О научных наблюдениях мы с тобой беседовали так часто, что я не считаю нужным давать тебе здесь еще какие-нибудь наставления. Я уверен, что ты сделаешь все, от тебя зависящее, чтобы провести их в возможно более полном объеме, и что экспедиция вернется с такой богатой добычей, какую только разрешат обстоятельства.
Еще раз желаю полного успеха и счастливой встречи в недалеком будущем.
Преданный тебе Фритьоф Нансен
«Фрам», 13 марта 1895 г.».
На другой день после того числа, каким помечен постскриптум, в четверг, 14 марта, в 11 ч 30 мин утра доктор Нансен и Йохансен покинули «Фрам» и начали свое санное путешествие. Мы простились с ними, подняв флаг и вымпелы и салютовав им выстрелами. Скотт-Хансен, Хенриксен и Петтерсен проводили уходивших до места первой стоянки за 1,6 мили от судна и вернулись обратно на следующий день в 2 ч 30 мин пополудни.
Утром они помогли запрячь собак и снарядить нарты. В последней запряжке находились Барнет (Дитя) и Пан, которые всегда были смертельными врагами[387]. Пока их запрягали, они принялись драться, и Хенриксену пришлось поколотить Барнета, чтобы заставить его прекратить драку. Из-за этой драки последняя запряжка несколько задержалась. Между тем остальные собаки пытались тащить изо всех сил, и потому, когда сцена наказания была окончена и оба нарушителя мира тоже стали тянуть, сани пошли быстрее, чем рассчитывал Йохансен. Он отстал и принужден был долго догонять их на лыжах. Скотт-Хансен с двумя товарищами долго стояли, глядя вслед уходившим, пока они не превратились в маленькую черную точку далеко-далеко на беспредельной ледяной равнине. Затем, бросив прощальный взгляд, на тех, кого, быть может, не суждено нам больше увидеть, они надели лыжи и пустились в обратный путь.
В день отъезда санной экспедиции «Фрам» находился под 84°04 северной широты и 102° восточной долготы. Нос его был обращен приблизительно на ЮВ, а положение его кратко было следующим. Судно вмерзло в лед примерно 7-метровой мощности и имело небольшой крен на правый борт. Под килем «Фрама», стало быть, лежал слой льда в несколько метров мощности. С левого борта по всей длине судна высокой дугой от ЮЮВ к ССЗ громоздился выжатый лед, доходя у полушканцев на корме до реллингов[388]. В расстоянии приблизительно 150 м к северо-западу от корабля простиралась с севера на юг длинная, довольно широкая ледяная гряда, достигавшая 7-метровой высоты – Б о л ь ш о й т о р о с, как мы ее называли. На полпути между ней и судном находилась недавно образовавшаяся полынья шириной около 50 м. Примерно в 50 м от носа корабля, в направлении, перпендикулярном к нему, лежала старая полынья, заваленная осколками во время напора льда и вскрывшаяся вновь лишь поздней весной.
На Большом торосе, который образовался при мощном сжатии льдов 27 января 1894 г., на склоне, обращенном к судну, был устроен склад. Он состоял из шести-семи небольших куч, прикрытых парусиной, в которых лежали жестянки с провизией и другие предметы первой необходимости. Тут же были сложены наши нарты и лыжи. На полпути между судном и Большим торосом расположилась наша моторная лодка, которую, после того как прямо под ней образовалась новая полынья, пришлось отнести подальше на лед.
Наконец, тут же у нас была кузница, вырубленная на расстоянии 30 м от левого борта «Фрама» в склоне упомянутого выше тороса; крышу ее устроили из нескольких шестов, на которые были навалены ледяные глыбы, засыпанные сверху снегом; все вместе смерзлось в компактную массу. Дверью служил брезент.
Первым и самым неотложным нашим делом было удалить хотя бы часть ледовых нагромождений, которые налегли на левый борт. Я боялся, что при повторении сжатия близкое соседство этого нагромождения создаст серьезную угрозу судну: вместо того чтобы выжиматься наверх, под тяжестью льда оно может затонуть.
Для работы у нас имелось пять нарт с ящиками; к каждым нартам было прикреплено по два человека. Работу 19 марта начал весь экипаж. Одновременно работали теперь две смены спереди и две сзади судна, направляясь навстречу друг другу, тогда как третья партия, два человека при одних нартах, рыла проход шириной в 4 м прямо к середине судна. Слой льда, удаляемый от борта судна, имел мощность в два человеческих роста, за исключением среднего прохода, где уже раньше был снят двухметровый слой льда, чтобы обезопасить эту наиболее низкую часть судна и чтобы освободить доступ к трапу, по которому собаки спускались с судна и всходили на него.
Расчистка льда окончилась 27 марта. С левого борта снята была столь значительная часть льда, что открылись две с половиной доски ледовой обшивки. Все время, пока продолжалась работа, погода была довольно холодная: от -38 до -40 °C. Однако все обошлось благополучно, если не считать того, что Скотт-Хансен имел несчастье отморозить себе большой палец на ноге.
Моей парой у нарт был доктор. «Он вечно подозревает, что я в плохом настроении, а я подозреваю в том же его», – записано у меня в дневнике. Все дело в том, что я не люблю разговаривать, когда занят какой-нибудь работой; доктор же, напротив, становится необычайно разговорчивым. Когда я по обыкновению своему работал молча, доктор считал, что я в дурном настроении, и переставал болтать, а тогда то же самое я думал о нем. Недоразумение скоро, однако, выяснилось, и мы от души посмеялись.
После отъезда доктора Нансена и Йохансена на судне стало просторнее и возникла возможность иначе разместиться.
Я перебрался на правый борт, в каюту Нансена, точно такую же, как моя. Штурман Якобсен, который прежде помещался четвертым в большой каюте левого борта, получил мою каюту. В четырехместной каюте правого борта теперь осталось трое вместо четверых. А рабочая каюта снова попала в почет. Ламповые стекла в керосиновой печке полопались, но Амунсен заменил их жестяными трубками, вставив внизу для наблюдения за огнем кусочки слюды. Когда печка была готова, а каюту почистили и прибрали, она стала самым уютным и любимым помещением на корабле.
После приведения в порядок судна и складов мы позаботились об удобном спуске с судна на лед, для чего устроили на корме сходни, т. е. поставили два шеста, к которым приколотили планки, вырубленные из досок ящика, и снабдили их веревочными перилами.
После этого началась долгая и сложная работа по подготовке санного путешествия на юг – на тот случай, который, правда, всем нам казался маловероятным, если бы нам пришлось покинуть «Фрам». Мастерили нарты и каяки, шили мешки для клади, отбирали и взвешивали продовольствие и другие необходимые в пути вещи и т. п. Эта работа заняла много времени. Вдобавок было мало лыж, а необходимо было запастись крепкими, удобными лыжами хотя бы по одной паре на каждого человека. Но из чего было сделать их? На судне не оставалось больше годного для лыж материала. Правда, имелось большое дубовое бревно, которое можно было бы пустить на лыжи, но не было подходящей пилы для его разделки; маленькими ручными пилами нечего было и думать с ним справиться. Тогда мы додумались использовать пилу, служившую для распиливания льда. Амунсен переделал ее в обыкновенную длинную пилу для дерева, Бентсен приладил к ней ручки, и, как только она была готова, Мугста и Хенриксен принялись распиливать бревно. Вначале дело не клеилось, пила выскальзывала и гнулась, приходилось вновь ее разводить, но мало-помалу дело пошло на лад. 6 апреля бревно было распилено на шесть пар хороших досок, годных для изготовления лыж. Для просушки их положили в кают-компании.
Так как для перехода с тяжело нагруженными нартами по такому неровному бугристому пути, как полярные льды, канадские лыжи несравненно лучше норвежских, я заказал Мугсте 10 пар канадских лыж из кленового дерева, которое у нас на судне еще оставалось. Вместо сетки из ремешков оленьей кожи мы натянули между рамами парусину, которая служила нисколько не хуже и имела то преимущество, что ее легче было чинить.
На норвежских лыжах, которые еще были у нас в запасе, мы часто предпринимали экскурсии, в особенности Скотт-Хансен и я. Во время одной из таких прогулок с участием Амунсена, Нурдала и Петтерсена мы набрели в мили к западу от судна на огромный ледяной холм, который назвали Ловунден, так как он походил на остров Ловунден в Хологалане. С этого холма было удобно скатываться на лыжах, и мы досыта упражнялись в этом.
К 1 мая были готовы все лыжи, предназначавшиеся для постоянного употребления, и я распорядился отныне ввести ежедневные, обязательные для всех в случае хорошей погоды лыжные прогулки с 11 ч утра до 1 ч. Прогулки всем очень нравились и были полезны не только как хороший моцион на свежем воздухе, но и как тренировка, развивавшая у неопытных в ходьбе на лыжах товарищей необходимую ловкость – на случай, если пришлось бы расстаться с «Фрамом».
Пока мы увлекались лыжными прогулками, снова начались подвижки льда. В 10–15 м от судна между нами и складом образовалась новая полынья, параллельная старой, и, кроме того, появилось много и широких, и узких трещин во всех направлениях. Несколько позднее, между 11 апреля и 9 мая, подвижки льда происходили очень часто, сопровождаясь сильными сжатиями в полыньях вокруг корабля. 11 апреля вечером я и Скотт-Хансен отправились на лыжах к северо-востоку вдоль новой полыньи между судном и складом. Когда мы повернули уже назад, в полынье началось сжатие, подобного которому я еще не видал. Сначала параллельно главной полынье, затянутой молодым льдом полуметровой мощности, открылась совсем узкая новая полынья, потом параллельно ей образовалась подальше вторая. Во время сжатия края полыней ударялись друг о друга с такой силой, что лед прогибался вниз, и потом мы не раз находили лед на глубине 7–8 м под водой.
Весной льды вокруг «Фрама» покрылись сетью ручейков и небольших озер
Новообразовавшийся морской лед поразительно пластичен и может сильно прогибаться, не ломаясь. В другом месте мы видели, как молодой лед, не давая трещин, выгибался высокими крутыми волнами.