Очень приятно растянуться снова на диване в кают-компании «Фрама», утолить жажду превосходным лимонным соком с сахаром и затем пообедать, как цивилизованному человеку. После обеда Скотт-Хансен и Нурдал отправились на моей упряжке к Йохансену, чтобы составить ему компанию на ночлеге. Покидая Йохансена, я условился с ним, что он будет по мере возможности пробираться назад в одиночку, пока я, захватив с собой нескольких товарищей, не приду к нему на помощь. Собаки не замешкались, и через 1 ч 20 мин Скотт-Хансен и Нурдал были уже у палатки Йохансена. Вечером все трое торжественно отметили, как и мы на судне, двойной праздник – появление солнца и достижение «Фрамом» 84-го градуса.
На следующее утро трое из нас двинулись на помощь. Стоило повернуть нарты назад к судну, как собаки стремглав помчались вперед; они шли значительно лучше, чем прежде. Мы живо бы добрались до корабля, если бы путь не преградила длинная, узкая полынья, которой и конца не было видно.
Пришлось бросить нарты и перебираться с собаками по плавающим льдинам. Кое-как добрались до судна. Вчера дважды пробовали перетащить нарты, но в полынье происходили подвижки льда. Да и молодой лед оказался настолько тонким, что мы не решались ему довериться. Только сегодня наконец переправили нарты на корабль, и теперь всерьез готовимся к походу – надеюсь, в последний раз. Я поставил себе задачей рассчитать путешествие на возможно короткий срок, взять с собой только легкие нарты и идти так быстро, как могут нести нас ноги и лыжи. Если не встретим тяжелых торосов и трещин, то ничего не проиграем от теперешней задержки.
Я взвесил всех собак и пришел к заключению, что нам удастся дней пятьдесят прокормить одних собак мясом других. Если к тому же взять собачьего корма еще на месяц, мы, стало быть, сможем идти с собаками восемьдесят дней. А за такой срок, я полагаю, куда-нибудь да придем. Для себя берем провианта на сто дней. Это составит в общем при трех нартах по 220 кг на каждые; они пойдут превосходно, если в них запрячь по девяти собак».
И снова закипела работа – новые приготовления и новые улучшения нашего походного снаряжения.
Между тем лед пришел в движение. С разных сторон образовались трещины. 8 марта я записал: «Трещина, которая образовалась на большом торосе со стороны правого борта, превратилась в широкую полынью, покрытую молодым льдом и простирающуюся до самого горизонта на севере и юге. Любопытно, что наша лодка с нефтяным двигателем вечно попадает в беду, куда ее ни поместишь. Большая трещина раздалась как раз под ней, и, когда мы пришли сегодня утром, корма была уже в воде. Мы решили разломать ее и обшивку из вяза употребить на полозья для парт. Теперь-то уж, наверно, пришел ей конец».
«Среда, 13 марта. 84° северной широты и 101°55 восточной долготы. Дни прошли в хлопотах и напряженной работе. Теперь все в порядке. Трое совершенно готовых нарт стоят на льду. Они укреплены железными скрепами между поперечными перекладинами и стойками. Перекладины вдобавок скреплены сверху ясеневыми брусьями, а снизу защищены продольными бортами из досок. После обеда мы запрягли для пробы собак в нагруженные по-новому нарты, и собаки потащили их как перышки. Дело пошло так хорошо, что лучшего и желать нечего. Мы тронемся в путь на этот раз окончательно, полные бодрости и при свете солнца, с сознанием, что идем навстречу все более и более светлым дням.
Вечером снова был прощальный ужин со множеством сердечных, прочувствованных речей. Выходим завтра утром как можно раньше, если только не проспим из-за ночного пиршества. Вечером я внес несколько дополнений в постскриптум к инструкции Свердрупу».
Прежде чем окончательно проститься с «Фрамом», следует, пожалуй, дать краткое описание снаряжения, на котором мы в конце концов остановились как на самом целесообразном для нашей санной экспедиции.
Я уже упоминал о двух построенных зимою каяках[217], необходимых для переправ через полыньи и разводья во время пути по льду и для плавания по открытому морю, когда мы, наконец, выберемся из льдов.
Сначала я думал взять с собой вместо готовых лодок только парусиновые покрышки, которыми в случае надобности можно было бы обтянуть остов нарты; все было так приспособлено, что можно было достаточно быстро соорудить из нарт судно, вполне пригодное для переправы через полыньи и небольшие пространства открытого моря. Но позднее я отказался от этой мысли и решил взять каяки; с ними я уже свыкся и знал, что во многих отношениях они незаменимы. Хотя в первом случае и можно было на скорую руку превратить нарты в лодку, но все-таки это занимало больше времени, нежели спуск на воду готовых каяков. К тому же на веслах такое судно-нарты, безусловно, шло бы более тяжело, что очень замедлило бы наше плавание на больших пространствах чистой воды, если бы пришлось, например, огибать берега Земли Франца-Иосифа или на пути оттуда идти к Шпицбергену.
В одном, правда, отношении замена каяков нартами могла показаться довольно важной – в отношении веса. Но выигрыш невелик. Вес тех и других покрышек почти одинаков, а экономия на весе каячных остовов давала совсем мало, так как каждый остов весил не более 8 кг.
Кроме того, каяки облегчили нам размещение груза; не будь их, пришлось бы упаковать провиант и вещи в прочные парусиновые мешки, которые тоже ведь весят что-нибудь; теперь же, взяв каяки, можно уложить в них значительную часть провианта, упаковав его в легкие мешки из тонкой ткани. Съестные припасы были там в полной безопасности, защищены от посягательств собак и от порезов в дороге об острые выступы льда.
Парусиновые покрышки вдобавок приходилось бы каждый раз после употребления свертывать и мокрыми укладывать на сани. При низких температурах мокрая парусина непременно затвердела бы, потрескалась и вскоре пришла бы в негодность.
Последнее, притом немалое преимущество каяка состоит в том, что он со своей герметически закрытой палубой представляет лучший вид морской лодки, в которой можно плыть при любой погоде и которая замечательно приспособлена для охоты и рыбной ловли. Мореходные же качества лодки-нарты вряд ли могли нас сколько-нибудь удовлетворить.
Я упоминал также о конструкции нарт для нашей экспедиции. Они строились по образцу тех, которые я подготовил для Гренландской экспедиции, и немного напоминали норвежские ручные санки-лыжи (ski kiölke)[218]. Но вместо широких плоских полозьев, которыми мы пользовались в Гренландии, я применил на этот раз несколько более скругленные книзу как это делают для саней-лыж в Естердалене и в других местностях[219]. Эти скругленные полозья в высшей степени легко скользили по снежному пути. Благодаря этому облегчались повороты длинных нарт, и тем самым они оказались наиболее пригодными для путешествия по дрейфующим льдам, где многочисленные неровности часто заставляют пробираться самыми извилистыми путями. Полозья были подкованы тонкими листами нейзильбера, который все время оставался гладким, полированным и не ржавел, так что такая оковка как нельзя лучше отвечала своему назначению. Под этими обитыми нейзильбером полозьями были поставлены тонкие запасные кленовые подполозья, основательно просмоленные. Кроме того, нарты были укреплены другими способами: ведь первоначально на нартах приходилось везти довольно тяжелый груз. От этого, правда, вес нарт несколько превысил первоначальные расчеты. Зато они выдержали с честью весь долгий путь. Ни разу за всю экспедицию у нас не было задержек из-за поломки нарт; а ведь без этого не обходилась еще ни одна из прежних санных экспедиций.
Несколько раз я упоминал о нашей одежде, испытанной в пробных экскурсиях. Хотя мы и пришли к заключению, что одежда из волчьего меха слишком тепла, все же мы взяли ее в первый поход и прошли в ней часть пути, но ужасно вспотели. Когда после трехдневного путешествия мы вернулись обратно на судно, эта меховая одежда пропиталась испариной и так отяжелела, что заметно увеличивала общий вес снаряжения. Немало времени провисела она затем над печкой в кают-компании, прежде чем просохла. К этому надо добавить, что когда, походив в ней некоторое время, мы сняли ее и оставили на морозе, она так смерзлась, что ее трудно было снова натянуть на себя. Все это не слишком располагало в пользу меховой одежды.
В конце концов я решил отложить ее в сторону и остаться в вязаной шерстяной одежде, свободно пропускающей испарину. Йохансен последовал моему примеру. Теперь наша одежда состояла из двух шерстяных егеровских фуфаек, поверх них свитер из верблюжьей шерсти и еще исландская шерстяная куртка. Йохансен вместо куртки носил прозванную у нас на корабле «анораком»[220] блузу из грубошерстного домашнего сукна с капюшоном для головы на эскимосский лад. На ногах у нас были шерстяные носки, короткие брюки до колен из крестьянского сукна и такие же грубошерстные гамаши. Для защиты от ветра и снегопада мы носили «ветряные» костюмы, о которых я уже говорил, из тонкой, но плотной бумажной ткани; они состояли из широких брюк и балахона с эскимосским капюшоном.
Важной частью экипировки была обувь. Вместо длинных чулок я предпочел свободные гамаши, а на ступни небольшие носки, которые легко высушить за ночь у себя за пазухой. Когда идешь по снегу при низкой температуре на лыжах или без них, самая лучшая обувь из всех испытанных мной – это лапландские каньги[221], но непременно сшитые из шкуры с задних ног оленя-самца[222]. Такие башмаки теплы, прочны, всегда остаются мягкими, их легко снимать и надевать. Но каньги требуют бережного обращения; чтобы они не испортились, их надо старательно просушивать возможно лучше и каждую ночь. Если светит солнце и стоит хорошая сухая погода, то лучше всего выставлять их для просушки на вольном воздухе, надев на лыжные или какие-нибудь другие палки и вывернув предварительно наизнанку, шерстью внутрь: тогда сама кожа скоро высыхает. Если этого не сделать, волос начнет выпадать. Но при сильных морозах, которые мы испытывали в начале нашего путешествия, сушить каньги таким способом было совершенно невозможно, и оставалось одно – сушить их ночью на своих собственных ногах: сначала отряхнуть и выколотить снег из шерсти, потом обтереть посуше, вывернуть их наизн