[159]. Истинные средства управления, по мнению Гизо, заключены в недрах самого общества и не могут быть отделены от него: «Слава Богу, человечество не является полем, возделываемым землепашцем; человеческое общество само производит свои самые прочные средства управления»[160]. Гизо разделял гражданское общество и политическое. В работе «О демократии во Франции» он так определяет эти понятия: гражданское общество – это «семья, собственность во всех видах: земля, капитал или зарплата; труд во всех его формах: индивидуальный или коллективный, интеллектуальный или ручной; положение людей в обществе и отношения между людьми, которые приводят к семье, собственности и труду…»[161]. Итак, гражданское общество – это сфера частных, личных отношений граждан, без вмешательства органов власти. Политическое общество – это отношения, возникающие между людьми в их взаимодействиях с правительством, то есть с органами власти[162]. Взаимодействие власти и гражданского общества Гизо рассматривал в двух аспектах: во-первых, власть как бы договаривается с общей массой граждан, которых она непосредственно не видит и с которыми она непосредственно не общается; во-вторых, непосредственные отношения с индивидами, которые находятся в прямых отношениях с государственной властью, то есть с должностными лицами. Поэтому «воздействовать на массы и управлять посредством индивидов – это и означает управлять»[163]. Гизо отмечал, что из этих двух аспектов власть часто забывает первый. В этом, по его мнению, заключается фатальная ошибка, поскольку именно в массах, в самом народе власть должна черпать свою важнейшую силу, свои средства управления[164]. Гизо приводит такой пример: с 1795 по 1799 гг. Директория пыталась управлять Францией, но напрасно; это правительство, по его мнению, преклонялось перед индивидуальными интересами и было неспособно подняться до интересов страны. Люди, стоявшие во главе государства, как и большинство чиновников, занимались только собой, «одна Франция была забыта»[165]. Что сделал Наполеон? «Он отнюдь не забыл индивидов, но он в первую очередь занимался массами. Он сделал кое-что для каждого из своих приближенных и многое для народа, который был далеко от него. Он признавал его нужды, понимал его чаяния… и стал «общественным» деятелем»[166]. Наполеоновский режим пал. Означало ли это, спрашивал Гизо, что Наполеон пренебрег личными интересами своего окружения? Нет, конечно: «никогда еще человек не был окружен таким кортежем индивидуальных интересов; никогда человек не имел больше средств и большего искусства руководить людьми. Но в то же время, он забыл Францию. Он не находил больше в чувствах и интересах нации свои главные средства управления»[167]. Как видим, именно нация, общественное мнение являются для Гизо основой сильной власти. В умении договариваться с массами, по его мнению, заключается «великая пружина власти»[168]. Гизо приводит слова Христа: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». (Ев. от Марка, гл. 2, стих 17). Задача власти, по мысли Гизо, заключается в том же самом: она имеет дело, главным образом, с социальными болезнями. Ее искусство состоит в том, чтобы находить в самом обществе точку опоры…»[169]
К сожалению, именно этого взаимодействия между властью и обществом не хватило режиму Июльской монархии и явилось одной из главных причин его падения. То, что Гизо очень точно понимал как теоретик, он не смог реализовать на практике.
7 декабря 1820 г. Гизо начал читать свой курс лекций в Сорбонне. Он писал, что в этом курсе он отбросил все то, что могло иметь намек на современную ему систему и образ действия правительства[170]. В то же время для Гизо история всегда была теснейшим образом связана с политикой, она служила обоснованием правильности его политических идей. Поэтому, как верно отмечал русский публицист Е. М. Феоктистов, лекции Гизо не были спокойным изучением прошлого, без всякой связи с настоящим. Гизо – убежденный сторонник конституционной монархии; он служил ей делом, находясь на государственной службе; когда же эта сфера деятельности оказалась закрытой для него, он продолжил развивать свои идеи с преподавательской кафедры. Основной мыслью его курса было доказать, что конституционный образ правления вытекал из всего предшествующего исторического развития Франции. Гизо неоднократно подчеркивал, что история Франции – это не только 1789 год, но и вся предыдущая история; вся история страны заключалась для него в постепенном восхождении к современной цивилизации. Гизо писал: «Я избрал предметом своего курса историю древних политических учреждений христианской Европы… Таким образом, я близко касался поразительных затруднений той современной политики, от которой я решился держать себя вдали. Но вместе с тем, предмет этот, естественно, давал мне случай стремиться путем науки к двойной цели:… разрушить революционные теории и привлекать интерес и уважение к прошедшим судьбам Франции»[171]. Вся история Франции была поэтапным восхождением к представительному образу правления. Он писал, что ему «хотелось воскресить старую Францию в памяти и в понимании новых поколений, так как было бы столь бессмысленно, как и несправедливо презирать опыт предшественников, поскольку современное поколение французов совершало огромный шаг на том же пути, по которому следовала Франция в течение многих столетий»[172]. Как видим, Гизо был всецело предан интересам нового французского общества и полон уважения к истории Франции, он выступал за примирение новой и старой Франции, за их мирное сосуществование.
В декабре 1821 г. министерство Ришелье пало, к власти пришло крайне правое министерство Виллеля, бывшего лидера ультрароялистов в «бесподобной палате». Курс Гизо был запрещен. Лишенный государственных должностей и преподавательской кафедры, он всецело посвятил себя изучению вопросов государственного строительства во Франции, парламентаризма, что и привело его к пристальному анализу политической истории Великобритании, как страны, имевшей давнюю традицию конституционного образа правления.
В это время Гизо проявил себя уже как решительный защитник парламентаризма, поскольку он видел, что королевская власть не смогла обеспечить для страны конституционное правление. Особенно ярко эти проблемы нашли свое выражение в упоминавшейся выше работе «О правительстве во Франции со времен Реставрации и о современном министерстве» (1820). Здесь Гизо выступил как убежденный сторонник системы парламентаризма и защитник сильной власти парламента. Теперь Гизо полагал, что именно парламенту должен принадлежать решающий голос в формировании министерства: «оспаривать у палат решающее влияние на формирование министерства или требовать от министров быть сильными без поддержки палат, значит, отказаться от представительного правительства»[173]. Если раньше в качестве посредника между различными ветвями власти, между властью и гражданским обществом Гизо рассматривал королевскую власть, то теперь эта посредническая функция отводилась именно парламенту. Парламент, по его мысли, является единственным звеном, соединяющим власть и общество: «Ослабьте их связь и общество и власть отдалятся, изолируются друг от друга, не смогут признать и постичь друг друга»[174]. Сильный парламент является единственным средством, способным примирить монархию и Хартию, то есть старую и новую Францию[175]. Как видим, если для Руайе-Коллара, как и для Гизо в 1816 г. именно королевская власть являлась гарантом стабильности в обществе, связующим элементом между ветвями власти, то для Гизо в 1820 г. такой силой являлся именно парламент. Как и четыре года назад он подчеркивал мысль о необходимости взаимодействия государства, органов власти и гражданского общества. Но во Франции, как уже отмечал Гизо, не было опыта парламентаризма, как в Великобритании или в США; в отличие от Франции, в этих странах «…дерево выросло на своих корнях, здание возводилось на старинном фундаменте»[176]. В Англии и Соединенных Штатах, по его мнению, прогресс системы представительного правления был внутренней необходимостью; каждая новая потребность, возникающая в обществе, приводила к развитию новых, более совершенных институтов. Во Франции же, наоборот, представительный образ правления пришел извне; представительное правление «сверху спустилось на страну, которая сама не создала его. Таким образом, мы сразу получили высшие формы, не располагая более простыми и незаметными элементами»[177]. Гизо полагал, что у французов был некий идеальный, взращенный на идеологии Просвещения, книжный образ представительного правления, который, казалось, должен был немедленно воплотиться на практике: «Мы требовали от представительного правления быть всем, чем оно должно быть, хотя так мало сделали для этого»[178].
Убежденный сторонник конституционной монархии и яростный противник абсолютизма, Гизо признавал огромную позитивную, централизующую роль королевской власти на определенном этапе развития французского общества. Эти идеи были им ярко раскрыты в его курсе лекций по истории цивилизации в Европе и во Франции, прочитанном в Сорбонне в 1828–1830 гг. В «Истории цивилизации во Франции» он писал, что «королевская власть – это учреждение, наиболее, может быть, содействовавшее образованию европейского общества, слиянию всех общественных элементов в две силы – правительство и народ»