И все-таки кто он?«Франкенштейн» во времена Мэри Шелли и сегодня (литературное отступление)
На самом деле она хотела прокричать всему миру: это уродливое страдающее чудовище, вызванное к жизни против своей воли, — я сама! Это Шелли и Байрон! Это Клер, Фанни и все те, кто страдает от нелюбви и непонимания. Кого считают монстрами только за то, что они не похожи на остальных. И ей это удалось. Хотя должно было пройти двести лет, чтобы люди разглядели себе подобных в тех, кто отличается от большинства, и заговорили о том, что их тоже надо любить. Вообще всех надо любить.
Мэри Шелли за свою жизнь написала семь романов. Причем один из них — «Последний человек» — просто великолепен. За многословием XIX века там прячется пророческое фэнтези: действие происходит в конце XXI века, когда эпидемия чумы уничтожила человечество и на земле остался один-единственный несчастный. Сегодня, когда от ковида уже умерли миллионы и мир приспосабливается к какой-то новой, неведомой прежде жизни, эта антиутопия читается по-особому. Но знают об этом произведении лишь литературоведы, хотя оно переведено на многие языки, в том числе на русский. Зато «Франкенштейн» продолжает свое победное шествие: он переиздается каждые два года, и уже невозможно сосчитать все фильмы и постановки, ему посвященные. В одном из относительно недавних фильмов — «Красавица для чудовища» — Мэри Шелли играет голливудская звезда Эль Фаннинг, но разглядеть в ней реального автора знаменитого романа невозможно.
Зато героиня фильма «Титан» Жюлии Дюкурно (Золотая пальмовая ветвь в Каннах-2021) — типичный Франкенштейн. Этот боди-хоррор как раз и посвящен мутациям и трансформациям человеческого тела. Алексия в детстве попала в автокатастрофу, и для спасения жизни ей вживили титановую пластину. Повзрослев, она испытывает странную тягу к автомобилям и даже беременеет после фантастического эротического акта в авто. Поняв, что она монстр, она начинает убивать, пока не попадает в дом такого же психически искалеченного старого человека, пожарного. Он принимает ее за своего исчезнувшего много лет назад сына и… лечит любовью. Безоглядной, всепрощающей, подчиняющей себе все вокруг любовью, которая единственная может изменить мир. В Каннах часть аудитории падала в обморок и выбегала из зала, часть — восторженно аплодировала. Что-то все-таки поменялось в человеческом сознании со времени Мэри Шелли, нравится это кому-то или нет.
Вспомним, что Виктор Франкенштейн — имя ученого, героя романа, который создал человекообразного монстра, зажившего самостоятельной жизнью. Само уродливое чудовище безымянно, но отнюдь не безлико (хрестоматийный его образ создал актер Борис Карлофф в фильмах голливудского режиссера Джеймса Уэйла, из ярких работ — Роберт Де Ниро в этой роли в картине британского режиссера Кеннета Брана и Бенедикт Камбербэтч на лондонской сцене). Оно жаждет любви и понимания, пытается вступить с людьми в какие-то отношения — но те в ужасе бегут от него, да еще оскорбляют и избивают. Тогда монстр просит своего создателя сотворить ему пару, чтобы ему не было так одиноко, — тот по понятным причинам отказывается. И вот тут происходит самое страшное: чудовище начинает мстить, убивая ни в чем не повинных людей. Присутствующие в романе хоррор и фантастика вкупе с абьюзом, эйблизмом и разного рода фобиями оказались исключительно востребованы сознанием современного человека. Архетипы и актуальность слились в одно целое, хотя полностью разгадать загадку этого великого произведения, кажется, невозможно.
Текст Мэри Шелли предлагает три исповеди — Виктора Франкенштейна, жаждущего уничтожить свое творение, самого монстра и капитана Уолтона, который становится невольным свидетелем погони Франкенштейна за своим мучителем где-то на далеком Севере. Красочные описания бескрайней ледяной пустыни, грозящей поглотить корабль Уолтона, со сверкающими на солнце белыми снежными глыбами и пронизывающим сухим ветром, навеяны, конечно, впечатлениями Мэри от путешествия на швейцарский ледник Мер-де-Глас. Но личное присутствие автора этим не ограничивается: она сама — тоже героиня романа, и весь текст — это и ее исповедь, что вполне укладывается в русло романтической литературы, которую чета Шелли столь ярко представляла. Причем ее альтер эго — это вовсе не Франкенштейн или Уолтон, а как раз… само чудовище.
Удивительно, но наибольшее сочувствие при чтении книги вызывает не Виктор Франкенштейн, а созданный им демон. Он несет на себе неизбывную печать оставленности, сиротства, потери Отца, который отрекся от него. Мэри при рождении потеряла мать — она узнавала о ней из мемуаров Годвина, точно так же как чудовище открывало тайну своего рождения из дневника Франкенштейна. После ее побега и отец отказался от нее, отчего она страдала неимоверно, посвятив именно ему, между прочим, свою главную книгу.
Одиночество, когда весь мир вокруг кажется пустыней, довольно скоро она испытала и живя с Шелли. Его увлечения другими женщинами, не говоря уже о постоянном присутствии Клер в их жизни, его творческий эгоцентризм и равнодушие, как ей казалось, к ее переживаниям и смерти детей отравляли существование. Склонность к меланхолии и депрессии Мэри Уолстонкрафт передала обеим своим дочерям — с той лишь разницей, что сама она и Мэри Шелли обладали недюжинной творческой и жизненной силой, которая не досталась Фанни. Это о себе Мэри Шелли говорила устами несчастного монстра: «Никогда и ни в ком мне не найти сочувствия. Когда я впервые стал искать его, то ради того, чтобы разделить с другими любовь к добродетели, чувства любви и преданности, переполнявшие все мое существо. Теперь, когда добро стало для меня призраком, когда любовь и счастье обернулись ненавистью и горьким отчаянием, к чему искать сочувствия? Мне суждено страдать в одиночестве…»
Добавим, что в период завершения романа (она закончила его только в мае 1817 года) Мэри была беременной — в сентябре она родила дочь Клару — и, потеряв первого ребенка, много думала о смерти. К тому же в тот самый год, когда на вилле Диодати был задуман «Франкенштейн» и Мэри начала его писать, семья пережила две тяжелые потери — самоубийства Фанни и Гарриет. Мэри всегда волновала та грань, которая считается порогом смерти человека. В 1814 году ее внимание привлек доклад о нашумевшем случае пробуждения матроса, пролежавшего в коме много месяцев. Занимался этим доктор Генри Клайн, к которому ее водил отец как пациентку. Она много читала и о деятельности Лондонского общества оживления утонувших, и о гальванических экспериментах по воскрешению мертвых тел. Нет, она не верила в подобное, почему так впечатляет сцена, в которой Франкенштейну удается завершить тяжкий труд и создать живое из неживого. Вместо чувства удовлетворения ученого охватывает ужас: «На него невозможно было смотреть без содрогания. Никакая мумия, возвращенная к жизни, не могла быть ужаснее этого чудовища. Я видел свое творение неоконченным — оно и тогда было уродливо, но когда его суставы и мускулы пришли в движение, получилось нечто более страшное, чем все вымыслы Данте».
Отсылка к Данте неслучайна, роман полон литературными реминисценциями. В каком-то смысле история Франкенштейна продолжает легенды об ученом-черно- книжнике Фаусте, относящиеся к европейскому Возрождению. Герой Мэри Шелли увлечен книгами Парацельса и Агриппы Неттесгеймского — современниками исторического Фауста. Он учился в Ингольштадте — месте, где преподавал профессор Фауст. Первую часть гётевского «Фауста» с листа, прозой, на вилле Диодати переводил Байрону и всем остальным его приятель Льюис, автор одного из первых романов ужасов «Монах», как раз в августе 1816 года. На Мэри это не могло не произвести впечатления.
Наконец, настольной книгой Мэри и Шелли был «Потерянный рай» Мильтона. Самый сильный ее образ — Сатана, которого жажда свободы привела в ад. Это он обращается к Создателю:
Просил ли я, чтоб Ты меня, Господь,
Из персти Человеком сотворил?..
Надо сказать, что этот персонаж волновал и восхищал многих романтиков, видевших в нем едва ли не революционера. Шиллер замечал, что все мы подсознательно сочувствуем проигравшему, и потому «Мильтон, этот панегерист Ада, даже самого смирного из своих читателей превращает на миг в падшего ангела». Роберт Бёрнс пишет другу: «Дай мне такой дух, каким наделен мой любимый герой — Мильтонов Сатана». Да сам отец Мэри Уильям Годвин в своей знаменитой книге говорил о том, что «Мильтонов дьявол — существо весьма добродетельное». Ведь почему он взбунтовался против своего творца? Прежде всего потому, «что не увидел достаточных оснований для того крайнего неравенства чинов и власти, которое установил создатель». Все эти размышления не могли пройти мимо автора «Франкенштейна».
В тот же год, когда Мэри писала его, Шелли работает над поэмой «Освобожденный Прометей». А сам роман Мэри Шелли имеет второе название — «Современный Прометей». Прометей, согласно мифу сотворивший людей из земли и похитивший для них огонь, был обречен на постоянные мучения — у него, прикованного к скале, орел выклевывал печень. Таково было наказание тому, кто подменил собой Бога. И здесь совсем юная Мэри Шелли задает вопрос, над которым до сих пор бьются лучшие умы человечества: какова цена за полученные новые знания? Несет ли тот, кто передает их людям, нравственную ответственность перед ними? Для Мэри, в отличие от просветителей, безоговорочно верящих в разум, — эти дерзания опасны. Здесь она спорит с самим Гёте! Причем опирается не столько на философские размышления (хотя она и была прекрасно образованна), сколько на личный интуитивный опыт.
В известном смысле ее роман — это книга обо всех жертвах, всех обиженных и ущемленных в своих правах, какое бы обличье они ни принимали. Поражена в правах была и сама Мэри Шелли — как женщина. В январе 1818 года «Франкенштейн» выходит в свет без указания имени автора на обложке. Вместо этого — посвящение Уильяму Годвину и предисловие Перси Биши Шелли, выданное за авторское. Удивляться не приходится: и десятилетия спустя сестры Бронте издают свои первые книги под мужскими именами, а одна из самых замечательных английских писательниц Мэри Эванс все свои романы печатает под мужским псевдонимом Джордж Элиот. Спросите сегодня даже студента литинститута, кто написал роман «Мидлмарч», он вряд ли скажет вам, что это женщина. А вот отклик на «Франкенштейна» Вальтера Скотта в «Эдинбургском обозрении» — он поначалу приписал роман автору-мужчине, а узнав о своей ошибке, добавил: «Для мужчины это превосходно, а для женщины — удивительно». Неприкрытый сексизм, как сказали бы теперь.