Прощайте. Мэри и Клер шлют сердечный привет.
Ваш любящий друг
П. Б. Ш.
Клер хочет, чтобы Вы написали историю мадемуазель Миллани. Мэри просит в летней посылке прислать булавок, сургуча, щетку для ногтей, такую, как у миссис Хант, и черепаховый гребень шириной в 3 дюйма, с зубьями в 2 дюйма.
Джон Гордон Байрон во время своего путешествия в Италию.
Художник неизвестен. 1820-е гг.
Лорду Байрону
Милан, 22 апреля 1818
Дорогой лорд Байрон!
Клер сама подробно напишет Вам о том, какими чувствами и побуждениями она руководится, расставаясь, по Вашему желанию, с Аллегрой. Как мать, она имеет больше прав вмешиваться, чем я, который всегда руководствовался лишь искренней дружбой ко всем заинтересованным лицам. На этом я мог бы кончить письмо, но не хотел бы, чтобы на этом кончилось дело.
Вы пишете так, словно с момента отъезда всякая связь между Клер и ее ребенком должна прерваться. Я не верю, чтобы Вы могли этого ожидать или даже хотеть. Будем судить по себе: если отцовское чувство столь сильно, каковы же должны быть чувства матери? И что подумаем мы о женщине, которая отдает малолетнего ребенка с тем, чтобы никогда больше его не видеть, хотя бы и отцу, на чью любовь она вполне полагается? Если она принуждает себя к этой жертве ради блага ребенка, то в таком подавлении самого сильного из всех чувств, самого неутолимого из инстинктов есть нечто героическое. Но свет будет судить иначе; он заклеймит ее презрением, как бессердечную мать, и это сделают даже те, кто не был бы склонен осудить ее, когда она стала матерью без брачных формальностей. Она откажется от единственного своего сокровища, а взамен получит всеобщее презрение. К тому же она может спросить: «Как поверить, что отец будет нежен к ребенку, когда он так мало посчитался с чувствами матери?» Не говоря уж о том, что ребенок будет расти, не зная или презирая одного из своих родителей; а это чревато большими опасностями. Я знаю, какие доводы у Вас готовы; но, право же и знатность, и репутация, и благоразумие – ничто по сравнению с правами матери. Если узнают, что Вы хотели их попрать, свет действительно заговорит о Вас, и с таким осуждением, что Вашим друзьям не удастся Вас оправдать; это будет нечто совсем иное, чем нелепые, фантастические россказни, которые распространяют о каждом выдающемся человеке и которые лишь заставляют Ваших друзей в Англии потешаться над изобретателями этих сплетен. Уверяю Вас, дорогой лорд Байрон, что говорю искренне и серьезно. Я вовсе не стараюсь выступать адвокатом Клер; это, как Вы должны бы знать, отнюдь не в моих интересах. Не пытался я и влиять на нее. Я считал своим долгом предоставить ее собственным ее чувствам, ибо это тот случай, когда только чувства дают какие-либо права. Но если Вы хотите, чтобы она согласилась расстаться со своим ребенком, ее нужно успокоить и утешить. Столь близкую к сердцу связь нельзя рвать грубо. Именно поэтому (хотя у меня тысяча других причин желать Вас видеть) я надеялся, что Вы примете наше приглашение на Виллу Плиниана. Если бы Клер увидела своего ребенка с Вами, это смягчило бы ее боль и рассеяло бы страхи, которые от Вашего письма пробудились вновь, так как позволило бы надеяться, что посещение может быть повторено. Ваше теперешнее поведение представляется мне очень жестоким, какие бы оправдания Вы для себя ни находили. Если ошибаться, то лучше в сторону излишней доброты, чем излишней суровости. В данном случае Вы можете вовремя остановиться; и не так уж Вы слабодушны, чтобы ласковые слова и мягкое обращение завели Вас дальше, чем Вы того хотите.
В этом мучительном споре я являюсь третьим лицом, которое в своей незавидной роли посредника не может иметь иных интересов, кроме интересов главных действующих лиц. Я не имею возможности что-либо сделать сам, но очень хотел бы убедить.
Вам известны мои побуждения, поэтому я не боюсь снова звать Вас к себе в Комо и просить, ради благополучия Вашего ребенка, чтобы Вы успокоили оскорбленные чувства Клер некоторыми заверениями. Насколько я ее понял, получив эти заверения, она отдаст ребенка. Быть может, Вы боитесь, что она станет Вам докучать; но первой ее мыслью при чтении Вашего письма (которое я, кстати, не хотел ей давать) было поселиться на время где-нибудь в городе, en pension391, раз Ваш приезд требует ее отсутствия. А что касается сплетен – если Вы придаете им значение, – то едва ли в Комо могут сплетничать больше, чем в Венеции. Вы не представляете себе нелепости, которые повторяет о Вас толпа, но над которыми смеются все разумные люди и все наши просвещенные соотечественники. Таков общий удел тех, кто возвысился над людьми. Когда Данте проходил по улицам, кумушки говорили, указывая на него: «Вон тот, кто побывал в аду с Вергилием, глядите, у него ведь и борода обожжена». Рассказы иного рода, но столь же неправдоподобные и чудовищные, распространяют о Вас в Венеции; только я не понимаю, зачем Вам обращать на них внимание. У нас Вы будете желанным гостем; а раз все мы будем, или можем быть, безвестны, никакая клевета не найдет тут лазейки.
Если Ваш посланец прибудет раньше, чем Вы с Клер придете к соглашению, я задержу его в ожидании Ваших распоряжений, если только Вы не распорядитесь специально, чтобы он не задерживался. У Аллегры няня-англичанка, очень чистоплотная и добродушная молодая женщина, которую я спокойно могу Вам рекомендовать, если эти прискорбные разногласия наконец кончатся.
Расходы, о которых Вы говорите, были в нашем семейном бюджете столь ничтожны, что я не знаю, какую сумму назвать, чтобы не оказаться с прибылью, а этого я допустить не могу. Позвольте мне просить Вас не ставить меня в столь унизительное положение и не заниматься подобными подсчетами.
Я уверен, что Вы правильно поймете серьезность, с какою я пишу Вам на эту неприятную тему; и верьте, дорогой лорд Байрон, что мне очень дороги Ваши интересы и Ваша честь.
П. Б. Шелли
Аллегра с каждым днем хорошеет, но сейчас нездорова – у нее режутся зубки.
Лорду Байрону
Милан, 28 апреля 1818
Дорогой лорд Байрон!
Мне доставило большое удовольствие самому привезти Вашу маленькую дочь в Италию, ибо я не мог найти никого, кому можно было бы это доверить; но цель моего путешествия, к сожалению, с этим никак не связана. Мое здоровье всегда было слабым, но появились такие симптомы, что врачи посоветовали мне немедленно ехать в более теплые края. Позвольте мне также снова заверить Вас, что к последним поступкам Клер в отношении ребенка я не причастен и никак на них не влиял. Переписку, которая повела к этим недоразумениям, я взял на себя единственно потому, что Вы отказались сами переписываться с Клер. Моя позиция в этом вопросе была простой и ясной. Я сожалею, что неверно понял Ваше письмо, и надеюсь, что с обеих сторон недоразумения на этом кончатся.
Вы найдете Вашу маленькую Аллегру вполне здоровой. По-моему это самый прелестный и обаятельный ребенок, какого я когда-либо видел. Напишите нам, как Вы ее найдете и не обманула ли она Ваших ожиданий.
С ней едет не та няня, о которой я писал в предыдущем письме; эта – швейцарка, которая ходила за моими детьми, которой миссис Шелли всецело доверяет и которая покидает нас неохотно; а Мэри расстается с ней единственно для того, чтобы Клер и Вы могли быть уверены, что Аллегре обеспечена почти материнская забота.
Клер, как Вы можете себе представить, очень страдает. Так как Вы ей не писали, у нас вошло в обыкновение показывать ей Ваши письма ко мне: а Вы знаете, что иногда пишете такие вещи, которые едва ли сказали бы ей прямо. Осторожность в этом отношении нисколько бы Вас не скомпрометировала; раз Вы не пишете ей самой, я не могу отказываться показывать ей Ваши письма. Тех, что она писала Вам, я не видел, а часто даже не знал, когда она их посылала.
Ваши книги Вы получите. Хант посылает Вам свою только что вышедшую в свет, а мне поручено одной Вашей старой приятельницей послать Вам «Франкенштейна» с просьбой сохранить имя автора в тайне, даже если Вы его угадаете. Дело в том, что автор – миссис Шелли. В Англии книга имела изрядный успех; но она велит сказать, что «Ваше одобрение сочтет более лестным».
Следующее Ваше письмо адресуйте «Пиза, до востребования», так как мы завтра туда уезжаем. Наш дом в Комо не оправдал наших надежд, а в Пизе я попытаюсь рассеять печаль Клер и для этого воспользуюсь некоторыми рекомендательными письмами. Клер безутешна, и я не знаю, чем ее успокоить, пока не придет обратная почта. Надо сказать, что мы будем в Пизе задолго до обратной почты, а с ней мы ждем (и очень просим не обмануть наших ожиданий) Вашего письма, которое известит о благополучном прибытии нашей маленькой любимицы392. Мэри, как и я, шлет Вам привет и тревожится о маленькой Аллегре, которую привыкла любить почти как собственных детей.
Покаюсь, что позабыл взять вторую часть «Путешествия в Корею»393 и поэму «Беппо»394, которые мне прислал для Вас Меррей. Летом Пикок будет посылать мне книги, а вместе с ними пришлет и эти. У нас Элиза395 получала жалованья 20 луи.
Всегда искренне Ваш, дорогой лорд Байрон,
П. Б. Шелли
Томасу Лаву Пикоку
Ливорно, 5 июня 1818
Дорогой Пикок!
Мы ничего не получаем от Вас с середины апреля – т. е. после нашего отъезда из Англии получили всего одно письмо. Это, несомненно, означает, что какие-то письма не дошли. Адресуйте их теперь мистеру Гисборну в Ливорно – и я их получу, быть может, кружным путем, зато наверняка.
Мы уехали из Милана 1 мая и через Апеннины добрались до Пизы. – Эта часть Апеннин куда менее красива, чем Альпы; горы дики, ландшафт какой-то неопределенный – и воображению здесь негде приютиться. Равнины вблизи Милана и Пармы прекрасны; это сплошной сад, возделанный луг; злаки и луговые травы растут под большими деревьями, соединенными гирляндами виноградных лоз.
На седьмой день мы прибыли в Пизу, где провели три-четыре дня; это большой и неприветливый город, почти безлюдный. Потом мы приехали в здешний большой торговый город, провели здесь месяц, а через несколько дней уедем в Баньи-ди-Лукка, нечто вроде курорта в Апеннинах; природа вокруг него прекрасна.