и.
Тем временем Пан в своем задоре подошел слишком близко к краю полыньи и провалился в воду. Лед был настолько высок, что собака никак не могла без посторонней помощи выкарабкаться, и, если бы я ее не вытащил, она бы, пожалуй, утонула. Теперь Пан лежит у нас в кают-компании, сохнет и отдыхает. Интересно, что, пробыв довольно долго в воде, пес, однако, не вымок насквозь; подшерсток его густой шубы сух и тепел. Для собак вообще праздник попасть сюда вниз, где им не часто доводится бывать. И уже попав, они все каюты обегают, все углы обнюхают и лишь после этого, отыскав уютное местечко, улягутся.
Погода прекрасная – почти штиль, мерцание звезд и лунный свет. На севере – вечерняя заря. На юге горит северное сияние, похожее на пламенные пылающие языки – копья, оно развевает по ветру серебряное покрывало, пышные складки которого расшиты красными брызгами. Эти причудливые ночные зрелища всегда пленительно новы и всегда чаруют душу волшебными чарами».
«Четверг, 15 марта. С утра -41,7 °C; в 8 ч вечера -40,7 °C; в середине же дня несколько теплее: в 12 ч -40,5 °C, а в 4 ч дня -39 °C. Солнце как будто начинает забирать силу.
Удивительные животные – эти собаки. Вечером им, видимо, стало жарко в конуре – четыре или пять вышли оттуда и улеглись на палубе. При 50-градусном морозе они, напротив, большей частью забиваются в конуры и внутри возможно плотнее жмутся одна к другой. И на прогулки их тогда трудно выманить; они предпочитают лежать где-нибудь на солнце, с подветренной стороны судна. Теперь же и им погода кажется мягкой, и они не прочь побегать; сегодня нам легко было сманить их с собой на прогулку».
«Пятница, 16 марта. Последнее время Свердруп был занят изготовлением парусов для наших шлюпок. С утра дул легкий юго-западный ветер, и мы испытали один из этих парусов на паре связанных между собой нарт. Они превосходно пошли под парусами; чтобы пустить нарты в ход, вовсе не нужен сильный ветер. Если придется возвращаться обратно по льду, паруса очень помогут».
«Среда, 21 марта. Наконец наступила перемена; поднялся ветер с юго-востока, и нас снова несет на север. Весеннее равноденствие позади, а мы ни на один градус не подвинулись к северу со времени осеннего равноденствия. Интересно, где застанет нас следующее равноденствие? Окажемся южнее, и победа наша будет под сомнением; если же окажемся севернее, борьба будет выиграна, пусть хоть и не скоро еще. Возлагаю надежды на лето, оно должно принести перемену.
Открытая вода, по которой шли на парусах в прошлом году, не могла возникнуть только от таяния льда: она, несомненно, образовалась в результате действия ветров и течений. А ежели лед, в котором мы теперь затерты, относит так далеко на север, что открывается место для этой свободной ото льда воды, то с его помощью должны пройти добрую часть нашего пути. Правда, можно полагать, что лето с холодным Полярным морем на севере и теплой Сибирью на юге принесет преимущественно северные ветры. Это наводит на некоторые сомнения, но, с другой стороны, к западу от нас – теплое море; оно может пересилить. Кроме того, «Жаннетту» ведь несло на северо-запад.
Сильные, выносливые сибирские лайки верно служили полярникам и не подвели во время суровой борьбы с Арктикой
Замечательно, что, несмотря на западные ветры, нас не относит на восток. Крайняя наша долгота была только 136° восточной».
«Великий четверг, 22 марта. По-прежнему сильный юго-восточный ветер, хорошо дрейфуем на север. Настроение поднимается. В снастях свистит ветер, словно сама богиня победы шумит в воздухе крылами…
Утром одного из щенков схватили вдруг судороги: с пеной у рта он, как бешеный, кусал все, что ему попадалось. Припадок кончился столбняком, и мы вынесли беднягу на лед. Он запрыгал вперед, как жаба, с неподвижно вытянутыми лапами, закинув кверху шею и голову и выгнув седлом спину. Я испугался, что это бешенство или какая-нибудь другая заразная болезнь, и тут же пристрелил его. Это, быть может, было несколько опрометчиво; едва ли могла проникнуть к нам сюда какая-нибудь зараза. Но что бы такое могло с ним случиться? Эпилепсия? Несколько дней назад меня испугал другой щенок, который вдруг начал кружить на месте в навигационной рубке и лаял, как бешеный. В конце концов он спрятался между стеной и ящиком. Это наблюдали и другие товарищи. Потом он снова стал вести себя вполне нормально, и в последние дни мы ничего необычного за ним не замечали».
«Страстная пятница, 23 марта. Полуденное наблюдение дало 80° северной широты. За четверо суток прошли на север такое же расстояние, какое проходили за три недели или даже больше при дрейфе на юг. Это уже утешительно.
Удивительно быстро светлеют ночи. Теперь даже самые яркие звезды видны на бледном небе лишь в полночь».
«Суббота, 24 марта. Канун Пасхи. Сегодня весенний свет проник наконец в нашу кают-компанию. Огромная перемена. Всю зиму палубный иллюминатор был, для защиты от холода, закидан снегом, и вдобавок вокруг него разместились собачьи будки. Теперь мы сбросили снег на лед, а стекла иллюминатора протерли и вообще привели в порядок».
«Понедельник, 26 марта. Солнце поднимается, заливая светом ледяную поверхность. Идет весна, но меня она не радует. Здесь все так же пустынно и холодно, как и прежде; зябнет душа.
Еще семь лет такой жизни или, скажем, только четыре… Что станется с моей душой за это время? А она? Я не смею думать о будущем. Что будет там, дома, если год за годом будут проходить и никто не вернется?
Нет, у меня просто болезненное состояние, я знаю. Но это бездеятельное, безжизненное однообразие давит и гнетет человека. Никакой борьбы, никакой возможности борьбы. Все так тихо и мертво, застыло, окоченело под ледяным покровом… Я чувствую, что душа у меня леденеет. Чего бы я ни дал за один день борьбы, за мгновение серьезной опасности!
Приходится выжидать. Надо еще посмотреть, каков будет дрейф. Если он примет неверное направление, я сожгу за собой все мосты, все силы положу на поход прямо по льду к северу. Тогда наступит время действия. Иного выхода не вижу. Это будет рискованный поход; дело пойдет, пожалуй, о жизни или смерти. Но разве у меня есть выбор? Недостойно мужчины поставить себе цель и отступить перед решительной битвой. Есть лишь один путь, и он называется– вперед… «Fram!»
«Вторник, 27 марта. Нас опять относит к югу; ветер северный. Наблюдение в полдень показало 80°4 северной широты. Но стоит ли так падать духом? Я слепо уперся в одну точку, думая без конца о том, чтобы пробиться в Атлантический океан через полюс. Но ведь главная наша задача – исследовать неизвестные полярные страны. Разве мы здесь не приносим пользы науке? Мы привезем с собой домой ценный запас наблюдений из этой страны, которая теперь совсем малоизвестна. Все остальное – вопрос тщеславия. «Люби не столько победу, сколько истину».
Смотрю на картину Ейлифа Петерсена «Сосновый бор» и сам переношусь в такой лес. Как он дивно прекрасен весной в своем полумраке и грустном безмолвии высоких стволов! Чувствую, как бесшумно и мягко уходит моя нога во влажный мох, слышу, как падают капли с ветвей, на которых тают последние снежные комья. Бегут весенние ручейки, пенятся и журчат в расщелинах и камнях, неся желто-бурую воду; пахнет мхом и хвоей, и над тобой покачиваются в голубом небе темные вершины сосен, шумят, изливая весеннему ветру свою вечную шумящую тоску. Под их сенью душа раскрывается без боязни, и лесная роса освежает ее. Ты, суровый сосновый лес, единственный поверенный моего детства; от тебя я научился понимать глубочайшие звуки природы, их дикость, их меланхолию!.. Ты дал тон всей моей жизни… Один в глубине леса, возле тлеющих угольев моего костра, на краю безмолвного мрачного лесного болота, под хмурым ночным небом. Как я бывал счастлив тогда, наслаждаясь великой гармонией природы!»
«Четверг, 29 марта. Удивительная перемена произошла здесь внизу – и потому лишь, что сюда проник дневной свет. Теперь, когда выйдешь к завтраку и видишь, как день струится сквозь стекло иллюминатора, чувствуешь, что действительно наступило утро.
Усердно работаем. Шьем паруса для шлюпок и саней. Надо приладить большие новые крылья к ветряному двигателю, чтобы он мог действовать при любой погоде. Ах, если бы мы могли дать и «Фраму» такие же крылья! Куем ножи, остроги для медведей, которыми нам, пожалуй, никогда не пользоваться, медвежьи капканы, в которые не попадется, пожалуй, ни один зверь, топоры и многие другие, не менее полезные вещи.
У нас действует большая фабрика деревянной обуви и заново основана гвоздильная фабрика. Единственные акционеры этого предприятия – Свердруп и кузнец Ларс, «Король Урагана», как мы его прозвали, потому что он всегда врывается как ураган. Продукция отличная, и берут ее нарасхват, так как весь запас мелких обойных гвоздей давно иссяк, а пора самая горячая: подбиваем санные полозья ней-зильбером.[169]
Кроме того, у нас есть фабрика лыжных ремней, столярная и жестяная мастерские; последняя сразу занялась ремонтом ламп. Затем доктор – за неимением пациентов – открыл переплетную мастерскую, в которой сильно нуждается библиотека «Фрама»; книжное богатство ее, особенно некоторые ходовые книги, находящиеся в постоянном обращении, порядком поистрепаны.
У нас есть также кожевенная и парусная мастерские, фотоателье и многое другое. Самым обширным производством отличается, впрочем, фабрика «дневников»; в этой работе участвуют решительно все.
Короче говоря: нет такой вещи между небом и землей, которой бы у нас не могли изготовить, – за исключением попутного ветра. Все мастерские безусловно заслуживают лестной рекомендации: «Честное, серьезное отношение к делу, солидная работа, сдача в срок – по мере готовности – и удобство».
В последнее время промышленная деятельность пополнилась новой отраслью, так как фирма «Нансен и Амунсен» основала фабрику нот. Картонные ноты для органа угрожающе пострадали от сырости и частого употребления, и по этой причине мы в течение всей зимы испытывали музыкальный голод. Вчера, наконец, мои старания вытравить ноты на цинковой пластинке увенчались успехом. Дело пошло великолепно, и теперь опять будем наслаждаться музыкой – и серьезной и легкой; снова в нашем зале зазвучат бурные мелодии органа на радость и в поучение всем. Вальс способен вдохнуть новую жизнь во многих из обитателей «Фрама».