А Чарльз, мой маленький Чарльз? Ты знаешь, что сказал мне Перси, когда родился сын? «Хорошо, что это мальчик, — так мне легче будет уладить финансовые дела с отцом». Кэти, кажется, я ненавижу его. Борюсь с собой, но ненавижу.
Я перестала читать, я чувствую, как становлюсь обычной ревнивицей из тех, что Перси всегда презирал. Но я не могу не думать о том, что будет дальше — со мной, с моими детьми? Мне всего девятнадцать, а я уже готова добровольно лечь в могилу. Что цепляться за жизнь? Если даже крохотные радости она сразу отнимает и заполняет все дни горем и страданиями. Прости меня за откровенность, но больше мне некому об этом сказать: отец злится, мать меня не любит, а Элиза день и ночь твердит о том, что я должна думать только о детях. Как будто я не думаю о них. Они моя душа, но лучше бы им никогда не родиться.
Сейчас в доме гости, повар наготовил всякой всячины, слуги бегают туда-сюда, звучат радостные голоса, смех, а мне было сказано: «Тебе лучше побыть с детьми». Перси даже не поздравил нас с Рождеством, хотя живет с этим своим гаремом совсем неподалеку, на Маргарет-стрит. Пойти туда и перебить всю посуду? Высказать все, что я о них думаю? Но Господь видит мои муки — он каждому воздаст по заслугам.
Кэти, Кэти, если бы ты могла приехать ко мне — хоть ненадолго, хоть на день! Не ругай меня за это письмо.
Твоя несчастная Гарриет
Письмо шестое
15 июня 1816
Лондон — Дублин
Моя дорогая Кэти! Я давно не писала тебе, прости. Прими мои самые искренние соболезнования в связи с кончиной твоего батюшки. Он теперь на небесах и не мучается так, как мы, грешные, на этой земле.
Вокруг много горя. Вот миссис Корнелия Ньютон, в которую был влюблен Перси, — помнишь, я писала тебе о ней? Такая красивая, жизнерадостная, знающая столько языков и играющая едва ли не на всех музыкальных инструментах, которые мне известны. Увы, она безнадежно больна, речь идет уже о неделях. Ее муж мистер Ньютон и пятеро малюток безутешны. Мне написала об этом ее сестра мадам Буанвиль — я сразу ответила, что готова на крыльях прилететь и помочь хоть чем-то бедной Корнелии и ее детям. Она сообщила, что им, к сожалению, уже ничем не поможешь, но пригласила меня приехать к ней самой в Брэкнелл: «Милая Гарриет, мне будет легче, если вы со своей добротой и нежным сердцем просто побудете рядом». Это мне написала, между прочим, женщина, которую Шелли очень уважал. Почему же он сам видит во мне так мало хорошего?
Хотя все далеко не так просто, дорогая Кэти. Перехожу к главному — это опять то, что я могу рассказать только тебе и никому больше. Нынешняя весна выдалась хорошей и опять дала мне надежду. Дело в том, что эта женщина снова родила (ее первый ребенок скончался) и всю зиму и весну жила не в Лондоне, а в Бишопсгейте. Ее неродная сестра закрутила роман не с кем-нибудь, а с самим Байроном (эти особы просто охотятся за знаменитыми поэтами) и домогается его изо всех сил. Так что мой несчастный муж временно лишился их требовательной опеки и, конечно, стал чаще бывать у меня. Возможно, свою роль сыграло и то обстоятельство, что он физически не переносит грудных детей и кормящих матерей — уж мне-то это слишком хорошо известно. К тому же он ведет какую-то длинную тяжбу с отцом по поводу денежного содержания, и рождение маленького Чарльза дало ему в этом козырь. Он встречался с моим отцом, был с ним неожиданно любезен и просил какие-то бумаги о рождении Чарльза. Но главное — он стал смотреть на меня какими-то другими глазами. Живыми, заинтересованными, он снова будто ласкал меня своим взглядом. Это заметили и папа с Элизой и стали все чаще оставлять меня с Перси наедине. Папа сказал мне:
— В конце концов, ты его законная жена, и в вашем тесном общении нет ничего предосудительного, напротив, я уверен, что сэр Тимоти это бы одобрил.
Кэти, апрель в этом году был такой чудесный! Без дождей, с теплым солнцем и деревьями в белых цветах. Они были похожи на невест — я смотрела и думала, что хотя невестой Шелли я была дважды, но оба раза как-то не по-настоящему: скоропалительный брак в Шотландии, куда мы убежали, и венчание в Лондоне, какое-то вынужденное, формальное, торопливое, вскоре после рождения Ианты. А как бы мне хотелось радости, и чистоты, и фаты, и флердоранжа — мы с Перси стали случайными свидетелями такой свадьбы на ступенях церкви, причем невеста была гораздо старше меня теперешней. Так или иначе, Перси этой весной бывал у нас все чаще и водил меня гулять в Грин-парк, будто и не было всех этих ужасных писем и оскорблений. Будто не он говорил мне, что я больше ему не жена. Нет, в этом апреле я была ему самой настоящей женой! И вот результат — я снова жду ребенка. Ты, наверное, скажешь, что я просто дурочка, да? Но ведь я люблю его, Кэти, только его, хотя многие пытались ухаживать за мной. Да тот же Томас Хогг, который до сих пор пишет мне нежные письма. Или полковник Максвелл, который живет в офицерских казармах неподалеку от нас. Его мне представил отец, он стал присылать мне и Элизе цветы, но однажды я совершенно случайно узнала, что он приятельствует с мистером Годвином, который зовет его «мой шотландский друг Уильям Бакстер». Я пришла в ужас — все, что связано с этим человеком, приносит мне одно горе — и резко прервала свое общение с полковником. К счастью, его буквально на днях переводят за границу, так что мы больше не увидимся.
Мадам Буанвиль написала мне, что жена Годвина распространяет обо мне всякие сплетни — будто у меня есть какой-то любовник, военный. Боже, лучше бы следила за своей собственной дочерью, которая преследует Байрона, и своей падчерицей, которая соблазняет чужих мужей. Семья Годвинов сейчас в таком жалком положении, что им не остается ничего другого, кроме как злословить по поводу остальных.
Элиза с Иантой собираются летом ехать в Саутгемптон, папа зовет меня с Чарльзом в наш дом в Уэльсе, но я не хочу уезжать из Лондона, пока здесь живет Шелли. О беременности я ему еще не сказала — надо выбрать удачный момент. И никому пока еще не сказала. Господи, пусть это невинное дитя поможет мне и своим брату и сестричке! Я так на это надеюсь.
Помолись за меня, Кэти. Всегда твоя,
Гарриет Шелли
Письмо седьмое
8 ноября 1816
Лондон — Дублин
Кэти, все кончено. Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. Не плачь обо мне — просто знай, как все было на самом деле. Теперь, кроме тебя, этого уже никто не узнает, а когда не станет тебя, обо мне вообще никто не вспомнит. Разве мои бедные дети простят мне такое?! Но мне уже совершенно все равно, что там кто скажет, подумает, — я уже как бы не здесь, Кэти, я разговариваю только с Богом. И единственное, о чем прошу Его, — это помочь моим несчастным детям. Хотя меня саму Он тоже не простит.
Итак, весь июнь я ждала Перси, писала ему на лондонский адрес и совершенно случайно от его издателя, которого отец повстречал на улице, узнала, что еще в мае все трио уехало в Швейцарию. Он уехал, не попрощавшись и не сказав мне ни слова после того, что между нами было, а я не успела сказать ему о ребенке.
Конечно, дома скоро об этом догадались. Я наотрез отказывалась уезжать из города и бродила целыми днями одна по тем же садам и паркам, где мы гуляли с ним. Я разговаривала с Перси, без конца твердила, как он мне дорог, как я скучаю. Иногда все думали, что я сплю, а я лежала с закрытыми глазами и слышала каждый звук, каждое слово, произнесенное в доме. И по-настоящему осознала свое положение только тогда, когда услышала, как отец сказал Элизе:
— Ты должна уговорить ее. Она больше не может оставаться в доме: вчера на бирже я встретил мистера Патча, и он спросил меня как бы по-дружески: «Джон, от кого это ждет ребенка твоя младшая дочь, если весь Лондон знает, что ее бывший муженек живет с сестричками Годвин? У нее что, новый ухажер — опять поэт или, может быть, банкир?» И он стал смеяться и толкать меня в бок. Я не знал, что ответить. А потом пошел к своему другу мистеру Уильяму Алдеру, ну тому, кто занимался водопроводом в нашем доме, помнишь? Он уже снял для твоей сестры целый этаж дома на Элизабет-стрит, там очень уважаемая домоправительница, и Гарриет ни в чем не будет нуждаться. Алдер предупредил, что в доме поселится некая миссис Смит, которая ждет ребенка. Муж ее временно находится за границей. Лишних вопросов там никто не задавал, учитывая размер арендной платы. Пусть Гарриет родит, а потом посмотрим — возможно, ребенка придется куда-нибудь пристроить, ясно ведь, что этому мерзавцу, ее мужу, он не нужен. Уговори ее, дорогая, объясни, что другого выхода нет.
Я все поняла. Апартаменты оказались шикарными, да и кормили меня там на убой, только я лежала целыми днями на кровати лицом к стене, ну еще иногда писала письма — Перси без адреса и мадам Буанвиль в Брэкнелл. Ей я даже сказала, что, если она тотчас не навестит меня, я убью себя. Она не ответила. Часто заходил мистер Алдер и долго сидел молча и тяжело вздыхал. Элиза писала мне, но на Элизабет-стрит не появлялась — должно быть, отец не хотел, чтобы мое там пребывание хоть как-то было связано с Уэстбруками. Меня там не было — была миссис Смит, непонятно от кого ждущая ребенка.
Я твердо решила дождаться возвращения Шелли — я точно знала, что он не останется в Европе навсегда. Да и письма Хогга, приходившие на мое имя в дом к отцу, говорили о том же. У меня были деньги — Кэти, я опустилась до того, что через нашего старого управляющего наняла человека, который должен был предупредить меня о возвращении Шелли! В середине сентября они появились в Лондоне, и я послала ему несколько записок — он не ответил ни на одну.
Теперь я точно знаю, что мне делать: завтра меня уже не будет в этом проклятом доме. И сразу стало легче, будто какая-то дверь передо мной открылась. Какой-то выход.
Прости меня, моя дорогая подруга. Ты все эти годы поддерживала и любила меня. А я — я по-прежнему люблю только его, и теперь, когда потеряна последняя надежда, мне незачем жить.