К слову, вскоре он обратил внимание на то, что совершенно не чувствует боли. Ощущения от прикосновений к своим ранам, надавливаний на них ничуть не отличались от тех же манипуляций с неповрежденными участками тела. Разве что отсутствие глаза и перманентно сузившееся поле зрения доставляли определенный дискомфорт, да и тот вскоре перестал его волновать.
Непонятно Артему было, откуда в полностью герметичную квартиру, площадью примерно в шестьдесят квадратов, поступал кислород в массе достаточной для того, чтобы трое людей (если они еще оставались таковыми) могли свободно дышать на протяжении многих дней. Да и поступал ли вообще кислород внутрь? Если да, то источник мог быть только один: маленькое круглое отверстие в стене, в которое, любопытства ради, сначала заглянул Евгений, затем, полуприсев – потому что от потолка его отделял всего один метр, – Лена и, наконец, очнувшись позднее остальных, Артем.
Сколько времени прошло с тех пор, когда он после потери сознания открыл глаза? Артем не знал наверняка, разве что в какой-то момент догадка посетила его уже слабо соображающую в ту минуту голову. А вскоре это и вовсе перестало его интересовать; он стал пустой оболочкой, бесцельно слоняющейся по одним и тем же комнатам, не ощущая ни голода, ни жажды, не нуждаясь во сне.
Но что же такого там, сквозь отверстие в бетоне, он увидел, отчего его личность в течение нескольких десятков часов не просто рассыпалась на атомы, но была без остатка уничтожена? А увидел он простирающиеся в бесконечность пустоту и тьму, в сравнении с масштабом которых Млечный Путь – капля в Тихом океане. И где-то на расстоянии сотен световых лет изогнутыми линиями полыхало невообразимо громаднейшее оранжево-красное пламя, в котором безошибочно узнавалось круглое десятизначное число – один миллиард. И оно, как смог проследить подросток, крайне неторопливо убавлялось на единицу. Сам процесс изменения узора застать ему не удавалось, просто в какой-то момент он обнаружил, что единица с нулями сменилась на девять девяток, позднее – на восемь девяток и восьмерку на конце, а восьмерка спустя долгие и долгие часы уступила место семерке. Тогда-то до него и дошло: число меняется – как еще помнил его мозг скорость протекания времени – приблизительно раз в сутки. Миллиард суток – вот сколько троице, по всей видимости, придется без сна просуществовать в стенах замкнутого пространства, что то ли ранее было квартирой Артема, то ли являло собой ее копию. Но что будет после?..
А будет ли что-нибудь?
Любовный треугольник мертвецов
Глава первая
– Ну-у-у, Максим, пойдем в субботу на дискотеку?
– Не знаю я, Лер, не знаю. Дискотека – одно слово. Сама же понимаешь: на здешних дискотеках девяносто пять процентов тусующихся – неухоженные нищеброды в грязных свитерах, потертых джинсах и полурваных кроссовках за шестьсот рублей. Хулиганье, шалавенки и прочее отребье – вот кто будет нас с тобой окружать весь вечер, да и всю ночь тоже. И будут они из бутылок посасывать дешевое пиво да раскуривать копеечные сигареты с синтетикой вместо табака. И хочется тебе этого, а?
– Нет, мне противно все это. Всегда было такое противно. Помнишь ведь, как позапрошлым летом мы буквально выбежали из этого идиотского клуба уже минут через двадцать после того, как вошли в него?
– Да, – засмеялся парень, – еще как помню. Вот поэтому и спрашиваю: тебе хочется снова в этом курятнике побывать? Ты можешь и дома поплясать в тапках и с бутылкой пива в руке под музыку десятилетней давности, да и твоя акустическая система… – он не сдержался и опять засмеялся, последующие слова выдавливая сквозь смех, – она… будет помощнее этих древних колонок в том клубе. Того глядишь и… она своим чистым звуком… перекроет вылетающее из них бурление.
Смех подхватила и Лера:
– Так и делаем каждый вечер с моей бабкой – на пару отплясываем. И я хлещу пиво, а она самогон. – Когда ребята вдоволь насмеялись, девушка продолжила: – А если серьезно, то я бы, конечно, ни за что туда не вернулась, но ты же сам понимаешь, что отказывать моей вроде как лучшей подруге…
– Марине? Этой толстой сучке? – перебил он ее.
– Да, этой сучке. – Она усмехнулась. – Отказывать ей неправильно как-то. И она не толстая! Просто полноватая.
– А с каких это пор ты вдруг стала такой правильной? – ехидно заметил Максим, скривив уголок губ.
– За секунду до того, как ты задал мне этот вопрос, – не растерялась она с ответом, игриво высунула язычок и показала средний палец с покрытым алым лаком ногтем.
Познакомились Максим с Лерой два с половиной года назад. Началось все, пожалуй, с того, что в возрасте немногим меньше трех лет она лишилась родного отца, оставшись с единственным родителем. Нет, он не променял свою семью на чужую, не ушел к другой женщине; жену он любил всем сердцем, а в малютке души не чаял. Просто так получилось, что он разбился на мотоцикле. Мать Леры полюбила его прежде всего за в меру безбашенную натуру, за постоянную тягу к новым впечатлениям и ярчайшие эмоции и переживания, которые, в отличие от прошлых ее ухажеров, он в состоянии был ей подарить. Однако каждый раз, когда он садился за руль своего спортивного байка, невероятно стильного, агатово-черного Kawasaki, она не могла подавить в себе тревогу, зная, что при любом удобном случае муж будет лететь по дороге со скоростью свыше двухсот километров в час. И в конце концов ее опасения воплотились в реальность. Сколько жизней ежедневно уносят дороги по всему миру? И сколько еще жизней унесут? Население Земли растет, стремительно растут темпы расширения автопрома, а вместе с тем – и скорость транспорта. Закономерно с каждым годом аварий на дорогах становится все больше. Но разве это кого-то останавливает? Прокладывают новые дороги, расширяют и ремонтируют уже имеющиеся – и это, похоже, единственное решение проблемы – а точнее, видимость решения, – которое могут предложить власти. А дорогам наплевать на то, кто ждет вас дома, пока вы за рулем; наплевать им и на то, кого вы собой представляете: нищего маргинала, угнавшего чужой автомобиль, обыкновенного, среднестатистического мирного гражданина или же звезду мировой величины.
Лерина мать для всех тех, кто ее знал, была сильной женщиной и после смерти мужа не позволила себе слишком долго пребывать в депрессии, потому как ясно понимала, что такое состояние способно привести к еще большим потерям. И менее чем через год повстречала другого мужчину, а еще через год они поженились. Лера, так обожавшая своего отца, так скучающая по нему, была еще совсем малышкой, чтобы хоть что-то понять, а к тому времени, когда все поняла (по крайней мере, она была убеждена в этом), ее уже опекала бабушка. Да, мать Леры, возможно, была сильной женщиной, но ее чувства к новоиспеченному мужу и страх перед повторной утратой оказались сильнее, поэтому она была готова выполнить любые требования своего мужчины (в пределах почти разумного, как она говорила). А муж недвусмысленно, пусть и в мягкой форме, намекал, что не хочет растить чужого ребенка, уверяя в том, как хорошо и спокойно им будет жить без малютки, только вдвоем. И женщина без лишних колебаний согласилась, ничуть не смутившись тем фактом, что мужчина сообщил об этом уже после сыгранной свадьбы, при том что уже на первом же свидании узнал о наличии у нее ребенка. Позвонив родной матери, что жила в нескольких часах езды от столицы, она поведала ей о своих (а точнее, мужа) планах (в чем-то, конечно, солгала, где-то смягчила углы, дабы старушка не осыпала ее проклятиями), сказала, что на данном этапе жизни Лере лучше всего будет пожить у бабушки, и та, немного помявшись, что-то промямлив о беспокойстве за будущее своей внучки, дала согласие.
Весной девочка отметила свой седьмой день рождения в Москве, вместе с мамой и отчимом (причем, как она позднее вспоминала, это был самый яркий день рождения за все ее детские годы, – что, в общем-то, неудивительно), а уже летом, со второй половины июня, наслаждалась чистым свежим воздухом и относительным спокойствием на улицах маленького городка – городка сельского типа. Там она осенью того же года поступила в первый класс одной из ближайших от дома школ, познакомилась с детворой.
«Данный этап жизни» у Леры длится вот уже с десяток лет. Ее мать боялась, что дочь вырастет эгоцентричной, агрессивной и обиженной на нее, и именно такой Валерия и выросла. Кажется странным, что родители по всему миру никак не могут – или не хотят – уяснить для себя одну деталь, сколь множество историй ни выслушали бы об этом: брошенные ими дети уже никогда не полюбят их так же сильно, как любят дети родителей, рука об руку помогавших им преодолевать трудности на протяжении всего пути взросления. Такова уж правда – правда горькая на вкус и слух, но справедливая.
Подспудную неприязнь к матери Лера начала испытывать на тринадцатом году жизни. В шестнадцать уже презирала ее всей своей сущностью. Отчима при этом готова была сжечь живьем. Но временами, уже после шестнадцати лет, ее окутывали грусть и отвращение к себе же самой, сплетаясь со злостью в отношении родителей, и этот ядовитый комок в такие моменты выливался в необходимость либо глотать успокоительные (растительного происхождения, которые всегда наличествовали в бабушкиной аптечке), либо запираться в своей комнате и заливаться слабоалкогольными напитками. Терзания, страдания, которые, накрывая ее с головой и вдавливая в кровать или холодный пол, продолжались в среднем до двух часов (и со временем эти приступы апатии становились чернее, длительнее и посещали ее все чаще, отчего трезвые паузы между погружениями в расслабленное состояние от успокоительного или алкогольную эйфорию закономерно сокращались, а напитки требовались либо более крепкие, либо в бо́льших объемах) и всегда заканчивались одинаково: она вспоминала отца и говорила себе, что его смерть не должна была стать для матери причиной – или предлогом – для отказа от кровной дочери в пользу какого-то самовлюбленного кретина с всегда набитым до отказа портмоне. А спустя некоторое время Лера засыпала.