что-то вкололи и переправили туда, где я теперь живу. Таблетки, оказывается, предназначались для того, чтобы в моей памяти не сохранилось ровным счетом никакой информации о первых днях после пробуждения в лаборатории. Более того, вспоминать мне вообще было не о чем, что, в общем-то, вполне логично. Зато я обладала всеми навыками своего оригинала, то есть так же умела ходить, разговаривать, читать, писать и прочее и прочее. Поэтому-то, проснувшись на улице, я была подобна почти что полностью пустому сосуду. И этим… людям хотелось знать, как я буду выживать и смогу ли выжить при таких вот условиях, как буду взаимодействовать с обществом, в каком направлении буду развиваться. Местные власти они оповестили, так что им сразу стало известно, что меня удочерили. Я для них была всего лишь расходным материалом, пробой пера. К тому времени, когда занялись созданием тебя, в клонировании был достигнут определенный прогресс. Однако каким-то умникам пришла в голову затея проверить, как станут взаимодействовать друг с другом клоны одного качества, притом чтобы оригиналы тесно, но не на уровне родственных связей контактировали друг с другом. Да, мама возмутилась, что ей так и сказали: одного качества! Словно вели речь о неодушевленных предметах, о товаре. И тогда создали клона одного из соседей девочки – так ты и появился на свет. И с тобой проделали все то же самое. Погладь пальцами вот здесь, вокруг макушки. – Она опустила голову и кончиком указательного пальца коснулась точки подле макушки. – У меня – здесь. Едва-едва заметная выпуклость. У тебя она должна быть где-то в том же месте. Нащупал?
– Да, я знаю, что у меня здесь какая-то выпуклость, – сказал Дима, поглаживая точку на голове. – Но я никогда не придавал ей значения.
– Это шрамик. Именно таким путем нам и вживили чипы. Конечно, сами чипы мы не сможем нащупать, они ведь внедрены в головной мозг. Но, признаться, каждый день теперь думаю о том, что лучше бы мама умолчала о чипировании. Это так странно и некомфортно – знать, что кто-то следит за всеми твоими передвижениями. Но и после того, как тебя оставили в нашем населенном пункте, ответственные за проект не сидели сложа руки, а продолжали заниматься своим делом, являя свету все больше и больше новых клонов, раз за разом внося коррективы в процесс их создания, стараясь добиться идеальных результатов. К тому времени, когда за нами с тобой прибыли, корпорация, по словам высланных агентов, уже приблизилась к желаемым результатам. А поскольку от нас получили всю необходимую информацию – в том плане, что большего получить от нас якобы не представлялось возможным, – руководством было принято решение изолировать нас от общества и стереть личности, закрыв в стенах этого здания, где отчаявшиеся люди оставляют своих неизлечимо больных родственников. Здание находится в двадцати пяти километрах от нашего городка, да еще и в какой-то глуши. Это даже не больница, здесь не лечат, Дим. Это какое-то заведение, где просто ухаживают и поддерживают здоровье до финального вздоха больного… И… я обещала показать косвенное доказательство тому, что мы с тобой лишь клоны. Вшитые в нас чипы – этого вряд ли было достаточно, ведь мы не можем их нащупать и вообще хоть как-то удостовериться в их наличии.
– Ты хочешь показать мне фотографии?
– Фотографии? Я… нет. Мама сказала, что те люди не оставили ни фотографий, ни документов, а иначе для них это могло быть чревато, мягко говоря, неприятными последствиями. Мы с тобой дефектны, и я хочу показать тебе свой дефект. Только для начала скажу, в чем выражается дефектность, чтобы… чтобы… – Она сглотнула. – В общем, мы с тобой с самого появления больны чем-то таким, что не поддается лечению, и наши заболевания прогрессируют с каждым днем, с каждым часом. А прожить нам дано в лучшем случае от двенадцати до пятнадцати лет. В лучшем случае. Смотри. – Пальцами ухватившись за низ футболки, она развернулась к юноше левым боком и одновременно приподняла ткань примерно до третьего снизу ребра, обнажив живот. – Видишь? – Девушка обвела пальцем контур огромного округлого лилового синяка с множеством красных и черных точечек по всей его поверхности.
Дима, повернувшись на бок и встав на одно колено, склонился над синяком. Тот при ближайшем рассмотрении был исполосован просвечивающими капиллярами, красные точки представляли собой маленькие сгустки крови, черные же – совсем неглубокие рубцы. Увидев, как юноша, возможно, сам того не замечая, сморщил гримасу, Марина опустила футболку.
– Болит? – спросил Дима, снова принимая сидячую позу на кровати.
– Да, побаливает и зудит немного, когда трогаю или задеваю чем-нибудь. Приятного в этом мало, но я уже привыкла. Мази, кремы, процедуры – чего только мы с матерью не перепробовали, ничто не помогает. Мама и по врачам меня водила, но те только руками разводили: мол, это не похоже ни на онкологию, ни на одно из известных нашим врачам редких заболеваний. И этот синяк – только верхушка того, что происходит с моим организмом. Очаг находится где-то внутри тела и затрагивает почти все внутренние органы. При этом в целом я чувствую себя вполне неплохо, и это только лишний раз настораживает.
– А эти рубцы… на их месте ведь что-то было?
Щеки Марины залились краской, и она тихо, смотря в пол, произнесла:
– Лучше тебе не знать.
– Ладно.
– Собственно, вот и все, что я узнала от мамы. Она, кстати – да как и усыновившие тебя люди, – знает местоположение этого здания. Но как же глупо получается: мы с тобой все эти годы были так близки, а я об этом даже не догадывалась.
Она умолкла, а Дима, пребывая в полнейшем замешательстве, обдумывал ее слова, вновь прокручивал в голове все услышанное, старался представить себя свободно разгуливающим по улицам в дневное время суток, посещающим школу, имеющим круг друзей и, возможно, строящим грандиозные планы на отдаленное будущее. Но разве все это могло быть правдой? Не хотят ли над ним подшутить, внушить невесть какую чепуху? Только чего ради? И этот уродливый синяк на теле девушки…
– Слушай, а какие они, мои родители? – спросил вдруг юноша.
Шмыгнув носом, смахнув рукавом слезинки, Марина улыбнулась и ответила:
– Они классные. Оба высокие, стройные, с красивыми лицами. В меру строгие, но добрые. Они тебя любили очень. А когда тебя у них забрали – долго горевали.
– Вот как… Почему же они не забирают меня отсюда, если так любили? И почему вообще позволили забрать? А сам я – почему не помню ничего из того, что ты мне рассказала?
Она кивнула как бы в знак того, что он вправе спрашивать обо всем, что для него осталось непонятным.
– У тех, кого прислали за нами, было задание: закрыть нас здесь, в этом здании. Мы им больше не были нужны, и они не могли допустить, чтобы мы по тем или иным обстоятельствам покинули город и тем более переехали в какой-нибудь мегаполис. Наши родители клялись, что никуда нас не повезут и не позволят уехать, но те и слушать не хотели. Мол, есть у них приказ – и все тут, а будут наши родители сопротивляться – заберут нас насильно. И обмануть организацию не получилось бы, мы же чипированы. Вот тебя и забрали. Только, как мне известно, сначала что-то вкололи, чтобы снова сделать из тебя пустой сосуд. Ведь если ты никого и ничего не будешь помнить, то и не станешь стремиться вернуться к прошлому.
– А как же ты? Почему тебя не заперли здесь вместе со мной?
– Мама сказала, что в последний момент ей все-таки удалось уговорить вторгшихся в нашу жизнь. Она давила на жалость, твердила об одиночестве и бесплодии. Тогда один из них кому-то позвонил, объяснил ситуацию и получил согласие. Но ее предупредили: если я покину город или она хоть словом перед кем-нибудь обмолвится о том, что ей стало известно… Хоть мама и не договорила, но я и так все прекрасно поняла.