По закону после этого мать должна была забрать Валерию к себе, но Максим со своим дедом договорились с ней и ее нынешним мужем, что смогут приютить их дочь до переезда в Москву. Молодая пара была несказанно рада тому, что теперь оставшиеся полгода в этом городе они проживут рука об руку, да и после – уже до конца своих дней останутся неразлучными. Максим в этом, помимо прочего, выявил еще один плюс: отныне он сможет полностью взять под контроль поведение девушки – в том плане, что не допустит больше с ее стороны самобичевания (телесного – уж точно) и пристрастия к алкоголю.
И все же длительное время Максима гложили мрачные мысли. И как-то ночью, когда они лежали под одним одеялом, он произнес, позднее уверяя девушку в том, что только подумал об этом и не знает, как вдруг слова сорвались с губ:
– А ведь смерть ходит за нами по пятам. И неизвестно, когда со скуки столкнет нас с обрыва.
Валерия обдумала его слова и, сильнее прижавшись к нему, прошептала:
– Давай просто не будем больше делать глупостей?
И они поклялись навсегда быть вместе и никогда друг друга не предавать.
Что же ждет их всех впереди? Никому не ведомо. Точно известно одно: они больше не смогут смотреть на мир прежними глазами. И причина тому не только взросление. Каждый из семерых вынес для себя определенный урок, но будут ли они следовать ему до конца пути – покажет время.
Времени, быть может, и не под силу залечить глубокие душевные раны, зато оно может стать очень хорошим, пусть и не всегда мудрым, учителем.
А пока… жизнь продолжается.
Эпилог
Щуплый, среднего роста мужчина лет сорока, взъерошив пятерней свои давно поредевшие рыжие волосы, поглубже вдавил педаль газа, разгоняя видавший виды серо-серебристый форд до ста двадцати километров в час. Подальше, подальше от этого некогда родного, полупустынного, убогого захолустья! С этого города хватит.
Сейчас он проезжал через лесополосу, вокруг – ни души, только время от времени проносящиеся мимо авто.
Как замечательно у него все сложилось! За двухнедельный отпуск ему удалось лишить жизни сразу двоих, да еще и одним днем.
Когда в нем зародилась тяга к убийствам? Шесть лет и семь месяцев назад. О да, свое первое преступление он помнит так хорошо, словно это произошло вчера: как теплым июньским днем слабоумную девушку из соседнего двора заманил в лес и сначала долго душил ее стянутым со своих джинсов ремнем, потом тяжелым камнем вдребезги размозжил череп, а напоследок поджег ей волосы. Почему он это сотворил? За пару дней до того она сказала ему: «Твои рыжие волосы так похожи на огонь, что твоя голова сейчас загорится!» И захихикала – по-детски так, невинно. Дурочка. Он принял это за наглую, циничную насмешку – а чем же еще это могло быть? – и всего лишь дал понять, что не стоило смеяться над ним. Она ведь задела его за самое больное! И – в этом он был уверен на все сто процентов – точно знала, о чем говорит.
– Сука! – в сердцах выкрикнул он и ладонью ударил по рулевой баранке.
После же того, как расправился с ней, ему стало гораздо легче. Почему – точно не знает. Какой-нибудь психиатр, возможно, сказал бы, что таким образом ему удалось отомстить родной матери. Матери, которая так ненавидела его, когда он был малышом. «Это из-за тебя мой муж меня бросил, – цедила она сквозь зубы, с ненавистью во взгляде и странной ухмылкой, смотря ему прямо в глаза. – Зачем я вообще родила тебя? – Мышцы лица на мгновение дрогнули в отвращении. – Что ты так смотришь на меня? Чего уставился так? Ты хоть понимаешь, что от тебя нет никакой пользы? Никакой! – Подлетев к мальчишке, она дала ему пощечину, за ухо приподняла над полом и принялась наотмашь шлепать по заднице, спине и рукам. – Да что ты вообще можешь понять?! Только жрать умеешь, гадить и играться в эти дурацкие машинки! Что ты плачешь? Что. Ты. П-л-а-ч-е-ш-ь?!» – орала она, после каждого слова отвешивая ему новый мощный шлепок.
– Проклятая овца! – выкрикнул мужчина, предавшись крайне болезненным для него воспоминаниям. – Это от меня-то никакой пользы?! Шваль!
– Пойдем, покажу тебе, какое красивое солнце, – пропела она ему в другой день, держа одну руку за спиной, когда он, уже будучи чуть старше, что-то рисовал за своим столом. Заинтересованный, однако без особого рвения он поднялся со стула и пошел за мамой. Ему подумалось, что она хочет показать ему солнце сквозь окно на кухне, но сильно ошибся. Они встали напротив зеркала в прямоугольной раме в прихожей. – Посмотри в зеркало. Какие рыжие у тебя волосы. Видишь? Мои рыжеватые волосы даже в юности были твоим не чета. Они у тебя похожи на солнце, правда? Прямо как у твоего отца. – Мальчишка выдавил улыбку, а женщина взяла с призеркальной тумбы бутылек со спиртом, поднесла к его макушке и тонкой струйкой через горлышко выливала жидкость ему на волосы, второй рукой, сжимая в кулаке какой-то маленький предмет, равномерно смачивая их. Вернула бутылек на тумбу и, в отражение смотря на мальчишку, обнажила зубы в похожем на улыбку оскале, пока тот вытирал с лица спирт и отплевывался. – Ой, не бойся, не бойся! Так они у тебя еще красивее выглядят. Какие ярко-рыжие волосы… как солнце на закате. Тебе ведь тоже нравится солнце, правда? Но солнце ведь должно полыхать. Ты согласен? – Она разжала пальцы, в зеркале показав мальчишке зажигалку, что лежала на ладони. Снова сжала ее, большим пальцем пару раз крутанула кремень, из-под которого сначала только вылетели искры, затем вспыхнул огонек. – Все в порядке, не беспокойся. Все хорошо.
И прежде чем он успел сдвинуться с места, женщина поднесла огонек к его смоченным спиртом волосам, которые в мгновение ока охватило синее пламя. Испуганно завопив, мальчишка закружил на месте, махал руками и ладонями лупил по своей голове, пытаясь загасить огонь, однако ничего не выходило. Мать засмеялась – как-то недобро, совсем уж ненормально, истерично, будто после долгих дней и недель непрекращающегося напряжения увидела нечто развеселое. А пламя на голове ее сына уже медленно поедало кожу, и тот стрелой метнулся в ванную, склонил голову над ванной, включил холодную воду, и мощный поток сделал свое дело.
Когда-то женщина души в нем не чаяла, как ранее – в своем муже с огненно-рыжими волосами – ее слабость (быть может, в какой-то степени и проявление нарциссизма), за которые она и влюбилась в него в свои студенческие годы. Но он, заделав ей ребенка, вскоре променял их на другую женщину – высокую, статную, с волосами как черный нефрит, на фоне которой посчитал свою жену серой мышью, несмотря на то, что еще в школе и институте она пользовалась большой популярностью. И она внушила себе, что на самом деле он был идиотом, которому не хватило мозгов понять, что красота его жены ему попросту приелась, как через годы приестся и сомнительная, фальшивая красота черноволосой цапли. А ребенок, по всей видимости, и вовсе стал для него тяжелым бременем, являющим собой конец его гулянкам, распутнической свободе. И когда он ушел от них, мальчик перестал узнавать в женщине родную мать; он видел в ней чужачку, будто в его жизни снимали продолжение «Вторжения похитителей тел» – фильма, который годами позже он смотрел в видеосалоне и в процессе поймал себя на чувстве déjà vu.
Несколько месяцев кряду женщина не водила своего сына в садик после того, как подожгла ему волосы, боясь оказаться за решеткой. Однако искупить свою вину перед ним не намеревалась. Напротив, продолжала всячески над ним издеваться, поднимала на него руку, обвиняла во всех смертных грехах. А малыш не мог понять, в чем провинился перед ней, изо дня в день плакал, и ему ничего не оставалось, кроме как, в конце концов, смириться с происходящим.
Однажды его мать, напившись, глубокой ночью собрала в два пакета все его игрушки, вынесла на задний двор и подожгла, а то, что от них осталось, в прихваченном с собой металлическом ведерке вернула домой. Шумно высыпала на подушку сына, тем самым разбудив его, и, не успел он ничего сообразить, лицом тыкала в еще малость дымящийся бесформенный пластик и куски металла, обжигая и царапая кожу.
– Нет, мам! Не надо! Мам!
– Нравятся новые игрушки? Нравятся?! Только и умеешь, что играть в эти дурацкие безделушки для тупиц! Лучше бы учился читать и писать – в школу почти через год! Какой же толк от тебя будет, когда вырастишь, бездарь?! – неистовствовала женщина, то надавливая ему на макушку, то дергая за воротник пижамы или за уши.
– Ма-а-а-ам! – кричал он, захлебываясь слезами. И потом, когда мать таки оставила его в покое и отключилась на другой кровати, не мог успокоиться до самого утра.
Что может быть обиднее для ребенка, чем тирания и рукоприкладство со стороны его же родителя, самого близкого и родного человека?
Мужчина в стареньком форде на длинном повороте сбавил скорость до семидесяти километров в час и подушечкой указательного пальца погладил сначала не уродливый, но вполне приметный шрам на левой скуле, потом – под глазом на той же стороне лица. Новые игрушки…
Что же было дальше? Бесконечно долгие месяцы под одной крышей с незнакомой женщиной, которой подменили его мать – пусть не совершенную, но хотя бы любящую родное дитя. А потом… потом ранним февральским утром она отвела его в садик и, вернувшись домой, в квартиру на пятом этаже, выбросилась из окна.
Опекунство над малышом взяла его больная раком бабушка, которая умерла за два с половиной года до его совершеннолетия. И остаток подросткового периода ему пришлось доживать в детском доме, поскольку никто из известных ему родственников не согласился взять обузой сынка, чья мать еще при жизни уж не один год назад как наплевала на всех. Он боялся, что, выйдя оттуда, отправится прямиком в армию, но, к его счастью, оказался непригоден для службы (прелести едва заметных глазу большинства людей внутренних анатомических недостатков). И с девушкой, с которой познакомился за полгода до совершеннолетия, уехал в Пензу, где они почти сразу поженились. Объективно она, конечно, была малопривлекательной: с такой, по его мнению, не походишь по улицам с гордо поднятым подбородком. Зато у него появилась крыша над головой, благодаря чему не пришлось бродяжничать (об обещанной ему по достижении совершеннолетия квартире все внезапно позабыли). А помимо того он мог оставаться уверенным в том, что она ни к кому никогда не убежит – разве приглянется такая нормальному парню, не познавшему тех же бед, что он, тем более парню – или совсем уж взрослому мужчине – красивому и успешному? Так и прожили они без ссор и неприятных происшествий целых пятнадцать лет (впрочем, и сейчас живут вместе, просто мыслями он теперь почти постоянно с…). Пока, в свой выходной прогуливаясь вдоль домов, не пересекся со слабоумной, которой чего-то ради вздумалось сыпануть добротную банку соли на его не заживающую с самого детства рану.