дел Леру. Она стояла, скрестив ноги, держа одной рукой раскрытый зонт – по-строгому однотонный, черный, – и даже с расстояния в десятки метров Максим различил на ее лице недовольство и раздражение – очевидно, не в последнюю очередь из-за непогоды. Но, узнав в появившемся в поле зрения человеке своего любимого, девушка немного расслабилась: межбровная вертикальная морщинка разгладилась, внутренние края бровей приподнялись, приподнялись и уголки губ. Когда Максим с ней поравнялся, ему пришлось перенять зонт из ее руки в свою (девушка настояла на том, чтобы он таки укрылся от дождя – не под своим зонтом, так под ее), и до школьного здания они шли бок о бок: он держал аксессуар, а его самого – под локоть – держала Лера.
До линейки оставалось около получаса, и на школьном крыльце уже толпилась куча народу всех возрастов: и маленькие детки с мамами, папами, бабушками и еще невесть кем, и подростки, и в шаге от взрослой жизни здоровые лбы. И почти все они стояли под раскрытыми зонтами, хотя их и без того укрывал от дождя длинный козырек. Проталкиваясь между собравшимися, Лера (она случайно наступила на ногу какому-то первокласснику или второкласснику, и, когда тот возмущенно воскликнул «эй!», не оборачиваясь, послала его крепким словечком) с Максимом вошли в здание, в холле которого людей, как и ожидалось, было в разы больше. Почти все улыбались, смеялись, пожимали друг другу руки, обнимались, перебрасывались шутками – удачными и не очень, – стряхивали с волос и зонтов капли дождя. Снующие туда-сюда преподаватели и кое-кто из старшеклассников подходили то к одним, то к другим и оповещали о переносе проведения мероприятия в спортзал. Впрочем, время начала сдвинулось лишь минут на пять вперед, и ровно в одиннадцать часов массивное помещение по периметру оказалось забито под завязку – люди из самых задних рядов были едва ли не вдавлены в стены. В воздухе кружил запах сотен цветов, связанных во множество десятков букетов.
– Боже, как же шумно и нудно! – полушепотом, скорчив гримасу, вскоре после начала пожаловалась Лера своему бойфренду.
– Есть такое, – согласился тот, старательно подавил зевоту и сгибом указательного пальца вытер увлажнившиеся уголки глаз. – А что поделать? Раз уж пришли, придется стоять. А не пришли бы – огребли. Да и старикам нашим вряд ли понравилось бы выслушивать эти преподавательские «бу-бу-бу» в назидательном тоне.
– Отстой. Нудно вдвойне.
Вздохнув, она скрестила руки на груди и, оборачиваясь, принялась осматривать присутствующих одиннадцатиклассников – всех, кого ей удавалось выцепить взглядом в этой куче-гурьбе. Некоторые из них стояли на одной с ней линии (а они с Максимом, не испытывая комплексов по поводу своей внешности, по традиции выбрали первый ряд), но основная масса теснилась позади. «Сколько незнакомых лиц! – подумалось ей. – Сколько нищего отребья и страхолюдин!» Двое из новеньких парней уже пожирали ее глазами, перешептываясь между собой, – не иначе как воспринимали себя альфонсами. Лере стало тошно, и она едва сдержалась, чтобы не показать им – всем им – средний палец.
Пока она кривилась, вздыхала и мысленно чертыхалась, внимание Максима привлекла ровесница, которую он видел впервые. С виду она представляла собой девушку из семьи с достатком не выше среднего, однако нельзя было сказать, что одета была слишком бедно и безвкусно: ее стройную талию и второго – или чуть большего – размера грудь обтягивала белая хлопковая рубашка с коротким рукавом, на ногах – полупрозрачные темные капроновые высокие чулки либо колготки, поверх которых до колен спускалась плиссированная черная юбка, и туфли на низком каблуке. Юноше отчего-то пришла в голову мысль, что она не стала бы одеваться дорого и вызывающе, даже будь у нее такая возможность. И тут же, повнимательней всмотревшись в лицо, он догадался, что могло натолкнуть его на такую мысль: кажется, она была без макияжа. Совсем. Может, не считая разве что губ – если только они не от природы такого нежно-розового оттенка. Носик ее вздернут, зубки – ровные и белые (Максим подметил это, пока она оживленно беседовала с другой новенькой – вероятно, подругой), на подбородке – ямочка, а под нижней губой сбоку – точка-родинка. Шоколадно-каштановые волосы, прическа – каре. «Простенькая, но такая симпатичная! У нее совершенно точно есть парень. У такой девушки ДОЛЖЕН быть парень».
Опомнившись, Максим отвернулся от нее, пока его не подловила Лера. Уж на что, а на выяснения отношений с ней ему хотелось нарваться в последнюю очередь.
– Ладно, все, пойдем отсюда, – взяла его Лера под руку, но не потянула, не двинулась с места, оставив реализацию инициативы за ним.
– Куда?
– Не зна-а-аю, – простонала она. – Куда угодно, только пойдем уже отсюда. Я так со скуки помру – стоять здесь еще минут сорок.
Позыркав по сторонам, убедившись, что никому до них с Лерой нет дела, он кивком подал ей сигнал к отходу – бочком они протиснулись к самой стене и, стараясь не привлекать к себе внимания, прошли к выходу из зала. И уже в самом начале второй трети двенадцатого часа они пересекли забор, за которым для ребятни возвращалась свобода. Натиск дождя поослаб, но все еще был достаточно сильным для того, чтобы ходить под ним прогулочным темпом, не прикрываясь зонтом, и Максим уже положил большой палец на кнопку рукоятки, готовый защититься округлым полиамидным барьером, однако Лера его остановила:
– Стой! К черту зонты. Давай без них пробежимся до пиццерии!
В ее глазах засверкал возникший словно из ниоткуда, такой нехарактерный для нее огонь молодости – тот самый огонь, который можно увидеть, наверное, только в глазах еще совсем юных и жизнерадостных особ, полных амбиций, беззаботности и неугасающей веры в собственные возможности. Смотря в такие глаза, понимаешь: прямо сейчас этот человек способен на любой безумный поступок, и длительная пробежка под ливнем для него – самое безобидное спонтанное решение.
И они, смеясь, побежали в сторону противоположной той, откуда держали путь к школе менее часа назад; вперед, вниз по склону, разрезая потоки ветра, сквозь миллионы капель дождя, разбивающиеся об их лица на еще большее количество капель. Они обегали и перепрыгивали массивные лужи и наступали в крохотные. Их обувь и одежда промокли насквозь в первую же минуту, а волосы прилипли к коже. Они бежали счастливые, позабыв обо всех трудностях и невзгодах, позволив себе стать вновь детьми. Они неслись по дорогам на радость себе и назло хмурым, словно с самого пробуждения уставшим прохожим, которые провожали их непонимающими и завистливыми взглядами. И даже автомобили, водители которых как обезумевшие били по клаксонам, когда ребята, перебегая дорогу, неслись им под колеса, не были для них преградой.
Добежав наконец до пиццерии и войдя внутрь, они, дрожа от холода, сели за один из свободных немногочисленных столиков. Один из сотрудников подоспел к ним, передал каждому по махровому белому полотенцу, разложил на столе перед ними по копии меню с блюдами и напитками и, приняв полотенца обратно, удалился, на ходу поправляя спереди фартук. Максим с Валерией, активно обсуждая предложенный ассортимент кафе-пиццерии, определились с выбором и озвучили вновь поравнявшемуся с их столиком заказ.
Через половину часа им принесли горячую, разрезанную на восемь равных долей пиццу с куриным филе, моцареллой и кусочками ананаса, два стакана клубничного милкшейка и два стакана с пина колада. Они неспешно ели и потягивали молочные коктейли, оставив алкоголь напоследок. Попутно обсуждали новеньких, переведенных в их школу из закрывшейся (о шатенке с родинкой под губой Максим вспомнил лишь вскользь, но умолчал); поинтересовались друг у друга, не передумали ли поступать в вузы по тем специальностям, к которым готовятся (правда, не так активно, как им обоим хотелось бы) с начала десятого класса; и пришли к общему заключению, что было бы здорово вдвоем обучаться в одном и том же институте и жить в одном общежитии (в идеале – в одной комнате), а еще на период обучения снимать хотя бы однокомнатную квартиру.
Управившись с заказанным, слегка опьянев, они, продолжая мусолить все те же темы разговора, вышли под моросящий дождь и, держась за руки, под раскрытым Максимом зонтом направились к гостинице, где сняли номер с двуспальной кроватью, на которой затем предавались любви несколько часов кряду.
Первый месяц нового учебного года у Валерии с Максимом прошел гладко: ни единой тройки, ни единого замечания от преподавателей, ни одного пропущенного урока и опоздания. Правда, девушка как отказывалась сближаться с новенькими, так спустя четыре недели от возобновления учебного процесса ни с кем и не подружилась. Однако ее это нисколечко не смущало; напротив, только радовало, поскольку в противном случае ей было бы стыдно за свое окружение из нищих друзей и подруг с откровенно непривлекательной внешностью.
Однажды, на третьей неделе обучения, она на пару с Мариной перед всем классом выставила на посмешище ровесника, который подкинул ей сложенную записку с сальными комплиментами в содержании и предложением встретиться. Уродец – таковым воспринимала его Валерия, да и, чего уж сглаживать углы, таковым он выглядел объективно – с большим носом, оттопыренными ушами и свинячьими глазками, он был донельзя уверенным в себе, ведь в прежней школе пользовался популярностью (пусть и весьма спорной) у нескольких девушек (которые, правда, прими они участие в конкурсе красоты, по праву могли бы занять последние места, если б таковые присуждали) с восьмого и девятого классов, а потому и думать не подумал о том, что может получить отказ. Но именно отказ он и получил, к тому же в очень грубой форме.
Когда на парту, за которой сидели Лера с подругой, откуда-то сзади прилетела записка, Марина среагировала быстрее и первой успела ее поднять. Развернула, не стесняясь шелеста бумаги, прочла. Завертевшись на стуле, осматривая позади сидящих, обратила внимание на парня, развалившегося за предпоследней партой в крайнем от окон ряду. Тот с улыбкой уверенного победителя таращился на нее, не выказывая ни капли стеснения. Девушка, чьи глаза округлились, а уголки губ поползли вверх, повернулась обратно.