[478]. Британское правительство также отклонило французские предложения о совместном контроле торговых путей в Азии и о положении христиан в Сирии.
В результате проект конвенции свелся к объявлению, что проливы Босфор и Дарданеллы останутся под абсолютным суверенитетом Турции и будут закрыты для военных судов всех других держав. Но поскольку основное требование Франции – предоставление Мухаммеду Али прав на наследственное владение Египтом – в тексте было учтено, и протокол, извещавший об окончании кризиса, предшествовал заключению новой конвенции, Гизо заявил о согласии Франции присоединиться к союзу четырех держав.
13 июля 1841 г. были подписаны два дипломатических акта: один – Австрией, Великобританией, Пруссией и Россией, а другой – этими же державами и Францией. Первым из них был протокол, помеченный 10 июля, в котором заявлялось об окончании турецко-египетского кризиса и содержалось приглашение Франции присоединиться к Конвенции о Проливах. Второй документ – договор пяти держав, с одной стороны, и Турции – с другой, получивший название второй Лондонской конвенции, регулировал режим черноморских проливов. Согласно Конвенции о Проливах, Босфор и Дарданеллы были поставлены под общеевропейский контроль. Подписание второй конвенции и присоединение к ней Франции означало расширение коллективного вмешательства нечерноморских держав в правовой режим черноморских проливов. Таким образом, начиная с конвенции 1841 г., режим проливов стал регулироваться многосторонними актами, а не соглашениями наиболее заинтересованных держав – России и Турции, как это было до тех пор.
За несколько дней до подписания конвенции, 5 июля 1841 г. в Великобритании произошла смена министерства: кабинет вигов оказался в меньшинстве, к власти пришли тори под руководством Р. Пиля; министром иностранных дел стал лорд Дж. Г. Абердин. Во Франции это известие было встречено с нескрываемым удовлетворением, поскольку Пальмерстона французы рассматривали как своего злейшего врага, добившегося исключения Франции из «европейского концерта». Княгиня писала лорду Абердину еще 7 февраля 1841 г.: «Скажу вам откровенно, что никогда при нем (Пальмерстоне. – Н.Т.) не будет искреннего восстановления дружественных отношений между Францией и Англией… Лорд Пальмерстон – это враг каждого француза»[479]. Еще до смены английского министерства Ливен очень четко подметила радостные ожидания во Франции. В письме брату Александру от 28 апреля (10 мая) 1841 г. она писала: «Ждут новостей из Лондона. С удовольствием ожидают изменения министерства, хотя мало кто еще в это верит»[480]. Об этих же настроениях она писала лорду Абердину: «Наконец Англия получит хорошее министерство, которое понимает свое достоинство и свой долг. Все здесь очень заинтересованы, чтобы известные события произошли как можно скорее, чтобы подписать с Вами, а не с лордом Пальмерстоном, соглашение, которое введет Францию в европейский концерт и прекратит эту ужасную бурю, которая разразилась после 15 июля»[481]. Уже после формирования кабинета Р. Пиля она писала своему другу: «Я очень искренне верю, что европейский мир и добрые отношения между державами имеют больше гарантий в Ваших руках, нежели в руках лорда Пальмерстона. И я не одна так думаю. Со мною согласны все европейские дипломаты, с которыми я здесь общаюсь»[482].
Она также справедливо подметила, что Пальмерстон всячески стремился заключить с Францией Договор о праве осмотра (кораблей в целях борьбы с работорговлей) до своей отставки и весьма скептически относилась к такой вероятности. В том же письме брату она писала: «Очевидно, что Гизо откажет. Он предпочитает подарить этот букет тори, если они придут к власти»[483].
Итак, подписанием Конвенции 13 июля 1841 г. Восточный вопрос был временно урегулирован. Как справедливо подметил Гизо в беседе с Н. Д. Киселевым[484], подписание Конвенции ознаменовало «окончание турецко-египетского конфликта, но не разрешение Восточного вопроса в целом», поскольку, по его словам, «несчастный упадок Османской империи приведет вскоре к возможности новых затруднений…»[485]. Это произойдет спустя двенадцать лет, когда Россия и Франция окажутся противниками в Крымской войне.
После подписания Конвенции 13 июля внешнеполитическая ситуация постепенно стабилизировалась, чего нельзя было сказать о внутриполитической обстановке во Франции. Ливен писала Абердину 11 ноября 1841 г.: «Здесь ничего нового, как всегда – интриги. Французы имеют к ним привычку… Сессия будет более сложной, чем предыдущая. Тогда, по сути, была только одна мысль – мир; нельзя было серьезно атаковать правительство, которое его провозгласило. Сегодня все изменилось. В условиях безопасности персональные амбиции снова берут верх»[486].
Подписанием Конвенции 13 июля 1841 г. Восточный вопрос был на время урегулирован, а Франция вышла из международной изоляции, однако ее требования относительно статуса Иерусалима, положения христиан в Сирии, нейтралитета торговых путей учтены не были, что вызвало волну критики кабинета Сульта – Гизо со стороны оппозиции.
В то же время, хотя и уменьшенное в размерах, владение Мухаммеда Али обладало теперь гарантиями, которых ему не доставало до кризиса. Это давало Франции возможность усилить противодействие английской политике в Египте, Алжире и даже Испании, где снова усилилось ее влияние. Кроме того, сохранилось и влияние Франции в Сирии, благодаря поддержке христиан и части местных мусульман из черкесов и прочих меньшинств[487].
Итак, военная тревога осени 1840 г., когда Франция и Великобритания находились на грани политического разрыва, не привела к открытому вооруженному конфликту. Политика Гизо, направленная на поиски путей мирного урегулирования Восточного кризиса и восстановление европейского равновесия сил соответствовала курсу «тетрархии», то есть стран – участниц Лондонской конференции, стремящихся не допустить всеобщей войны.
Гизо в своих действиях исходил из приоритетной задачи сохранения международной стабильности и недопущения развязывания войны, с целью удовлетворения территориальных притязаний египетского паши, пусть даже очень выгодных Франции. Он полагал, что его предшественник Адольф Тьер преувеличивал важность ближневосточных дел, не сумев почувствовать разницу между национальными интересами Франции и второстепенными интересами, имевшими временный характер. По его мнению, в 1840 г. не были затронуты национальные интересы Франции, поэтому и не было необходимости компрометировать их агрессивной и воинственной политикой. Учитывая напряженную внутриполитическую ситуацию в стране, Гизо имел достаточно оснований утверждать, что в случае войны между Францией и другими европейскими державами во Франции могла бы вспыхнуть революция, которая смела бы существовавший политический режим. Даже если бы удалось избежать революции, страна, по мнению Гизо, оказалась бы перед лицом коалиции европейских держав, которая принесла бы ей еще более жестокое поражение и еще более обременительные трактаты, нежели в 1815 г. В этом отношении, в своем анализе политики Тьера в 1840 г., Гизо как бы предвидел события 1870 г.
Франко-английское «сердечное согласие»
После Июльской революции, осложнившей международное положение Франции, главную возможность стабилизировать ситуацию либералы-орлеанисты усматривали в сближении с Великобританией. Установление «сердечного согласия» между двумя странами было одной из основных внешнеполитических задач французских политиков. Как отмечал английский исследователь Роджер Балл ей, в начале 1830-х Франция и Великобритания впервые за столетия рассматривали друг друга, скорее, естественными и очевидными союзниками, чем постоянными и непримиримыми врагами[488].
Однако общественное мнение Франции, сугубо антибританское еще со времен Столетней войны, а потом войны за «испанское наследство», не говоря уже о наполеоновских войнах, не было готово к проанглийской ориентации орлеанистов. Оппозиция обвиняла правительство в проведении антинациональной политики, в принесении в жертву истинных интересов страны мнимому «сердечному согласию» с Великобританией, презрительно именуя кабинет Сульта – Гизо «министерством заграницы», а самого министра иностранных дел «лордом Гизо» или «лордом Валь-Рише», имея в виду его якобы проанглийскую политику[489]. Это приводило к осложнению внутриполитической ситуации в стране, способствовало формированию оппозиции, главным объектом критики которой была именно внешняя политика Луи Филиппа.
Гизо рассматривал укрепление отношений с Великобританией не как самоцель и действовал не из-за страха перед Великобританией, стремясь «ублажать» ее, в чем его обвиняла оппозиция. Если бы Франция так «боялась» Великобритании и действовала исключительно в угоду ей, она бы не стала второй колониальной державой мира. Он стремился использовать «сердечное согласие» как средство достижения Францией своих национальных задач, как возможный метод усиления ее позиций в Европе, стремясь вынудить Великобританию стать союзницей Франции против России (конкурента Великобритании на Ближнем Востоке, на Кавказе и на путях к Индии), при нейтрализации Пруссии (в то время союзника России и врага пробританских либералов в Европе) и Австрийской империи (как и Пруссия, чуждой Великобритании идеологически и во многом ее конкурента на Балканах и в Средиземноморье). В то же время во Франции понимали, что сближения с Англией можно было достичь, только разрешив наиболее спорные вопросы в двусторонних отношениях: отказавшись от активной колониальной политики, а также от распространения французского влияния на Бельгию и на Пиренейский полуостров.