Потом мы вернулись в Сен-Женгу и обнаружили, что самого того места не существует, а там, где прежде стояла часовенка, нагромождена куча камней. Пока мы проклинали виновников этого нелепого варварства, проводник сообщил нам, что земля принадлежит монастырю Сен-Бернар и разрушения произведены по распоряжению монахов. Я и прежде знал, что если людские сердца ожесточаются скупостью, то власть религии еще враждебнее естественным человеческим чувствам. Я знаю, что отдельный человек порою постыдится оскорбить благоговейную память о гении, некогда изобразившем природу еще прекраснее, чем она есть; но бывают объединения людей, которые как бы даже освящают свой союз попранием всякой деликатности и гуманности и всех укоров совести; всего истинного, всего нежного и возвышенного.
Из Кларана мы поплыли в Веве. Городок Веве прекраснее в своей простоте, чем что-либо когда-либо мною виденное. С его просторной рыночной площади, обсаженной деревьями, открывается вид на горы Савойи и Ла-Валэ, на озеро и на долину Роны. Именно в Веве у Руссо родился замысел «Юлии»250.
Из Веве мы добрались до Уши – деревни недалеко от Лозанны. Берега кантона Во, хотя и изобилующие селениями и виноградниками, полны покоя и особенной красоты, вполне искупающих отсутствие столь милого мне обычно уединения. Холмы очень высоки и каменисты, на них и между ними растет лес. С утесов шумно низвергаются сверкающие издали водопады. В одном месте мы видели следы двух огромных камней, упавших с горы. Один из них попал в комнату, где спала молодая женщина, не причинив ей вреда. А повсюду на своем пути он сметал виноградники и взрывал землю.
В Уши нас на два дня задержал дождь. Тем не менее мы побывали в Лозанне и посетили дом Гиббона. Нам показали обветшалую беседку, где он дописывал свою «Историю»251, и старые акации на террасе, с которой он, написав последнюю фразу, любовался Монбланом. Есть нечто впечатляющее и даже трогательное в тех сожалениях, какие он выразил, завершая свое сочинение. Оно было задумано на развалинах Капитолия. Разлука с любимым и привычным трудом, подобно смерти близкого друга, должна была обречь его на одиночество и тоску.
Мой спутник, на память о нем, сорвал несколько листьев акации. Я этого не сделал, боясь оскорбить великую и священную память Руссо; созерцание его бессмертных творений не оставило в моем сердце места для чего-либо земного. Гиббон обладал холодным и бесстрастным умом. Я никогда не был так склонен посмеяться над подобными вещами, как в тот момент, когда «Юлия» и Кларан, Лозанна и «Римская империя» заставили меня сравнить Руссо и Гиббона.
Когда мы вернулись, солнце выглянуло впервые за весь день, и я прошелся по молу, омываемому волнами озера. Через озеро шагнула радуга; вернее, уперлась одним концом в воду, а другим – в подножье Савойских гор. В ее золотом блеске виднелась группа белых домов – быть может, то была Мейери.
В субботу 30 июня мы выехали из Уши и после двухдневного приятного плаванья прибыли в воскресенье вечером в Монталегр.
Т. П.
Сен-Мартен – Серво – Шамони – Монтанвер – Монблан
Hotel de Londres, Chamouni, 22 июля 1816
Пока Вы, мой друг, ищете для нас жилище252, мы ищем впечатлений, которыми хотим его украсить. Я не ошибаюсь, считая, что Вы живо интересуетесь всем, что есть в природе прекрасного и величавого; но как описать Вам зрелища, которые меня сейчас окружают? Исчерпать все эпитеты, выражающие изумление и восхищение, всю полноту восторга, когда, кажется, сбылось все, чего можно ждать, значит ли это представить Вашему мысленному взору те образы, которыми сейчас насыщаются мои глаза? Я и сам читал восторженные излияния путешественников; их пример служит мне предостережением; я просто перечислю все, что могу и что поможет Вам представить себе, что мы делали и что повидали после утра 20 числа, т. е. после отъезда из Женевы.
Нашу поездку в Шамони мы начали в половине девятого утра. Мы проехали открытую местность, которая тянется от Мон-Салева до подножья Высоких Альп. Эта местность достаточно плодородна, покрыта полями и огородами и пересечена холмами с плоскими вершинами. День стоял безоблачный и очень жаркий. Альпы были все время перед нами, и их предгорья все теснее сближались на нашем пути. Мы переехали по мосту речку, впадавшую в Арву. Сама Арва, сильно вздувшаяся от дождей, все время течет справа от дороги.
Подъезжая к Бонневилю по аллее прекрасных плакучих тополей, мы заметили на полях по обе стороны следы паводка. Бонневиль – чистенький городок без каких-либо достопримечательностей, если не считать белых башен тюрьмы – большого здания, господствующего над городом. В Бонневиле начинаются Альпы; одна из вершин, одетая лесом, подымается сразу же за рекой.
От Бонневиля до Клюза дорога проходит по обширной и плодородной равнине, окруженной со всех сторон горами, поросшими, как в Мейери, сосновыми и каштановыми лесами. У Клюза дорога сворачивает вправо, следуя за Арвой вдоль ущелья, которое река, видимо, прорыла себе среди отвесных гор. Ландшафт становится здесь более диким и грандиозным; долина сужается так, что вмещает лишь русло реки и дорогу. Сосны спускаются к самому берегу, повторяя своими неровными верхушками очертания пирамидальных вершин, вздымающихся высоко над линией леса в темно-синем небе среди ослепительно белых облаков. Здесь, вблизи Клюза, ландшафт отличается от Матлока253 разве лишь более грандиозными пропорциями и неподвластными человеку просторами, где изредка видны только козы, пасущиеся на склонах.
Возле Маглана мы видели два водопада, отстоящие друг от друга менее чем на лье. Они образованы небольшими горными ручьями, но вышина, с какой они низвергаются, – не менее тысячи двухсот футов – придает им характер, какого не ожидаешь от их скромных истоков. Первый падает с черного нависающего края пропасти на скалу, очень похожую на огромную статую какой-нибудь египетской богини. Разбиваясь о голову этой фигуры и красиво разделяясь, он ниспадает с нее пенными складками, более похожими не на воду, а на дымку, на тончайшее покрывало. Затем струи вновь соединяются, скрывая под собой нижнюю часть статуи, и сами исчезают в извилине русла, еще раз падают с уступа и на своем пути к Арве пересекают нам дорогу.
Второй водопад – больше размерами и более сплошной. Сила, с какою он падает, делает его похожим скорее на причудливые клубы испарений, чем на воду, ибо гора темнеет за ним, как за облаком.
Такая же местность тянется до Сен-Мартена (на картах обозначенного как Салланш); горы становятся все выше, и за каждым поворотом дороги предстают все более крутые вершины, все более обширные и величественные леса, все более темные и глубокие ущелья.
На следующее утро мы двинулись из Сен-Мартена в Шамони верхом на мулах, в сопровождении двух проводников. Как и накануне, мы поехали вдоль течения Арвы, по долине, окруженной огромными горами, у которых темные расселины перемежаются вверху полосами ослепительного снега. Их подножия и здесь поросли вечными лесами, все более густыми и темными по мере того, как приближаешься к сердцу гор.
В маленькой деревушке, на расстоянии одного лье от Сен-Мартена, мы спешились, и наши проводники повели нас взглянуть на каскад. Мы увидели огромную массу воды, падающую с высоты двухсот пятидесяти футов, с утеса на утес, образуя из брызг туман, где висело множество радуг, то исчезавших, то разгоравшихся с удивительной яркостью, как только изменчивое солнце выглядывало из облаков. Когда мы приблизились, брызги достигли и нас, и наша одежда пропиталась крохотными, но густо падающими частицами воды. Каскад низвергался в глубокую каменную пропасть у наших ног, а там, ставши горной рекой, бежал к Арве, шумя вокруг скал, преграждающих ему дорогу.
Наш путь и дальше лежал по долине, превратившейся в ущелье – творение грозной Арвы и одновременно ее ложе. Мы поднимались все выше, среди гор, поражающих воображение своей огромностью. Нам пришлось пересечь поток, который за три дня до того образовался из тающих снегов и размыл дорогу.
Пообедали мы в Серво, маленьком селении, где имеются залежи свинца и меди, а также кунсткамера природных диковин, подобная тем, что в Кесвике и Бетгелерте. В этой кунсткамере мы увидели рога серны, а также рога чрезвычайно редкого животного, называемого букетен и обитающего в снежных пустынях к югу от Монблана; это животное, родственное оленю; рога его весят не менее 27 английских фунтов. Невозможно себе представить, как такое маленькое животное носит подобную тяжесть. Рога имеют очень своеобразное строение; они широки, массивны, на концах заострены и окружены кольцами, по которым, как говорят, можно определить возраст животного; на самых больших из рогов таких колец было семнадцать.
От Серво оставалось всего три лье до Шамони. Перед нами высился Монблан – Альпы с бесчисленными глетчерами, которые с разных сторон стекались в извилистую долину, – несказанно прекрасные в своей величавости леса, смесь бука, сосны и дуба, нависали над дорогой или же отступали, давая место лужайкам с такой яркой зеленью, какой я никогда не видел, и, отступая, становились все темнее. Перед нами высился Монблан, но он был закрыт тучами; виднелось только его основание, изборожденное глубокими расселинами. Сквозь тучи кое-где проглядывали ослепительные снежные вершины прилегающего к нему хребта. Я доныне не знал – и не мог представить, что такое горы. Огромная высота этих вершин, внезапно открывавшихся взору, вызывала экстаз, сходный с безумием. И все это было вокруг, все обступало нас. Далекие снежные пирамиды, взмывавшие в синее небо, казалось, начинались прямо над нашей тропой; ущелье, поросшее гигантскими соснами и такое глубокое, что даже шум неукротимой Арвы, протекавшей в нем, не достигал до верха – все это настолько принадлежало нам, точно мы сами творили для других те впечатления, которые нас наполняли. Здесь поэтом была сама Природа, и ее гармония завораживала нас, как не могли бы величайшие из поэтов.