Большое значение в англо-французских отношениях того времени имели личная симпатия, даже дружба, возникшая между Гизо и Абердином, ставшим в 1841 г. главой внешнеполитического ведомства. Гизо очень высоко оценил качества этого политика. Он писал: «Настоящий и гордый англичанин, но гордый без предрассудков и зависти, верный традициям своей страны, но чуждый косности партий или народа». Гизо подчеркивал, что, хотя Абердин принадлежал к партии тори, он был человеком либеральных взглядов, не разделяя «их предубеждений, их страстей, их завещанного преданием упорства»[490]. Можно согласиться с мнением английского исследователя Д. Джонсона, что именно эта дружба «создавала истинную основу «сердечного согласия»[491]. В этих условиях дружба княгини Ливен с английским министром также была весьма полезна для франко-английских отношений. Отношения Ливен с Абердином не всегда были такими душевными. В самом начале их знакомства она отзывалась о нем иначе. Она находила, что его взгляды «низки и подлы»[492], потому что он в то время недоброжелательно отзывался о русской политике. Но теперь, когда она сама была сторонницей «сердечного согласия» (понимая, что на франко-российское сближение рассчитывать не приходится), она была признательна лорду Абердину за то, что он доброжелательно относился к Гизо и также был заинтересован в нормализации отношений между двумя странами. Действительно, она любила всякого, кто сочувственно относился к Гизо. Понравиться ему было самым верным средством добиться симпатии княгини.
Однако оппозиция во Франции полагала, что «сердечное согласие» существовало только между министрами, но не между странами[493]. Да и сам Абердин отмечал, что «сердечное согласие» оставалось «доверием на один день»[494], что неоднократно подтверждалось в моменты острых международных кризисов. Действительно, в силу серьезных противоречий и острой конкурентной борьбы между Францией и Великобританией в Европе и других частях света, зачастую «сердечное согласие» являлось таковым только на бумаге, и повсюду интересы двух стран вступали в противоречие, будь то в Европе, в Средиземноморье, на Ближнем Востоке или в Океании.
Кроме того, англо-французским отношениям не хватало «сердечного согласия» между монархами. Чтобы восполнить этот пробел, летом 1843 г. королева Виктория решила нанести визит королю Луи Филиппу. Инициатива исходила от английской стороны: посол
Великобритании в Париже лорд Каули 23 августа просил о встрече с Гизо, чтобы сообщить ему о намечающемся визите. Поскольку этот визит мог быть неоднозначно воспринят как в Париже, так и в Лондоне, о нем не сообщалось заранее и сам он имел, скорее, семейный характер.
Брачные союзы между Орлеанами и Саксен-Кобургами были в Европе достаточно распространены. Королева Виктория приходилась племянницей королю Бельгии Леопольду и, следовательно, его жене, дочери Луи Филиппа, королеве Марии Луизе. Принц-консорт Альберт, по просьбе Виктории, имел разговор о намечающемся визите с Марией Луизой, просил ее предупредить об этом свою мать, французскую королеву Марию Амелию, и хранить эту новость в секрете даже от Луи Филиппа[495].
Французское правительство возлагало большие надежды на визит английской королевы. В это время правительство Луи Филиппа еще оставалось предметом недоброжелательства в Европе; русский, австрийский и прусский монархи продолжали рассматривать Луи Филиппа как узурпатора трона. Например, король Пруссии, совершая визит в Великобританию, решил не проезжать через Париж.
В этих условиях Луи Филипп полагал, что посещение королевой Викторией Франции могло иметь благоприятные последствия для укрепления международного престижа Франции, способствовать изменению отношения европейских абсолютных монархов к французскому королю и правительству.
Известие о намечающемся визите было встречено с большой долей скепсиса дипломатическим корпусом в Париже. Так, граф Рудольф Аппоньи, беседуя с Ливен 30 августа, с трудом сдерживал свое негодование. Он назвал визит королевы Виктории «капризом ребенка», на что княгиня ответила: «Каприз, на который изъявили согласие министры, а они не дети». «Да, но они очень робки и дрожат перед нею», – возразил дипломат. «Во всяком случае, – ответила княгиня, – короля посетит один из самых могущественных монархов Европы, который обыкновенно никуда не выезжает. Это большой прецедент». В заключение разговора Аппоньи добавил, что «король жестоко ошибается, если считает, что и другие монархи отныне поведут себя иначе. Ни один из них не приедет». «Но после посещения королевы король легче обойдется без этого», – парировала княгиня[496].
Когда княгиня Ливен отметила, что господа дипломаты недовольны визитом, граф Аппоньи, покраснев, ответил: «Нет, это не так. Мы в таких хороших отношениях с Англией, мы так уверены в ней, что мы будем только рады этому визиту»[497].
Дарья Христофоровна писала Гизо, передавая этот разговор: «Несомненно, Европа будет очень недовольна, и это доказывает, что все без исключения континентальные державы относятся к здешнему правительству недоброжелательно. Относитесь бережно к Англии, это ваш лучший козырь»[498].
От австрийского дипломата Ливен заехала в английское посольство, где царил иной настрой. «Я видела Каули и его жену, – писала она Гизо, – они на седьмом небе… По правде сказать, чем больше думают об этом событии, тем более находят, что оно имеет огромное значение. Радуйтесь этому, но, смотрите, не возгордитесь. Примите как следует королеву, ухаживайте за принцем»[499].
В этот же день Дарья Христофоровна видела графа Моле, бывшего в то время в оппозиции правительству Сульта – Гизо. Ливен ожидала, что Моле будет недоволен событием, которое могло укрепить позиции его политического противника, однако Моле проявил себя настоящим патриотом. «…Я в восторге от этого путешествия, это превосходно. И я радуюсь этому событию вдвойне, потому что это злит некоторых людей. Это даже забавно», – заявил он, имея в виду дипломатический корпус[500].
Между тем княгиня узнала, что Н. Д. Киселев, не отставая от своих коллег по дипломатическому корпусу, присоединился к пари, что английская королева не приедет. Ливен тотчас пригласила российского поверенного в делах заехать к ней, чтобы дать ему понять, что она не одобряет его поведения. Она писала Гизо: «Киселев заезжал вчера ко мне в Босежур, перед моим отъездом. Мне хотелось сказать ему, что дипломатический корпус ведет себя глупо, и дать ему, таким образом, понять, что ему следовало бы говорить и поступать иначе. Он признал себя виновным в том, что держал пари, о чем он искренне сожалел. Я успокоила его и сказала, что на это не следует обращать внимания. Но ему следует быть осторожнее в словах».
Киселев оказался восприимчивым к советам Ливен: «Он утверждает, – писала она Гизо, – и я ему верю, что, говоря о путешествии королевы, он всем сообщает: «Это очень большое событие», и когда ему возражают, что это «каприз маленькой девочки», то он отвечает: «Маленькая девочка, которая царствует и является в сопровождении своих линейных судов и министра, – это уже правительство, это сама Англия». Я похвалила его и советовала ему продолжить в том же духе»[501].
Визит намечался в королевский замок Ё (Ей), что в Нормандии. В замке присутствовала вся королевская семья: Луи Филипп с супругой, их дочери: принцесса Мария Луиза и принцесса Клементина, жена принца Августа Кобургского. Там же были и сыновья Луи Филиппа: принц Жуанвильский, герцог Омальский и герцог Монпансье. Отсутствовал только герцог Немурский, руководивший в это время маневрами в Бретани.
Приготовления к визиту совершались под личным руководством короля Луи Филиппа. Он приказал прислать из Парижа пушки и военных, которые должны были состоять при них, столовое серебро и фарфоровую посуду.
31 августа Гизо писал Ливен о состоянии Луи Филиппа в те дни: «Он чрезвычайно моложав, вполне доволен предстоящим событием, в восторге от того, что он может хорошо устроить и показать свой дворец и действовать в интересах своего престола. Он предполагает иметь продолжительный и вполне откровенный разговор с Абердином. Само собой разумеется, с королевой он ни словом не обмолвится о политике, если только она сама того не захочет»[502].
Французская общественность отнеслась к визиту вполне спокойно. В нем французы нашли некоторое удовлетворение своей национальной гордости. Однако выражали они свое удовлетворение без особого энтузиазма. Гизо писал в «Мемуарах»: «…во Франции не любят англичан… Трепорт был сожжен два или три раза и расхищался в войнах, не знаю сколько раз. Ничто не казалось таким легким, как возбудить здесь народную страсть… Но сказали: «Английская королева оказала любезность нашему королю; будем же любезны с ней»[503]. Как отмечал Э. Доде, «всеобщее поведение свидетельствовало о желании любезно ответить на хороший прием, и только»[504].
До самого последнего момента не было ясно, посетит ли королева Париж. Гизо и король Луи Филипп выражали серьезные опасения относительно возможного посещения столицы, не будучи уверенными в том, что королеве будет гарантирована безопасность. Гизо писал Ливен из Ё 1 сентября: «Поедет ли княгиня в Париж? That is the question. Никто ничего не знает. Себастьяни, приехавший вчера из Лондона, говорит – да. Королева Бельгии настаивает на обратном. Во всяком случае, король предложит ей поехать и будет настаивать на этом. Мы решили с ним это сообща. Но мы дрожим при мысли об этом. Крики уличных мальчишек, выстрел какого-нибудь негодяя – все возможно в этом мире в наше время… Надо предложить поездку и настаивать на ней приличным образом. Если она не пожелает ехать, отлично; если пожелает, то мы сделаем вид, как будто ничего не боимся, и все будет хорошо»