– Понятно. – (Первый раз слышу! Что за чертовщина?) – Я так написала… Ну, фальшивое имя и все остальное, потому что его могла вскрыть полиция, виннипегская полиция…
– Вне всякого сомнения, они так и сделали. Полагаю, ты хорошо прикрылась. Сожалею, что не сообщил тебе, что вся почта, адресованная им, будет пересылаться мне. Именно так сейчас и происходит, если, конечно, полиция до сих пор просматривает корреспонденцию. Фрайди, я не знаю, где сейчас Тормей, но могу воспользоваться одним контактом… Могу воспользоваться им один раз, поэтому хочу сделать это, когда полиция снимет с них все обвинения. Я ожидал, что это произойдет уже несколько недель назад, но… Этого не произошло. Из чего я заключаю, что полиция в Виннипеге серьезно намерена повесить на Тормеев исчезновение лейтенанта Дики, то есть предъявить им обвинение в убийстве. Разреши спросить тебя еще раз: может ли быть найдено тело?
Я задумалась, стараясь представить себе наихудший вариант. Если полиция все же проникла в дом… Что они могли там найти?
– Босс, полицейские побывали в доме?
– Конечно. Они обыскали дом через день после того, как его покинули хозяева.
– И они не нашли тела в утро того дня, когда я появилась здесь. Если бы они нашли тело позже, вы бы знали об этом?
– Думаю, да. Мои связи с этим полицейским участком оставляют желать лучшего, но все же я обычно располагаю свежей информацией, потому что плачу за нее.
– А вы знаете, что произошло со всеми их домашними животными? Четыре лошади, кошка с пятью котятами, свинка, может, еще какие-нибудь…
– А что тебе подсказывает твоя интуиция?
– Босс, я не знаю точно, каким образом спрятано тело, но Жанет… я хочу сказать, миссис Тормей – архитектор, специализирующийся на двухступенчатой активной защите зданий. То, как она распорядилась со своими животными, подскажет мне, учитывала ли она малейшую возможность того, что тело в конечном счете может быть обнаружено.
– Хорошо. – Босс черкнул что-то у себя в блокноте. – Мы обсудим это позже. Каковы признаки болезни цивилизации?
– О господи, Босс! Я все еще копаюсь в этом комплексе «Шипстоун». Чтобы составить полную картину…
– Ты никогда не составишь полную картину. Я дал тебе сразу два задания, чтобы ты не зацикливалась на одном, а чередовалась в работе. Это дает мозгам хорошую возможность отдохнуть. И не рассказывай мне сказки, будто ты вообще не думала о втором задании.
– Я едва успела его осмыслить. Я прочитала Гиббона и изучила французскую революцию. И еще Смита «От Ялу в пропасть».
– У него очень зашоренный подход. Обязательно прочти Пенна – «Последние дни сладкой земли Свободы».
– Слушаюсь, сэр. Я начинала кое-что прикидывать. Есть один плохой признак, когда люди в стране прекращают отождествлять себя со страной в целом и начинают отождествлять себя с какой-то группой внутри страны. С расовой, допустим. Или с религиозной. Или с языковой… Словом, с чем угодно, но только не со всем населением.
– Да, это очень плохой признак. Партикуляризм. Когда-то он считался испанским пороком. Но в принципе, любая страна может заболеть этим.
– Я очень мало знаю об Испании. Доминирование мужчин над женщинами, кажется, тоже один из дурных симптомов. Думаю, это верно и для обратного, но мне такое не попадалось ни в одной из историй, которые я прослушала. Но ведь может случиться и такое, правда, Босс?
– А вот это ты мне должна сказать. Продолжай.
– Насколько я понимаю, перед какой-либо революцией население должно утратить доверие к полицейским и судебным структурам.
– Это элементарно. Продолжай.
– Ну… Важное значение имеет высокий уровень налогообложения, само собой инфляция и отношение уровня производства к уровню доходов населения. Но это все старые песенки – ведь каждый знает, что если у страны растет дефицит бюджета, то страна катится в пропасть, но никто и пальцем не шевелит. За исключением бесплодных попыток уладить дело с помощью улучшения законодательства. Но я начала разбираться с небольшими признаками того, что некоторые называют симптомом «мертвого сезона»[44]. Ну например, вы знаете, что здесь запрещено законом находиться раздетой за пределами своего дома? Или даже внутри вашего собственного дома, если кто-то может это увидеть?
– Подозреваю, людей трудно заставить соблюдать такие вещи. Что тебя в этом заинтересовало?
– А никто и не заставляет. Но в то же время это и не отменяется. Конфедерация буквально напичкана подобными законами. Мне кажется, что любой закон, который невозможно заставить соблюдать и который поэтому не соблюдается, ослабляет и все остальные законы. Босс, вам известно, что Калифорнийская Конфедерация субсидирует проституток?
– Не замечал. Для кого они это делают? Для вооруженных сил? Для заключенных? Или для общественного пользования? Должен признаться, ты меня удивила.
– Да нет, вы меня не поняли. Правительство платит им за то, чтобы они не раздвигали ножки. Цель: чтобы их вообще не было на товарном рынке. Итак, их тренируют, обучают, им выдают лицензии, медицинские свидетельства и… «замораживают» государственной субсидией. Только это не работает. Знаете почему? А потому что эти «дипломированные артистки» спокойненько получают по своим кредиткам субсидии и… тут же выходят на улицу и начинают вилять хвостом и раскачивать бедрами. И это в то время, когда по закону они не должны этого делать даже для собственного развлечения, поскольку это сбивает цены и задевает права несубсидируемых «фей». Теперь профсоюз этих «артисток», который сначала спонсировал этот закон, чтобы поддержать профсоюзные расценки, пытается разработать ваучерную систему, чтобы заткнуть дыры в законе о субсидиях. И это тоже не будет работать.
– Почему это не сработает, Фрайди?
– Босс, еще король Кнуд[45] говорил, что законы, запрещающие морские приливы, не срабатывают. Вы разве не в курсе?
– Я хотел убедиться, что ты в курсе.
– Между прочим, я могу и обидеться. То, с чем я столкнулась и о чем говорю сейчас, – обыкновенное ханжество. В Калифорнийской Конфедерации противозаконно отказывать в кредите какому-то лицу только лишь на том основании, что это лицо потерпело банкротство. Понимаете? Кредит – одно из гражданских прав.
– Полагаю, это тоже не работает, но какую форму принимает неподчинение этому закону?
– Это я еще не выяснила, но, думаю, все успокаиваются, когда истец оказывается в крайне невыгодном положении человека, пытающегося всучить взятку судье… Хочу еще отметить один из самых очевидных симптомов: насилие. Хулиганство, стрельба по прохожим, поджоги, взрывы бомб, терроризм любого сорта. Конечно же, массовые беспорядки, но мне кажется, мелкие инциденты насилия, ставшие повседневностью, разрушают цивилизацию гораздо сильнее, чем какие-то беспорядки, которые вспыхивают, а потом угасают. Вот, пожалуй, и все на сегодняшний день. А! Еще военный призыв, рабство, произвол властей любого вида, лишение свободы без возможности выйти под залог и быстрого рассмотрения в суде… И так далее, это все очевидно, все эти вещи повторялись в истории множество раз.
– Фрайди, я думаю, ты упустила самый страшный симптом из всех перечисленных.
– Правда? Вы назовете мне его? Или мне опять придется блуждать в потемках, ища неизвестно что?
– Мм-да… Этот я назову тебе. Но ты все же ищи его везде. Изучай его. Больная цивилизация демонстрирует весь комплекс симптомов, которые ты перечислила, но… Умирающая цивилизация всегда отмечена личной грубостью каждого ее представителя. Дурные манеры, нежелание хоть в чем-то уступить другим. Утрата элементарной вежливости и хороших манер гораздо более симптоматична, чем какой-то бунт.
– Правда?
– Пфе! Надо было заставить тебя докопаться до этого самой, тогда ты бы не переспрашивала. Особенно серьезен этот симптом потому, что тот, кто его демонстрирует, никогда не считает его признаком болезни, а, наоборот, принимает за доказательство своей силы. Найди и изучи его как следует. Фрайди, эту цивилизацию спасать уже поздно. Я имею в виду весь этот мир, а не просто шоу уродов здесь, в Калифорнии. И потому сейчас мы должны подготовить монастыри к наступающим Темным векам. Электронные записи слишком хрупки, у нас опять должны быть книги, устойчивые чернила и прочная бумага. Но этого может оказаться недостаточно, и хранилищу для следующего Ренессанса, возможно, придется спуститься с небес. – Он замолчал и тяжело перевел дыхание. – Фрайди…
– Да, сэр?
– Запомни это имя и этот адрес.
Его пальцы пробежали по клавиатуре и на экране высветилась надпись. Я запомнила ее.
– Запомнила?
– Да, сэр.
– Нужно набирать еще раз?
– Нет, сэр.
– Ты уверена?
– Наберите еще раз, если таково ваше желание, сэр.
– Мм-да… Вот что, Фрайди, будь добра, окажи мне любезность – налей чашку чая… Руки у меня сегодня что-то устали.
– С удовольствием, сэр.
24
На следующее утро ни Голди, ни Анна не появились в столовой во время завтрака. Мне пришлось есть одной, и я управилась очень быстро – я смакую еду только в хорошей компании. И это было к лучшему, потому что едва я встала из-за стола, как из динамика раздался голос Анны:
– Прошу внимания. На меня возложена печальная обязанность объявить вам, что сегодня ночью наш председатель скончался. В соответствии с его желанием, поминальной службы не будет. Тело кремировано. В девять ноль-ноль в большом конференц-зале состоится общее собрание для завершения дел организации. Явка всех служащих обязательна. Просим не опаздывать.
До девяти я ревела не переставая. Почему? Наверное, от жалости к себе. Во всяком случае, Босс оценил бы это именно так. Себя он не жалел, и точно так же он не жалел меня и не раз бранил меня за жалость к себе. Жалость к себе, по его словам, это самый деморализующий из всех пороков. И все равно мне было жаль себя. Я вечно с ним ругалась, даже после того, как он уничтожил мой прежний контракт и сделал меня свободной личностью, а я отблагодарила его тем, что убежала и скрывалась, пока он не нашел меня. Теперь я готова была язык себе откусить за каждую дерзость, каждую колкость, каждое обидное слово, пусть даже непроизнесенное…