Когда родилась Ианта, ко мне с подарками приехала миссис Шелли, мать Перси. Она была так добра, что я расплакалась, и — представь себе! — она сказала, что мы с дочерью желанные гости в Филд Плейс и даже сэр Тимоти не будет возражать против нашего туда визита.
Возражал, конечно, Перси: иногда мне кажется, что он просто ненавидит своего отца. Их разногласия касаются только вопросов религии и политики. Причем никто не хочет признать, что семья-то важнее всех этих отвлеченных понятий. С Перси и правда бывает нелегко: никогда не забуду, как мы приехали в Йорк и я стояла пред прекраснейшим огромным Йоркским собором и не могла ни слова вымолвить от охвативших меня чувств. Он схватил меня за руку, потащил прочь и кричал едва ли не на всю площадь: «Что ты застыла — это всего лишь каменные груды суеверия, которое мешает воцарению истины!»
Мы обвенчались, чтобы упрочить положение Ианты. Папа был счастлив — он положил нам 200 фунтов ежегодно, сэр Тимоти — еще больше, а после смерти дедушки Перси увеличил эту сумму. Я смогла уже не только рассматривать витрины лучших лондонских магазинов, но заходить в них и делать покупки. У нас появилась карета.
Кэти, я знала, что Шелли увлекается женщинами. Но ведь он поэт, и они нужны ему для написания стихов. Вот Корнелия Ньютон, младшая сестра мадам де Буанвиль, богатой англичанки, вышедшей замуж за француза. Ее муж был адъютантом знаменитого генерала Лафайета, но погиб во время похода Наполеона на Россию. Семья очень богатая — владеет плантациями в Западной Индии — и довольно странная. Я гостила у них в Брэкнелле, там все было каким-то неестественным и фальшивым, но Шелли нравилось. Он отчаянно флиртовал на моих глазах с этой самой Корнелией, между прочим матерью пятерых детей и женщиной намного старше его. Они вегетарианцы и наиристы — это по названию книги Лоренса «Империя наиров». Ты ее не читала, и не надо. Там о каком-то групповом браке в коммуне, где женщины сами выбирают себе партнеров, носят панталоны и короткие прически. Хотя мадам Буанвиль и Корнелия Ньютон ничего этого, конечно, не делают. Все они, как и Шелли, зациклены на искусстве и литературе. Суди сама: каждое утро эта Корнелия выбирала один сонет Петрарки и на его примере обучала Перси итальянскому. В доме она могла ни слова не говоря открыть книгу, указать пальцем на какую-то строку и после этого все целый день спорили ни о чем. Я там надолго не задержалась — чувствовала себя неуютно, и уехала в Лондон. Пусть он развлекается как хочет.
И на Скиннер-стрит в дом к своему кумиру Годвину он тоже меня повел. Эта женщина была тогда в Шотландии. Скучно было невообразимо: мрачный старый философ, которого интересовали только деньги Шелли, я поняла это сразу, его суетливая вульгарная жена, их маленький сын и две девицы: одна бойкая, хорошенькая, дочь миссис Годвин — Джейн, другая — ты не поверишь, дочь самой Мэри Уолстонкрафт! Отец ее неизвестен. Опять же Годвину она чужая, что было заметно, потому что он на обеих раздражался и норовил поскорее уединиться с Шелли в своем кабинете. Дочь Уолстонкрафт зовут Фанни, и она очень милая — добрая и любезная. Видно, что ей в этой семье нелегко приходится. Господи, Кэти, и кто бы мог подумать, что знакомство с ними обернется таким кошмаром?
В июне я с Иантой уехала в Бат, куда и пришло письмо от сестры: Шелли с этой женщиной покинули Лондон 28 июля рано утром. Судя по всему, они направились во Францию. С собой прихватили и Джейн, так что мой муж путешествует по Европе с двумя юными девушками. Хорошо хоть Фанни отказалась, а то их было бы три.
Не сомневаюсь ни на минуту, что он был соблазнен самым беззастенчивым образом и его вынудили уехать. Говорят, сэр Тимоти в ярости. Он только-только примирился с нашим браком — и вот новый сюрприз.
Сердце подсказывает мне, что Перси вернется, непременно вернется. Он же не может просто взять и оставить нас с Иантой. При всем при том он остается умнейшим и порядочнейшим человеком из всех, кого я знаю. Не верь никаким слухам и сплетням про нас, дорогая, и помолись за меня. Пожелай мне терпения. Пусть все это пройдет как страшный сон.
Твоя Гарриет
P. S. Кэти, я не хотела писать. Но не могу скрывать. Я беременна. И он знал, когда уезжал с этой женщиной. Может, мне приехать к тебе в Дублин? Ты одна способна понять. Я не хочу жить.
Письмо четвертое
7 декабря 1814
Лондон — Дублин
Моя дорогая подруга! 30 ноября у нас с Шелли родился мальчик — крошечный, но очень красивый. Его назвали Чарльз Биши. Я снова получила поздравление и подарки от матери Перси, хотя на этот раз она уже не приглашала меня в Филд Плейс, как после рождения Ианты. Подозреваю, что и письмо-то она прислала тайком от мужа, — и нисколько ее за это не осуждаю. Ты наверняка хочешь знать, каково мое положение теперь? Полная неопределенность.
Он с этой женщиной и ее неродной сестрой вернулся в Лондон в сентябре и сразу же приехал в наш дом на Гросвенор-сквер. Я так была рада видеть его, что бросилась ему на шею! Он нежно ответил на мой поцелуй, спросил, когда ожидаются роды и можно ли ему посмотреть на Ианту. Конечно, ее сразу привели, и я наслаждалась картиной, когда два самых дорогих мне человека сидели обнявшись. В тот момент я была почти уверена, что все плохое позади и он вернется в семью. Но дальше разговор принял неожиданный оборот, и виноват в этом мой отец. Дело в том, что когда я вернулась в Лондон в августе из Бата убитая горем, отец настоятельно посоветовал, чтобы я сняла все деньги с нашего счета. Я и забыла об этом, увидев мужа, но Перси довольно категорично потребовал их вернуть. Дальше было так.
— Но ты ведь вернешься к нам? Тогда я сделаю это завтра.
— Нет, Гарриет, я не могу так поступить. Мэри ждет ребенка, а Джейн всем пожертвовала ради нас — что же, мне бросить их на произвол судьбы?
Кэти, она ждет ребенка и он не может с ней так поступить! А со мной?! Я разрыдалась и прогнала его, хотя папа велел мне этого не делать, и даже наоборот, дать ему немного денег, чтобы он не умер с голоду, как он выразился. Но Шелли никогда не умрет с голоду — его имя и перспектива наследства открывают перед ним любые двери и дают самые разные кредиты! Я сама видела это не раз, начиная с нашей первой Шотландии.
Не удивлюсь, если узнаю, что эта женщина позарилась как раз на эти обстоятельства его рождения. Я видела, как они там все жили у Годвина на Скиннер-стрит — полуголодные, в обносках. До меня дошли слухи, что оттуда убежал даже общий сын мистера и миссис Годвин Уильям. Не знаю, нашли ли его, и если нашли, то не в Темзе ли. Эта проклятая семья, я просто ненавижу их! Элиза постоянно со мной — без нее я бы совсем пропала. Друг Шелли, Томас Хогг, тоже пишет ободряющие письма, дающие надежду, что Перси вернется. Но на самом деле мое пребывание сейчас в доме невыносимо: все, даже слуги, смотрят на меня с жалостью и снисхождением, подруга матери, миссис Хопкинс, прямо спросила, что же со мной не так, если молодой муж сбежал от меня с другой, я не могу ни пойти в гости, ни навестить друзей. Ко мне они тоже не приезжают. Дети очень милы, но я без слез не смотрю на них. Они сироты при живом отце. Ладно, сейчас я только-только оправилась после родов, а дальше? Что будет дальше?
Напиши, что ты думаешь обо всем этом. Как ты полагаешь, он вернется ко мне? Хотя о чем я спрашиваю, ты ведь даже ни разу не видела моего мужа, а он уж точно не похож на обыкновенного человека. Так что напиши просто, что тебе подсказывает твое сердце.
Обнимаю тебя, Кэти,
преданная тебе Гарриет
Письмо пятое
25 декабря 1814
Лондон — Дублин
Моя дорогая Кэти! Опять Рождество. Пусть оно хотя бы тебе принесет счастье!
В Лондоне стоит очень холодная зима, говорят, такой не было сто лет: замерзла Темза, ярмарки устраиваются прямо на льду, и Элиза ходила показывать Ианте, как цирковых слонов водят с одного берега на другой. Я и сама как такой цирковой слон: бреду в страшную метель, дрожу от холода и не знаю, к какому берегу пристать. То появляется робкая и призрачная надежда, то впадаю в отчаяние.
Посуди сама. Вот события прошлой недели. Перси встречался в нашем доме со своим издателем мистером Томасом Хукхэмом, они пили чай и оба были со мной чрезвычайно любезны. На прощание Перси обнял меня и поцеловал. На другой день я по совету сестры и отца пошла к нашему стряпчему — просто чтобы посоветоваться насчет своего положения и наших финансовых дел, учитывая, что маленький Чарльз теперь — главный наследник всего рода Шелли. Боже, какую ярость вызвало это у моего мужа! Я получила письмо, где было сказано буквально следующее: «Я был идиотом, когда рассчитывал на ваше благородство и великодушие. Я забыл, что вы полностью порабощены гнуснейшими суевериями… Ныне я соединен с другой — вы больше не являетесь моей женой. Возможно, это сообщение ранит вас, но это непреднамеренно. Я вообще жалею, что вступил с вами в отношения». И дальше, Кэти, дальше он просит меня прислать ему его носки, носовые платки и заодно книги Мэри Уолстонкрафт! Сразу, без перехода. А как тебе это «возможно» — «возможно», меня ранит то, что он больше не считает меня своей женой, хотя у меня на руках крошечная Ианта и младенец Чарльз.
Носки и платки я ему послала — а книги Мэри Уолстонкрафт стала читать сама. О, это было не случайным совпадением! Там изданные уже посмертно ее письма отцу Фанни — Гилберту Имлею, — как раз в тот момент, когда он самым подлым образом бросил ее и она стала думать о самоубийстве. Прекрасно ее понимаю. Несчастная пыталась утопиться в Темзе, но ее вытащили и спасли. А я сейчас даже в Темзе утопиться не могу — она замерзла.
Для этого Годвина не существует ничего святого, если он спокойно мог публиковать письма своей умершей жены к ее любовнику и получать за это деньги. Я вообще считаю, что именно Годвин, как злой волшебник, заколдовал моего Перси этим своим трактатом о справедливости, — за время, проведенное рядом с мужем, я столько раз слушала, как он громко и с наслаждением читает этот трактат, что, кажется, выучила его наизусть. Справедливость — где она?! Покажите мне. Это Годвин сделал из моего мужа холодного эгоиста и развратника. А его дочь только завершила начатое.