Мне жаль, что Вы не сможете приехать летом в Уэльс; я мечтал встретиться с Вами впервые в таком месте, которое было бы похоже на место встречи Флитвуда и Руффиньи288. Ваши мудрые наставления слились бы тогда в моей душе со зрелищем Природы, где она предстает во всей своей прекрасной простоте и великолепии, и так запомнились бы навек. Этому пока не суждено быть. Я буду, однако, надеяться, что когда-нибудь в будущем закатные лучи Вашей жизни осветят мою душу среди подобных зрелищ. – Осенью я приеду в Лондон; летом нас обещает навестить в Мерионетшире очень дорогой нам друг289, и должен признаться, что я не настолько стоик, чтобы не чувствовать, как радости дружбы усиливаются под воздействием красоты и величия природы. К тому же Вы знаете, что я являюсь, или воображаю себя, немного поэтом. – Вы упоминаете о моей жене; она шлет Вам и всем Вашим близким свой самый сердечный привет. Это – женщина, чьи стремления, надежды, опасения и горести были столь схожи с моими, что несколько месяцев назад мы поженились. Я надеюсь до конца этого года представить ее Вам и Вашей семье, как представился я сам. Такую вольность я могу позволить себе только с теми, кто сделал меня тем, что я есть.
Прощайте. Скоро я напишу еще. Передайте мой почтительный привет всем Вашим близким. Я чувствую себя почти у Вашего домашнего очага.
Искренне Ваш [подпись отрезана]
[P. S.] Прислали ли Вам книги? Я послал Вам брошюру, за которую меня исключили290. С тех пор мои взгляды не изменились. Я знаю, что Мильтон верил в христианство, но не забываю, что Вергилий верил в древнюю мифологию.
Сатана спускается на Землю. Иллюстрация к поэме «Потерянный рай» Джона Мильтона. Художник – Густав Доре. 1866 г.
Именно на образ Сатаны в поэме Мильтона ориентировалась Мэри Шелли при написании своего романа
Вильяму Годвину
Дублин, Сэквил-стрит,
8 марта 1812
Дорогой сэр!
Ваше письмо доставило пищу моим мыслям – прошу Вас, наставляйте меня и направляйте. Прощайте мне все мои слабости и мою непоследовательность; к моему искреннему уважению и любви, внушенным Вашими высокими качествами, не примешивается даже мысль о каком-либо внешнем давлении на меня; когда Вы мне выговариваете, это говорит сам разум; я подчиняюсь его решениям. – Я знаю, что тщеславен, что берусь играть роль, быть может, несоразмерную с ограниченностью моего опыта, что мне недостает скромности, которую обычно считают необходимым украшением юношеской непосредственности. – Я не пытаюсь скрывать от других и от себя самого эти недостатки, если они таковыми являются. Я сознаю, что заблуждался, когда вел себя именно так; но думаю, что в противном случае мои заблуждения были бы серьезнее. «Убеждение, что он действует на благо, присутствует в любом действии человека»291. – Да, конечно, я убежден, что мои нынешние действия направлены на благо; если я утрачу это убеждение, тогда изменятся и мои действия. Исследовать факты, несомненно, нужно, более того, без них нельзя обойтись. Я стараюсь читать книгу, содержащую нападки на самые дорогие мне идеи, с тем же спокойствием, что и книгу, где я нахожу им подтверждение. – Ваши сочинения я читал не поверхностно; они произвели на меня глубокое впечатление; их доводы еще свежи в моей памяти; я ежедневно имею случай обращаться к ним, как к союзникам в деле, которое я отстаиваю. Им и Вам я обязан бесценным даром, вдохнувшим в меня силы, тем, что избавился от умственной хилости и пробудился от летаргии, в которую был погружен два года назад и которая породила «Сент-Ирвин» и «Застроцци» – произведения болезненные, хотя и не оригинальные.
Я отнюдь не забыл того, что Вы писали о союзах. – Но «Политическая справедливость» была впервые издана в 1793 году; с того времени, как распространились ее идеи, минуло почти двадцать лет. И что же? Разве люди перестали сражаться? Разве исчезли на земле пороки и несчастья? – Разве осуществилось рекомендуемое Вашей книгой общение у домашнего очага? Из множества читателей этой бесценной книги сколько было ослеплено предрассудками; сколько людей прочли ее лишь ради удовлетворения минутной тщеславной прихоти, а когда она перестала быть новинкой, отбросили ее и поддались моде на аргументы мистера Мальтуса!292 Я предложил создать «Филантропическую ассоциацию»293, которая, как мне кажется, не противоречит принципам «Политической справедливости», но в точности им соответствует. «Обращение»294 предназначалось главным образом для ирландских простолюдинов. Кто еще находится в столь тяжелом положении, как они? Пьянство и тяжкий труд превратили их в машины. Устрица, подвластная приливам, находится, как мне кажется, почти на том же умственном уровне. – Неужели невозможно пробудить нравственное чувство у тех, кто, по-видимому, так мало пригоден для осуществления высокой миссии человека? Быть может, простое изложение нравственных истин, приспособленное к их пониманию, произведет самое лучшее действие. Общество движется не вперед, а назад; если в надеждах, которые я лелею, есть хоть доля истины, это должно измениться. Но даже если человечество стоит на одном месте, то и тогда ему нужна деятельность гуманистов. Я с досадой и нетерпением думаю о том, как мало успела человеческая мысль за последние 20 лет. – Сознаюсь, мне очень хочется, чтобы что-то было сделано. Но вернемся к предлагаемой мною «Ассоциации». В «Замечаниях» о ней я пишу следующее: «Чтобы любое число людей, встречаясь ради человеколюбивых целей, в дружеской дискуссии выясняли те вопросы, по которым они расходятся, и те, в которых они согласны; и, проверяя их разумом, достигали единогласия, основанного на разуме, а не того поверхностного согласия, какое мы слишком часто находим у политических партий; чтобы по любому важному вопросу меньшинство, не согласное с мнением большинства, могло отколоться. В результате такого отсева некоторые ассоциации могут включать не более трех-четырех членов». – Я не думаю, чтобы подобные общества противоречили Вашей главе о союзах; они не предлагают насильственных или немедленных действий; их цель – способствовать изучению положения и осуществлять рекомендуемое Вами доверительное общение. Посылаю Вам «Предложения», а скоро пришлю и «Замечания»295.
До сих пор я не представлял себе, в какой нищете живут люди. Дублинская беднота, несомненно, самая жалкая из всех. В узких улочках гнездятся тысячи – сплошная масса копошащейся грязи! Каким огнем зажигают меня подобные зрелища! И сколько уверенности они придают моим стараниям научить добру тех, кто низводит своих ближних до такого состояния, худшего, чем смерть. Именно к ним я мысленно обращался. Как быстро изменились мои взгляды на этот предмет. И, однако, как глубоко сама эта перемена укрепила убеждения, приведшие меня сюда. – Я не думаю, чтобы моя книга в малейшей степени призывала к насилию. Я так настойчиво, даже повторяясь, твержу о мирных средствах, что каждый воитель и мятежник, прежде чем стать таковым, будет вынужден отвергнуть почти все положения моей книги и таким образом снимет с меня ответственность за то, что он им стал. Я содрогаюсь при мысли, что даже кровлей, под которой я укрываюсь, и ложем, на котором сплю, я обязан людскому бессердечию. Надо же когда-нибудь начать исправлять это. – Ясно ли я изложил свои взгляды? – Неужели мы и теперь расходимся?
Я еще не виделся с мистером Керраном. Я был у него не раз, оставил свой адрес и памфлет. Но до отъезда из Дублина я увижу его непременно.
Посылаю газету296 и «Предложения». Я не имел понятия, что посланный мною пакет будет отправлен по почте. Я думал, что он будет доставлен Вам дилижансом. – Харриет, вместе со мной, посылает Вам поклон. – Может быть, Вы все же перемените решение относительно Уэльса? Разве Вашим детям не будет полезна поездка?
Искренне уважающий Вас
П. Б. Шелли
[P. S.] В газете Вы найдете упоминания обо мне. Я тщеславен, но не так глуп, чтобы быть польщенным – а не раздосадованным – газетной похвалой. – Я повторил свою просьбу касательно «Сент-И[рвина]» и «З[астроцци]».
Слово «затраты» я употребляю в своем «Обращении» в нравственном смысле.
Вильяму Годвину
Дублин, Графтон-стрит, 17,
18 марта 1812
Дорогой сэр!
Я уже сообщал, что подчиняюсь Вашему решению297, и слово у меня не расходится с делом. Я изъял из обращения сочинения298, в которых высказал ошибочные взгляды, и собираюсь покинуть Дублин. Но я это сделал не потому, что считаю, будто объединения, такие, какими я их себе мыслил, способны принести вред. Совершенствование человека может быть ускорено или задержано; союзы, которые я рекомендовал, содействовали бы первому; возможность отколоться позволила бы избежать показного единогласия, а гласность не допустила бы никаких насильственных перемен.
Я не из тех, кто из гордости не желает признать своей близорукости или высказать убеждения, противоречащие прежним. Я признаю, что мои планы объединения невежественных людей несвоевременны; опасными я их не считаю, ибо одновременно я требовал полной гласности; к тому же я не думаю, чтобы крестьянин стал внимательно читать мое обращение, а прочитав его, проникся кровожадными чувствами. Нестерпимо больно видеть человеческие существа, способные подняться к вершинам науки, подобно Ньютону и Локку, и не пытаться пробудить их от спячки, столь далекой от этих вершин. Часть города, называемая Либерти299, представляет зрелище такой нищеты и бедствий, что его не выдержал бы и более хладнокровный человек, чем я. Но я подчиняюсь. Я не стану больше обращаться к неграмотным. Я буду ожидать событий, участие в которых будет для меня невозможно, и содействовать достижению цели, которая будет достигнута спустя столетия после того, как я стану прахом; надо ли говорить, что такое решение требует стоицизма. Вернуться к бездушной суете обыденной жизни, заинтересоваться неинтересными мелочами – этого я не смогу. Чтобы всецело абстрагировать свои взгляды от себя самого, несомненно, нужно неслыханное бескорыстие; а ведь нет ничего более абстрактного, чем трудиться для отдаленных веков. – Моя идея «Ассоциаций» была, конечно, результатом тех понятий о политической справедливости, которые я впервые почерпнул из Вашей книги на эту тему. Но я недаром прочел в ней также и о дружественных беседах, которые Вы советуете проводить повсеместно, и недаром получил предостережение против формального единогласия. Последнее я имел случаи наблюдать на банкетах. Особенность моих ассоциаций состояла бы в том, чтобы принять первые и избежать второго. – Кроме того, я хотел пренебречь ближайшими требованиями ради более общих и отдаленных целей совершенствования общества. Я хотел воспользоваться нынешней возможностью и попытаться содействовать приближению этого, а целью моей было создание кружков для дружественных собеседований, которые не получили еще всеобщего распространения. Мне кажется, что в пору издания «Политической справедливости» Вы ожидали более скорых перемен к лучшему; я считаю, что если бы Ваша книга была так же широко распространена, как Библия, мир выглядел бы сейчас совсем иначе. Я прочел Ваши письма; прочел с тем вниманием и уважением, какого они заслуживают. Если б я, подобно Вам, был свидетелем французской революции, возможно, что я стал бы еще ост