То, что надо. Витализм, самозарождение и смысл «жизни»
Когда научная революция добралась до биологии, зазвучали яростные дебаты о самом смысле жизни и о природе жизненной силы. Древние предрассудки по поводу самозарождения уступили дорогу новым гипотезам о семенах и спорах. Возможность научного объяснения тайны появления жизни понемногу становилась все более вероятной.
Быстрый и мертвый: откуда берется жизнь?
«…я собрал все необходимое, чтобы зажечь жизнь в бесчувственном создании, лежавшем у моих ног». Оживление – один из важнейших элементов в современной литературе, в частности в истории научной фантастики, и тем не менее ему отводится всего несколько слов: Франкенштейн «[зажигает] жизнь в бесчувственном создании». Лаконичность описания позволила Шелли избежать возражений и домыслов и стала одной из особенностей, сделавших ее творение памятником мировой литературы, актуальным во все времена (см. ниже). И все же ее формулировки, при всей своей простоте, наполнены смыслом: они дают отсылку к одному из основных споров того времени – спору, в котором роману Шелли предстоит сыграть центральную, хотя и весьма спорную роль. Что есть жизнь? В чем разница между живым и мертвым? Существует ли некая живительная сила, первооснова, так называемая «искра жизни»? Изменился бы ответ на эти вопросы, если бы люди на самом деле могли реанимировать мертвые ткани организма и оживлять умерших? Получается, что роман Шелли попадает в эпицентр дебатов между витализмом и механицизмом.
Первые принципы
Витализм – это учение о том, что жизнь невозможно объяснить или свести только к чисто физическим или химическим терминам и что живые существа наделены некой особой сущностью – душой, или жизненной силой. Противоположная витализму теория, механицизм (иногда называемый также материализмом или физикализмом, хотя это несколько другие вещи), настаивает на том, что жизнь можно объяснить чисто физическими или химическими терминами, что нет фундаментального различия между живой и неживой материей и не существует такого явления, как жизненный дух. Дебаты между двумя этими философскими течениями были весьма актуальны в кругу общения Шелли именно тогда, когда Мэри вынашивала идею своего романа. И действительно, писательница рассказывает, что во время обсуждения «различных философских учений» с Байроном и Шелли они затрагивали тему «природы жизненного принципа и того, есть ли вероятность, что однажды он будет обнаружен и разъяснен». Эти дебаты отражали главные достижения в теории и практике биологии. Сам витализм, однако, уходит корнями еще в период Аристотеля.
ЭНТЕЛЕХИЯ АРИСТОТЕЛЯ
Простые наблюдения всегда были одним из самых сильных аргументов в обосновании виталистического мышления. В момент смерти животное и полностью трансформируется, и в то же время остается прежним: несмотря на то, что жизнь уже покинула тело, грудь перестала вздыматься, а сердце остановилось, материя, из которой состоит существо, кажется неизменившейся. Один и тот же набор тканей в один момент обладает жизнью – со всеми вытекающими последствиями, – а в следующий момент это попросту мясо. Возможно, самый естественный вывод из таких наблюдений состоит в том, что разница между этими двумя состояниями состоит в наличии некой жизненной силы или принципа, духа или души.
Аристотель, наиболее влиятельный натурфилософ древности, основоположник исследований в биологии и естествознании.
Именно такой вывод сделал Аристотель из своих биологических исследований. Он утверждал, что живой организм отличается от материи, из которой он состоит, наличием души, или жизненной силы, которой философ присвоил термин «энтелехия» – некая сущность, делающая реальным то, что изначально было лишь возможностью. Получается, жизненная сила не только дарует созданию жизнь, но и фактически направляет его развитие. Это убеждение помогло определиться с ответом на схожий вопрос: как живые существа приобретают внешний облик и формируют устройство организма из бесформенной, однообразной материи – то есть как яйцо превращается в курицу?
Не все античные философы разделяли позиции витализма. Атомисты и эпикурейцы, такие как Фалес, Демокрит, Эпикур и (позднее) Лукреций были материалистами, видевшими в материи и движении основополагающие принципы и отводящими нематериальному и духовному второстепенную роль. Однако древнеримский физик греческого происхождения Гален все же выступал в поддержку витализма, придерживаясь мнения, что жизненный дух необходим для существования, и, так как он и Аристотель оказали наибольшее влияние на средневековую западную биологию, витализм вплоть до эпохи Просвещения оставался главенствующим направлением. Энтелехия Аристотеля, заключающая в себе цель оживления и результат развития, вписывалась в религиозные взгляды. Бог вдохнул во все живые создания искры жизни, или дýши, и это убеждение в свою очередь помогает осознать естественное сотворение.
Мясные машины
Несмотря на господство виталистического учения в Средневековье, в эпоху Просвещения взгляды стали меняться: пытливые умы все старательнее углублялись в изучение анатомии и органической химии. Одним из наиболее влиятельных ученых того времени был Рене Декарт, детально изучавший анатомию. Согласно одной легенде, когда Декарта попросили показать посетителю его библиотеку, он провел его в секционный зал, показал на вскрытое тело на столе и сказал: «Вот моя библиотека!»
Труды Декарта в стенах этой библиотеки живой материи все больше заставляли его смотреть на живые ткани, включая человеческое тело, с позиций механики. Стимулируя волокна сухожилий и мышц, Декарт представлял канаты и блоки машины: «Я не вижу никакой разницы между машиной, созданной мастером, и различными телами, которые создала сама природа». Единственное исключение, допускал он, состоит в том, что размеры машин, созданных человеком, подходят под размер рук, их создавших, а «трубки и пружины, приводящие в движение природные тела, обычно слишком малы, чтобы их рассмотреть».
Исходя из этого восприятия природы как машины, учение, противоположное витализму, получило название «механицизм». Однако на самом деле Декарт ни в коей мере не отвергал витализм. Более того, он считал «животных духов» сущностью, одушевляющей мясные машины, являвшиеся объектом его наблюдений, хотя надо признать, что это все-таки была скорее его вариация на тему механицизма, которую еще называют гидравлической теорией нейромышечной деятельности (см. страницу 40). Гораздо ближе к виталистическому подходу находилось убеждение Декарта, что человек – это не просто машина и что люди существуют благодаря оживляющим их душам. Получается, ученый перенес вопрос жизненного духа в сферы философии сознания. Дуализм Декарта (вера в совершенно разную природу разума и тела) противостоял материализму, или физикализму (вере в то, что разум можно объяснить исключительно на основании материальных или физических фактов). Это противоречие стало еще одной темой романа Мэри Шелли, мы вернемся к нему в главе 4.
Маленькие жизни
А как насчет других животных, помимо людей, а также органов и тканей организма? Кажется, здесь Декарт подрывает сами основы витализма с присущим этому учению четким различием между одушевленным и неодушевленным. Механистические аспекты философии Декарта стали приписывать всей натурфилософии французского Просвещения, хотя на практике все было иначе. Французский натуралист XVIII века Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон (1707–1788), один из влиятельных в то время ученых-виталистов, проводил четкую границу между matière vive («живая материя») и matière brut («неживая материя»). Бюффон писал о том, что живые тела состоят из частиц материи, отличающейся склонностью к активности и движению, а жизнь возникает из коллективного действия таких «молекул»:
«Жизнь всего (и животного, и растения) – это, кажется, просто результат всех действий, всех отдельно взятых маленьких жизней, если можно так выразиться, каждой из тех активных молекул, что появились в процессе развития Земли и, по всей видимости, неподвластны времени».
Понятие молекул matière vive Бюффона было типичным для виталистических теорий. Готфрид Вильгельм Лейбниц, немецкий ученый-универсал и соперник сэра Исаака Ньютона, рассуждал о монадах, в то время как французский философ Пьер Луи Моро де Мопертюи говорил о корпускулах, утверждая, что разум возникает в результате усложнения структуры соединений этих частиц. Французский энциклопедист Дени Дидро описывал «живые точки», или «живые молекулы».
Образумившийся углерод
Рассуждения сторонников витализма все больше усложнялись и, можно даже сказать, начали заходить в тупик. Взгляды виталистов охватывали и религиозные теории, приписывавшие сверхъестественное происхождение искрам жизни, и метафизические, но не обязательно религиозные подходы, и атеистические, и даже радикально материалистические суждения. Среди направлений, наиболее повлиявших на супругов Шелли, была немецкая романтическая натурфилософия Фридриха Шеллинга, а также йенская школа – мыслители и писатели, входившие в группу деятелей романтического движения Йенского университета. Позиционируемая как «научный мистицизм», натурфилософия Шеллинга описывала некую разновидность энтелехического анимизма, с помощью которого зародился мир и который является движущей силой эволюционного прогресса, то есть все формы материи – от скал и камней до растений, животных и людей – наполнены духовной энергией, заставляющей их стремиться к высшим состояниям. Несмотря на то, что натурфилософия послужила вдохновением для создания великих произведений и прорывов в науке – как в случае Иоганна Риттера, открывшего такое понятие, как ультрафиолетовое излучение (см. страницу 168), – временами она бывала просто смехотворной. Печально известным примером тому служит заявление скандинавского геолога Хенрика Стеффенса о том, что «бриллиант – это образумившийся кусок углерода».
С появлением каждой новой научной дисциплины казалось, что она сможет обнаружить неуловимый жизненный дух. Химики отделили кислород от углекислого газа, или «испорченного воздуха», и определили его (кислород) как жизненно необходимый элемент (см. страницу 22). Французский химик Антуан Лавуазье вместе с коллегой Пьером-Симоном Лапласом продемонстрировал, что дыхание у животных (процесс, с помощью которого пища превращается в энергию и отходы) является формой «медленного сгорания». Таким образом, химический анализ помогал исследовать биохимию жизни. После определения органических химических веществ и выяснения их отличий от неорганических стало казаться, что химия сможет раскрыть секрет жизненной силы. Наконец, химики начали осознавать, что нет четкого различия между органическими веществами, образующимися в живых существах, и теми, что создаются в лаборатории. С одной стороны, это подрывало основы витализма; ведущий химик своего поколения швед Якоб Берцелиус писал в 1836 году: «Не существует особой силы, присущей исключительно живой материи, которую можно назвать жизненной силой». С другой стороны, такие достижения доказывали крепнувшее убеждение в том, что жизнь не отличается коренным образом от неживой материи и что наука сможет вскоре продемонстрировать, как одно легко превращается в другое.
Лавуазье за работой в лаборатории. Исследования дыхательного процесса, подобные этому, открывали перспективы для химического витализма.
Совершенно иных взглядов придерживались ярые материалисты (те, кто отвергал значимость нематериального духа), такие, например, как французский анатом Ксавье Биша. Биша различал двадцать один вид тканей, составляющих живые системы, и категоризировал их в соответствии с их свойствами, различавшимися по степени «чувствительности» и «сократимости». Он описал их как «данные Богом» фундаментальные силы природы – наравне с гравитацией Ньютона – и утверждал, что с их помощью живая ткань сопротивляется разложению. Этот подход привел к возникновению сильно урезанной формы витализма, в которой Биша определял жизнь как «совокупность функций, с помощью которых организм сопротивляется смерти».
Самым очевидным кандидатом на роль неуловимой искры жизни было электричество, и казалось, что эксперименты Гальвани, Альдини и др. (см. главу 2) убедительно это демонстрировали: удар электрическим током мог вызывать мышечные сокращения, движения тела, дыхание и даже оживлять (см. страницы 51–59). Адам Уокер, друг Джозефа Пристли, в изумлении заявлял: «Способность электричества вызывать мышечные движения у явно мертвых животных, а также влиять на рост, укреплять выносливость и оживлять погибшую растительность, доказывает его родство с жизненной силой… невозможно не поверить, что это и есть душа материального мира…»
Невидимая субстанция
Британский витализм выглядел более сдержанным и менее радикальным. Выдающийся хирург и анатом Джон Хантер, в сущности, скопировал теорию Бюффона, изложив ее на латыни и заменив понятие matière vive на materia vitae. Его последователь Джон Абернети, преподаватель анатомии в Королевском хирургическом колледже, переработал это понятие в мистическую «жизненную силу» – «невидимую подвижную субстанцию, прилагавшуюся к мышечной структуре или к любой другой форме растительной или животной материи, как магнитное поле – к железу или как электричество – к различным предметам, к которым оно может быть подведено». В концепции Абернети явно предусматривалось место для Бога: что-то же наверняка «приложило» эту невидимую субстанцию ко всему живому. И мистические формы витализма вроде теории Абернети, и причудливые рассуждения натурфилософов спровоцировали в 1793 году ответный удар со стороны материалистов, последовавший в виде лондонских лекций радикалиста Джона Тэлуола о «животной жизненной силе». Тэлуол отвергал всяческую роль сверхъестественного как источника искры жизни, настаивая: «Дух, каким бы благородным он ни являлся, должен быть материальным». Это безусловно противоречивое утверждение вызвало оживленные споры, особенно среди влиятельных молодых поэтов-романтиков, таких как Вордсворт и Кольридж. Они, в свою очередь, передали Шелли некое двоякое отношение к витализму, вступившее в противоречие с категорическим неприятием этого учения доктором и наставником Перси Шелли в области биологии – Уильямом Лоренсом.