— И еще раз, — попросил Саб. — Я что-то плохо соображаю. У вас был вот этот корабль, а вы, вместо того, чтобы… когда я… а вы вообще нормальные? Ит, я же понимаю, что вел себя… не идеально, скажем, и…
— Вел ты себя порой как последняя скотина, — согласился Ит. — И дерешься больно. И сильнее нас, вместе взятых, втрое. Но знаешь, Саб, не смотря на все твои выверты, что-то в тебе было. И есть.
— Что именно?
— Так сразу и не скажешь, — покачал головой Ит. — Нет, теперь-то я знаю, что, но я хочу, чтобы ты рассказал сам. Сумеешь? Или лучше отдохнешь сначала?
— Сумею, — Саб вздохнул. Потом вздохнул еще раз, словно что-то проверяя. — Ит, я сам дышу?
— Сам, сам, — подтвердил Ит. — Частично. Пожег ты себе легкие, еще хорошо, что был в маске. Ладно, если можешь, то рассказывай.
— Это недолго…
Семья Саба, полное имя которого на самом деле звучало как Аинсабэ, была не просто состоятельной, нет. Она была богатой, уважаемой, почитаемой, и жизненный путь каждого, кто рождался в этой семье, был предопределен с колыбели до могилы. И того, кто попадал в семью тем или иным образом, тоже.
Наследование шло, как это ни странно, по линии… гермо. Именно гермо, средние, являлись в семье ее главами, именно они руководили подбором мужей и жен, именно они передавали наследственные права, именно они держали в руках все финансы, и именно поэтому…
— Именно поэтому ты не очень любишь гермо, — подсказал Ит.
— Может быть, — согласился Саб. — Наверное, так и есть.
Саб считался одним из удачных, перспективных детей; он получил прекрасное образование, вот только одно мешало, по мнению средних отцов, его будущей карьере — темперамент. Уж больно активный мальчик, уж больно напористый, уж очень сильны в нем лидерские задатки, и уж слишком мало усидчивости и покорности. Надо бы немножко укротить.
Саб к идее «легкой корректировки» отнесся нормально. Надо так надо, папам виднее.
А вот мама — нормально не отнеслась.
Единственное живое существо в жизни Саба, которое по-настоящему выделялось из всех, равно уважаемых и почитаемых, была она.
Лишь с мамой маленький Саб в детстве гулял не только по парку, аккуратно подстриженному и облагороженному, а забирался то в лес, то на морской безлюдный берег, то в старое кафе, куда отцы ходить запрещали.
Лишь мама знала множество веселых и грустных сказок, вместо унылых историй про жизнь основателей рода, продолжателей рода, гордости рода, и всего прочего. Лишь с ней было мальчику интересно и весело, и лишь он один замечал иногда печаль в ее глазах.
Лишь мама поддержала идею подростка-сына, когда он решил заниматься борьбой и плаванием — отцы от таких просьб только брезгливо кривились, настоящий спорт они считали ниже своего достоинства. Нет, упражнения для здоровья они делали, само собой, и верхом ездили, и даже пострелять были не против, но махать ногами на публику? Глупость.
Лишь мама одобрила его выбор, когда первым курсом Саб решил взять изучение смежных миров и рас, и как-то неожиданно увлекся историей — отцы настаивали на экономическом образовании, но он в тот момент и слышать про него не хотел, история захватила молодого Саба всерьез, причем история не его мира, и не какого-нибудь другого мира рауф, нет. Он всерьез занялся историей человеческой… правда, через три года пришлось, по настоянию отцов, переключиться на экономику, но какими замечательными были те три года, которые выпросила для него мама.
Он не понимал тогда, что именно она для него делает, сколько делает, и чего ей стоит это всё делать. А она — понимала. И продолжала бороться с семьей — за своего сына. Потому что она видела, кто такой на самом деле ее сын, и она отчаянно желала для него только одного, того самого главного, что может пожелать мать для своего ребенка. Свободы. Он — не знал, не понимал, не постиг. Тогда.
А она поняла.
И именно поэтому она успела перехватить Саба в терминале Транспортной Сети, когда он прилетел из университета домой, для той самой корректировки. Перехватить до того, как отцы узнали о том, что он уже здесь. Перехватить, отвести в сторону, усадить рядом с собой, сунуть в руки недоумевающему сыну маленький плоский кейс со сложным замком. Посидеть рядом с сыном минуту, обнять, а потом приказать — тогда Саб еще умел подчиняться приказам.
— Беги. Тут хватит денег года на три, если не больше. Аи, родной мой мальчик, беги. Пожалуйста.
— Мам, но зачем? — когда тебе всего двадцать пять, ты не всегда понимаешь, зачем. — А ты?..
— Мне уже поздно, мой милый. Беги, умоляю. Пока они не уничтожили тебя, пока не убили в тебе то, что у тебя есть самое лучшее.
Первый и последний раз Саб видел тогда, что его мама плачет.
— Но меня никто не собирается убивать… — промямлил Саб, но мама тогда ответила:
— Ты сам не заметишь, как умрешь. Ты думаешь, эта корректировка просто так? О, нет, Аи, не просто. Я не хочу, чтобы ты проснулся одним прекрасным утром, и вдруг понял, что у тебя теперь совсем другое «хорошо». Не твое собственное. Не свобода, не тяга к знаниям, не крылья. Что вот это душное марево, в котором мы на самом деле живем — это твое настоящее «хорошо», понимаешь? Я не позволю им убить в тебе — тебя.
— Так давай убежим вместе, — предложил Саб, чувствуя, как по спине разливается незнакомый холодок — он тогда впервые в жизни по-настоящему испугался.
— Не получится, — мама отвернулась. — Если я сейчас исчезну, они найдут и убьют нас двоих. А так — у тебя будет большая фора. И потом… знаешь, тут, в кейсе, есть кое-что. Я оставила тебе немножко меня, Аи. Чуть-чуть. Ты просто помни, что я всегда с тобой, ладно?
Она снова обняла сына, а Саб обнял ее — не зная, что обнимает в последний раз.
— Иди, мой милый, — мама всё еще плакала. — Бери любой проход, в который нет очереди. Затем, без задержки, бери следующий. Отойди на десять проходов, передохни немного, и дальше. Пока не кончится хотя бы треть денег. Ты понял? Ты сделаешь? Ты обещаешь?
— Да, мама, — тогда Саб еще ничего не понимал на самом деле.
— Я люблю тебя. Иди…
— И ты ушел? — спросил Ит.
— Да, — беззвучно ответил Саб. — Я ушел. Сделал так, как она велела. Я ведь даже не понял тогда, насколько она была права, и о чем она говорила. Я даже думал, что она…
— Немножко сошла с ума?
— Верно. Гораздо позже разобрался. Они из меня хотели сделать «деталь», боюсь только, что ты не знаешь, что такое «деталь» на языке таких семей.
— Знаю, — Ит покачал головой. — Это, по сути, робот. «Детали» на самом деле даже недееспособны, корректировка затрагивает все отделы мозга, вот только семьи, делая «детали», это тщательнейшим образом скрывают. Из «деталей» получаются лучшие клевреты, лучшие помощники, вот только…
— Они ни на что никогда не претендуют, — подтвердил Саб. — Идеальный член семьи. Полностью покорный чужой воле. И, конечно, он не вынесет из семьи ни гроша. Так запрограммирован.
— Она спасла тебя, — покивал Ит. — Боюсь только, что сама она дорого поплатилась за это.
— Ее убили, — подтвердил Саб. — Через год после того, как я исчез. А я узнал об этом только через тридцать лет, и то случайно. Когда уже закончил обучение…
Пару лет он мотался, как неприкаянный, из мира в мир, мотался в полной растерянности, не представляя, что делать дальше, как жить. Денег было еще достаточно, но дело было не в деньгах, а в том, что Саб даже примерно не представлял, чего же именно он хочет.
А потом его приметил вербовщик Официальной.
И понеслось.
Он оказался способным, более чем способным. Чуть старше, чем нужно для возраста приема, но хорошо образован, поэтому на лишние три года закрыли глаза, тем более что часть дисциплин он пересдал, а спортивная форма позволила нагнать товарищей по группе очень быстро.
Сначала его прочили в дипломатию, потом в боевики, но он сам выбрал агентуру — и отлично преуспел в этом. Нет, легендой он стать не успел, но по истечении двухсот лет службы был на отличном счету, и хорошо продвигался. С браками, правда, не ладилось — год-два с кем-то, исключительно ради секса, потом развод, пару-тройку лет Служба давала на поиски, он находил, и снова всё повторялось по кругу. Видимо, Саб подсознательно все-таки винил всех подряд гермо в том, что случилось с мамой, и относился к ним… скажем так, как к объекту, нужному для удовлетворения его, Саба, потребностей, а так же как к существам низшим, даже в некотором смысле — низменным.
— Ты ведь никого из них не любил, да? — спросил Ит.
— Нет. А зачем? Они меня тоже…
В принципе, такая жизнь его вполне устраивала, но в один далеко не прекрасный день официалка показала себя во всей своей красе, доказав Сабу, кто он для нее такой на самом деле.
Операция в мире третьего уровня не задалась с самого начала; в результате чьей-то ошибки он вышел на чужую группу, был тяжело ранен, запросил помощь… а помощь не пришла. Раненого агента было решено просто оставить, он не представлял в этой операции особой ценности, да и вообще, как позже выяснилось, ценности не представлял. «Неизбежные потери». Бывает.
Он выжил.
Он два года выбирался из этого проклятого мира, и выбрался в результате.
Вот только вернулся тогда в отделение Службы уже совсем не тот Саб, который когда-то из него на задание уходил. Это был совсем другой Саб — и те, кто оставил его на той планете умирать, вскоре сильно пожалели о том, что он вернулся.
Конечно, он уволился.
А потом, выждав порядочно времени, принялся методично уничтожать тех, кто его подставил. В чем и преуспел. Его пытались ловить, вот только, как показала практика, сорвавший агент — а Саб был именно сорвавшимся — штука страшная. Тем более что его больше не сдерживало ничего. Ни честь, ни совесть, ни долг, ни кодекс.
Достав всех, кого планировал достать, Саб сбежал. И потянулись для него долгие годы скитаний — наемничество было его основным занятием, вот только оно казалось слишком скучным, поэтому Саб, осев на десять