Примите, сударыня, выражения моего глубочайшего к Вам уважения.
Ваш искренний и покорный слуга
Перси Б. Шелли
P. S. Вы сумеете простить варвару, сударыня, дурной итальянский язык, в какой облечены искренние чувства моего письма.
Томасу Лаву Пикоку
Равенна, 10 августа 1821
Дорогой Пикок!
Ваше последнее письмо я получил, как раз когда выезжал сюда из Баньи навестить лорда Байрона. Очень признателен Вам за любезную заботу о моих докучных делах. Рад сообщить, что дело с моими доходами удовлетворительно улажено; но, так как Хорейс Смит все еще медленно едет по Франции, я не могу тотчас же выслать Вам, как хотел бы, весь мой долг и вынужден отложить это до встречи с ним или до очередных сентябрьских получений, которых уже совсем недолго осталось ждать. Я Вам очень благодарен за то, как Вы об этом пишете, но, конечно, если я не могу принести Вам пользы, я не допущу, чтобы Вы из-за меня пострадали.
Я послал Вам с Гисборнами экземпляр «Элегии на смерть Китса»593. Знаю, что эта тема не придется Вам по вкусу; но композиция и стиль кажутся мне неплохими. Впрочем, судить об этом лучше Вам и просвещенным читателям. Лорд Байрон здоров и находится в отличном расположении духа. Он избавился от меланхолии и от недостойных привычек, которым предавался в Венеции. Он живет с одной женщиной, здешней знатной дамой, к которой привязан и которая привязана к нему, и во всех отношениях переменился. Он сочинил еще три песни «Дон Жуана». Пока я слышал только V и нахожу, что каждому слову в ней суждено бессмертие. Его последних пьес я не читал, кроме «Марино Фальеро» – это очень хорошо, но не столь превосходно, как «Дон Жуан». Лорд Байрон встает в два часа. Я встаю в 12, наперекор своим привычкам, но приходится спать или умереть, как морскому Змею в «Кехаме» Саути594. После завтрака мы беседуем до шести. От шести до восьми скачем верхом по сосновому лесу, который отделяет Равенну от моря; затем возвращаемся обедать и болтаем до шести утра. Не думаю, чтобы за неделю или две такой образ жизни убил меня, но дольше я не намерен пробовать. Лорд Байрон держит, помимо слуг, десять лошадей, восемь огромных собак, трех обезьян, пять кошек, орла, ворону и сокола; все они, кроме лошадей, расхаживают, точно хозяева, по всему дому, который по временам оглашается их ссорами, и никто их не разнимает. Лорд Байрон считает Вас автором памфлета595, подписанного «Джон Буль»; он говорит, что узнал это по стилю, напоминающему «Мелинкорт», который ему очень нравится. Я прочел памфлет и заверил его, что это не можете быть Вы. Сам я ничего не пишу и, вероятно, не буду больше писать. Мне обидно видеть свое имя среди тех, у кого нет имени. Если я не могу быть в чем-то незаурядным, я предпочитаю быть ничем, – а проклятый порядок, свержению которого я посвятил все свои способности, крепок, как могучий кедр, и осеняет своими ветвями всю Англию. До сих пор мною не руководила бессильная жажда славы; а сейчас, если я буду продолжать писать, я чувствую, что она во мне проснется. Но чаша славы по справедливости достается в каждую эпоху только одному; делиться ею значило бы обесценить ее; и горе тем, кто стремится к ней и не достигает.
Поздравляю Вас – полагаю, что это следует сделать, – с ожидаемым прибытием маленького незнакомца596. Он вступает в весьма неприветливый мир. Поклонитесь от меня Хоггу, а также Колсону, если его увидите.
Неизменно преданный Вам
П. Б. Ш.
Уже запечатав письмо, я обнаружил, что мой перечень зверей в этом дворце Цирцеи был неполон, и пробел весьма существен. Я только что повстречался на главной лестнице с пятью павлинами, двумя цесарками и египетским журавлем. Интересно, кем все они были прежде, чем их превратили в животных?
Мэри Шелли
Равенна
Суббота, 11 августа 1821
Дорогая Мэри!
Ты удивишься, узнав, что Альбе решил переехать в Пизу, если с моей помощью сумеет уговорить свою возлюбленную остаться в Италии, в чем я почти не сомневаюсь. Он намерен снять большой и роскошный дом, но мебель у него уже есть, и он отправит ее из Равенны. Справься, не сдается ли который-нибудь из больших палаццо. Мы обсудили и Прато, и Пистойю, и Лукку, но ни один город не подходит ему так, как Пиза, которую он явно предпочитает. Да будет так! Флоренцию он отверг из-за огромного количества приезжающих англичан. – Разумеется, все это надо пока хранить в строгой тайне от Клер. (Что касается миссис Мейсон, решай, как знаешь; я думаю, что ей сказать можно.)
Я считаю, что это не должно изменить наши планы провести нынешнюю зиму во Флоренции, так как весной мы сможем вернуться в Пуньяно или на купанья, чтобы наслаждаться обществом благородного лорда. Однако ты подумай и напиши подробно на почтамт, во Флоренцию.
Аллегру я еще не видел – сегодня у меня слишком болит бок – вероятно, из-за проклятой здешней воды, – чтобы ехать верхом 24 мили. В остальном я здоров, и настроение мое улучшилось; оно непрерывно улучшалось еще до отъезда с купаний, после глубокой подавленности, которая владела мной в начале года.
Читаю «Анастасия»597. Можно подумать, что именно отсюда Альбе заимствовал идею трех последних песен «Дон Жуана»598. Это, разумеется, не умаляет достоинств последнего; поэт не обязан сам придумывать факты. Роман очень хорош и очень занимателен и, как говорят, дает верную картину нравов современной Греции. Прочел письмо Альбе к Баулсу – кое-что хорошее там есть, – но вообще ему не следовало бы заниматься критикой в прозе.
Ты получишь длинное письмо, вместе с несколькими письмами Альбе, которые надо отправить срочной почтой во Флоренцию. Спешу кончить.
Любящий тебя Ш.
Мэри Шелли
Равенна
Среда, 15 августа 1821
Моя любимая!
Пишу, хотя и сомневаюсь, чтобы это письмо прибыло раньше меня самого, так как почта уходит из Равенны только раз в неделю, по субботам, а я надеюсь выехать завтра вечером со скорым дилижансом. Но, так как я должен непременно задержаться на день во Флоренции и какие-нибудь дорожные происшествия могут помешать мне воспользоваться скоростью этого экипажа, возможно, что письмо меня опередит. Кроме того, я не вполне еще распоряжаюсь собой. – Но об этом после. – Нет нужды говорить, как я стремлюсь вернуться к тебе и к моему милому малютке и как я огорчен нашей затянувшейся разлукой. Однако я рад, что ты не совсем одинока.
Лорд Байрон окончательно выбрал Тоскану, и нетерпение его столь велико, что он просит тебя (точно я не приеду вовремя) справиться о лучшем из необставленных палаццо в Пизе и снять его. – Желательно не на Лунг-Арно – но это не так уж к спеху; я так скоро вернусь, что тебе этим заниматься не стоит. Одно важно и требует немедленного решения – это Аллегра и что с нею делать. Сразу по приезде сюда, когда еще не был отвергнут швейцарский вариант, мне удалось убедить лорда Байрона взять ее с собой; я сообщил ему такие сведения о внутреннем устройстве монастырей, которые пошатнули его веру в чистоту сих обителей. Все было решено; теперь, когда он выбрал для себя Тоскану, я хочу, чтобы он опять-таки взял ее с собой. – Но как быть, если в Тоскане нечего предложить лучше Баньякавалло? Собственный его дом явно непригоден; хотя там уже не творится то, что в Венеции, но он держит распущенных лакеев, от которых можно ждать только плохого. Нет ли семейства или пансиона, английского или швейцарского, словом, любого убежища, кроме монастыря св. Анны, куда Аллегру можно было бы поместить? Не удастся ли уговорить миссис Мейсон, чтобы она предложила ее взять? Боюсь, что нет. – Подумай над этим до моего приезда. Если можешь, повидайся с Эмилией или напиши ей и спроси, не знает ли она что-либо подходящее. – Но самое безотлагательное – это найти девушку, чтобы сопровождать ее из Равенны в Пизу и ходить за ней, пока не удастся подыскать что-либо лучшее, чем его дом. Кого-нибудь по возможности менее противного и непригодного, чем те итальянские служанки, какие попались ему.
На днях я навестил Аллегру в монастыре и провел с нею около трех часов. Она стала тоненькой и для своих лет высокой, а лицо несколько изменилось – черты стали тоньше, кожа – очень бледной; должно быть – следствие неподходящей пищи. Ее рот и синие глаза все так же красивы, но у нее появилось выражение задумчивости, и это, в сочетании с чрезвычайной живостью, которую она еще сохранила, кажется очень необычным в ребенке. Она здесь подчинена строгой дисциплине; это видно из мгновенного послушания, которое она оказывает воспитательницам; оно ей как будто несвойственно; однако мне не кажется, что его добились чрезмерной суровостью. Волосы у нее почти не потемнели; они очень густы и лежат на шее крупными локонами. Она была красиво одета в белое муслиновое платье с черным шелковым фартучком и панталончиками. Ее легкая, воздушная фигурка и грациозные движения выделяют ее среди других здешних детей – она кажется высшим существом, созданием иной, более благородной расы. – Сперва она очень дичилась, но с помощью ласк и особенно золотой цепочки, которую я купил для нее в Равенне, я добился того, что она освоилась и провела меня по всему саду и монастырю, и при этом бегала и прыгала так, что я едва за ней поспевал. Она показала мне свою кроватку, свое место за обеденным столом и carozzina599, в которой она и ее любимая подружка возят друг друга по крытой аллее сада. Я привез ей корзиночку сластей, и она, прежде чем их отведать, угостила подругу и всех монахинь – это что-то не похоже на прежнюю Аллегру. Я просил ее, что передать маме, и она сказала: «Che mi manda un bacio e un bel vestitino». – «E come vuoi il vestitino sia fatto?» – «Tutto di seta e d’oro»600, – был ее ответ. Ее слабостью, как видно, является тщеславие и желание блистать, а это растение может принести как хорошие, так и дурные плоды, смотря по умению садовника. Потом я спросил, что передать папе. – «Che venga far mi un visitino e che porta seco la mammina»