Не помню более жалкого и убогого зрелища, чем вид обитателей Эвиана244. Надо сказать, что контраст между подданными короля Сардинии и гражданами свободной Швейцарской республики, отделенными друг от друга всего лишь несколькими милями, красноречиво говорит о пагубном действии тирании. Здесь есть минеральные воды, eaux savonneuses245, как их называют. Вечером у нас произошли некоторые затруднения с паспортами, но едва лишь синдик246 услышал имя и титул моего спутника, как извинился за задержку. Постоялый двор оказался хорошим. В пути мы издали увидели на холме, поросшем сосновым лесом, развалины замка, напоминавшие мне замки на Рейне.
Мы покинули Эвиан на следующее утро, при таком сильном ветре, что пришлось оставить всего один парус. Волны были огромные, а наша лодка так тяжело нагружена, что это представляло некоторую опасность. Однако мы благополучно достигли Мейери, быстро миновав могучие леса, нависшие над озером, прелестные зеленые лужайки и горы с обнаженными ледяными вершинами, выраставшими прямо из скал, в подножье которых глухо ударялись волны.
Здесь мы услышали, что императрица Мария-Луиза, в память Сен-Пре, провела ночь в Мейери еще до того, как была выстроена нынешняя гостиница, и когда жалкая деревушка не могла предоставить никаких удобств.
Как это прекрасно, что человеческие чувства, когда за них у врат Власти ходатайствует гений, волнуют даже тех, кто всех выше вознесен над простыми обязанностями и радостями. Признание их было к лицу императрице и подтверждает добрую память, какую она по себе оставила у великого и просвещенного народа. Бурбоны – те не посмели бы и вспомнить о Руссо. Императрица обязана этим той демократии, над которой династия ее супруга надругалась, но которую эта династия все же до некоторой степени представляла среди наций. Этот небольшой случай показывает, что старые взгляды, как и любая власть, стремящаяся их возродить, не имеют ни прав, ни шансов на длительное существование.
Здесь мы пообедали и отведали меда – лучшего, какой я ел в жизни, душистого, точно горные цветы. Возможно, что он-то и дал деревне ее имя. Мейери известно как место, куда был изгнан Сен-Пре; но даже без чародея Руссо это был бы поистине волшебный уголок. Он укрылся в тени сосен и каштановых и ореховых лесов, обширных и роскошных, не имеющих себе подобных в Англии. Леса перемежаются ярко-зелеными лощинами, усеянными множеством редких цветов и благоухающими тимьяном.
Когда мы уезжали из Мейери, волны, казалось, немного стихли; мы пошли вблизи берега; он становился все прекраснее с каждым мысом, который мы огибали. Однако мы обрадовались слишком рано; ветер стал крепчать и достиг огромной силы; налетая с дальней оконечности озера, он вздымал волны огромной высоты и превратил поверхность воды в клокочущую пену. Один из наших лодочников, крайне тупой малый, непременно хотел идти под парусом, когда лодка в любой миг могла быть опрокинута ураганом. Увидя свою ошибку, он совсем спустил парус, и лодка на миг перестала слушаться руля; к тому же руль был настолько поломан, что с ним трудно было управляться; на нас обрушилась волна, за ней – другая. Мой спутник, отличный пловец, снял сюртук, я сделал то же, и мы скрестили руки, ежеминутно ожидая, что лодка затонет. Однако парус подняли снова, судно послушалось руля, и хотя волны были все еще высоки и опасность не миновала, мы через несколько минут вошли в тихую бухту у деревни Сен-Женгу.
Близость смерти вызвала во мне различные чувства, в том числе и страх, хотя не он был главным. Мне было бы легче, будь я один; но я знал, что мой спутник попытался бы спасти меня, и мне было унизительно сознание, что он подверг бы свою жизнь опасности ради моей. Когда мы достигли Сен-Женгу, собравшиеся на берегу жители, которые редко видят столь хрупкие суденышки, как наше, и вообще не отваживаются плавать в такую погоду, обменялись изумленными и одобрительными взглядами с нашими лодочниками, которые так же, как и мы, были рады ступить на твердую землю.
Сен-Женгу еще красивее, чем Мейери; горы здесь выше и более круто спускаются к озеру. Их вершины еще хранят много снега в своих расселинах и в руслах невидимых потоков. Одна из самых высоких называется Рош-Сен-Жюльен; лес под нею гуще и обширнее; особую прелесть придают этой местности каштаны; она сохранится в моей памяти, отличная от всех других горных мест, где я побывал.
Так как мы прибыли туда рано, мы наняли экипаж, чтобы поехать к устью Роны. Дорога шла между озером и горами, в тени могучих каштановых рощ, вдоль потоков, питающихся горными снегами и образующих сталактиты на скалах, с которых они низвергаются. Мы видели исполинский каштан, поваленный утренним ураганом. Там, где Рона впадает в озеро, вздымалась гряда огромных валов; река здесь такая же быстрая, как и при выходе из озера, но мутная и темная. Мы проехали еще около одного лье по дороге к Ла-Валэ и остановились у замка Латур-де-Бувери; здесь, как видно, пролегает граница между Швейцарией и Савойей, так как у нас спросили паспорта, думая, что мы едем дальше, в Италию.
По одну сторону дороги нависала огромная Рош-Сен-Жюльен, а сквозь замковые ворота виднелись снежные горы Ла-Валэ, окутанные облаками; по другую лежала заросшая ивняком долина Роны, являвшая разительный контраст с остальными ландшафтами, которые замкнуты темными горами, вознесшимися над Клараном и Веве и разделяющим их озером. Среди долины высится небольшой одинокий холм, где из каштановой рощи выглядывает белый шпиль церкви. Мы вернулись в Сен-Женгу еще до заката, и я провел вечер за чтением «Юлии».
Так как спутник мой встает поздно, я на следующее утро еще до завтрака успел подняться к водопадам вверх по реке, в этом месте впадающей в озеро. Поток несется по такой крутизне, что весь состоит из водопадов, которые неумолчно гремят по его скалистому ложу и обдают водяной пылью листья и цветы, украшающие его дикие берега. Тропа, идущая вдоль потока, то отдалялась от кручи и шла лугами, то лепилась по самому краю отвесных скал, изрытых пещерами. В лугах я собрал букет цветов, никогда не виденных мною в Англии и показавшихся поэтому еще прекраснее.
Когда я вернулся, мы позавтракали и отправились на лодке в Кларан, намереваясь посетить сперва три устья Роны, а затем Шильонский замок; погода была отличная, озеро спокойное. Из голубых вод озера мы въехали в воды Роны; они быстры даже вдали от впадения в озеро; эти бурные воды сливаются с озерными, но сливаются неохотно (см. «Новую Элоизу», 17, 4). Я читал «Юлию» весь день; здесь, среди ландшафтов, которые эта книга населила своими чудесными образами, видно, насколько в ней через край переливается великий талант и необычайная сила чувств. Мейери, Шильонский замок, Кларан, горы Ла-Валэ и Савойи247 предстают воображению как памятники знакомым событиям и дорогим нам людям. Все это, разумеется, создание вымысла, но вымысла столь могучего, что он бросает тень сомнения на то, что зовется действительностью.
Затем мы проследовали дальше, в Шильон, и осмотрели его казематы и башни. Темницы помещаются ниже уровня озера; в главной из них потолок опирается на капители семи колонн. У самых стен замка глубина озера достигает 800 футов; в колонны вделаны железные кольца; на них вырезано множество имен – иные принадлежат посетителям, а иные, без сомнения, узникам, о которых исчезла самая память; это они коротали таким образом дни одиночества, которое давно перестали ощущать. Одна из дат была «1670». В начале Реформации, и еще долго спустя, в темницу бросали тех, кто колебал или отрицал основы идолопоклонства, от которого человечество только сейчас начинает постепенно освобождаться.
Шильонский замок расположен на Швейцарской Ривьере, у кромки Женевского озера, в 3 км от города Монтре, между населенными пунктами Вейто и Вильнев. Замок представляет собой комп
Рядом с этим длинным и высоким казематом находится узкая камера, а за ней – еще одна, побольше и повыше, очень темная, под двумя ничем не украшенными сводами. В один из сводов вбита балка, почернелая и гнилая; здесь тайно вешали узников. Нигде не видел я более страшного памятника бесчеловечной тирании, которой человек с наслаждением подвергал своих ближних. Это одно из многих страшных зрелищ, когда слова великого Тацита о «pernicies humani generis»248 представляются мудрым и неопровержимым пророчеством. Жандарм, сопровождавший нас при осмотре замка, сказал, что оттуда в озеро вел ход, запиравшийся потайной пружиной, – ход, с помощью которого всю темницу можно было затопить, прежде чем узники успеют спастись!
В Кларан мы ехали при противном ветре и больших волнах. Высаживаясь в Кларане, я как никогда сильно ощутил, что былой дух покинул
некогда любимые им места. Как часто, думал я, Юлия и Сен-Пре гуляли по этим уступам; смотрели на эти горы, которые сейчас созерцаю я; ступали по земле, где сейчас ступаю я. Из наших окон хозяйка показала нам bosquet de Julie249. Во всяком случае, местные жители убеждены, что герои романа действительно здесь жили. Вечером мы туда пошли. Это поистине роща Юлии. Под деревьями сушилось сено; деревья были стары, но еще крепки; между ними поднималась молодая поросль, которой суждено их сменить и когда-нибудь, когда мы умрем, приютить в своей тени будущих поклонников природы; им будут милы нежные и мирные чувства, нашедшие здесь воображаемое пристанище. Мы шли мимо виноградников, узкими террасами, спускающимися к этим незабываемым местам. Отчего холодные правила света заставляли меня удерживать слезы сладкой грусти, которые мне было бы бесконечно приятно проливать, пока ночная мгла не скрыла бы вызвавшие их предметы?
Я забыл сказать – на это обратил внимание мой спутник, – что буря настигла нас как раз на том месте, где Юлия и ее возлюбленный едва не утонули и где Сен-Пре хотелось броситься вместе с нею в озеро.
На другой день мы пошли осматривать замок в Кларане – квадратную крепость почти без окон, окруженную двойной террасой, откуда открывается вид на долину, вернее, равнину Кларана. К замку ведет дорога, вьющаяся по крутому склону среди ореховых и каштановых рощ. На террасе мы сорвали розы, которые, казалось нам, произошли от тех, что были посажены рукою Юлии. Их увядшие лепестки мы послали нашим далеким друзьям.