В конце февраля 1845 г. были начаты переговоры, которые вели со стороны России Н. Д. Киселев, со стороны Франции – барон де Барант, формально продолжавший занимать пост посла Франции в России. Переговоры происходили очень медленно, поскольку обе стороны не желали отменять установленные ими покровительственные тарифы. В марте 1846 г. Гизо, после совещания с министрами торговли и финансов сообщил Н. Д. Киселеву, что французское правительство считает невозможным отменить принятый в прошлом году закон, устанавливавший покровительственные пошлины для французских судов в Средиземном море. Гизо предложил установить равные пошлины для судов, идущих с Балтийского моря, но оставить существовавшие с 1845 г. пошлины для судов, следующих в Черное море или выходящих из его портов. Переговоры чуть было не сошли на нет, поскольку Киселев заявил, что в таких обстоятельствах «нечего продолжать переговоры». В итоге русское правительство не согласилось с французскими требованиями относительно сохранения дифференцированных пошлин для французских и русских судов, но признало принцип взаимности в отношении судоходства и таможенных порядков (ст. 1, 3). К тому же русское правительство согласилось с французскими предложениями, устанавливающими различия в пошлинах между портами Северного и Балтийского морей, с одной стороны, и Средиземного, Черного и Азовского морей, с другой стороны (ст. 3, 7). В августе 1846 г. Киселев получил окончательные инструкции от своего правительства и 16 сентября 1846 г. трактат о торговле и мореплавании был подписан, а 20 октября ратифицирован[671].
С этого времени в отношениях между Францией и Россией наметилась тенденция к лучшему. Указом императора Николая I от 12 октября 1846 г. Барант за свое активное участие в заключении русско-французского торгового договора получил орден Александра Невского[672]. Когда Великий князь Константин Николаевич в апреле 1846 г. посетил Тулон, совершая путешествие, ему был оказан самый любезный прием со стороны французских властей, несмотря на то, что Великий князь путешествовал инкогнито.
Когда в 1846 г. во Франции разразился неурожай, помощь ей оказала Россия, вывозившая во Францию хлеб через Черное море. Причем если раньше привилегии получали суда с зерном, заходившие в порт Марселя, то теперь льготы были распространены и на другие средиземноморские порты Франции[673]. Однако ввоз русского хлеба был осложнен вследствие финансовых трудностей, которые испытывала Франция из-за чрезмерных спекуляций акциями железнодорожных и других акционерных предприятий. Долг Французского банка составлял 368 млн франков; для уплаты «чистыми» деньгами у него оставалось всего 71 млн франков. В это время Французскому банку была оказана помощь с той стороны, откуда ее меньше всего ожидали. Император Николай выразил желание купить у банка французских государственных бумаг на 50 млн франков по весьма выгодному курсу. 16 марта 1847 г. между Французским банком и Н. Д. Киселевым была заключена соответствующая конвенция[674]. Как отмечал А. Л. Рохау, эта финансовая операция вызвала большое удивление во Франции: «Одни говорили, будто император Николай хочет только блеснуть и придать себе важность, другие уверяли, что покупкою государственных бумаг он хотел приобрести средства влияния на французскую биржу и, таким образом, на французскую политику…»[675] Рохау не без оснований объяснял этот шаг русского правительства стремлением России облегчить сбыт своего хлеба, затрудненный финансовыми проблемами Франции[676].
После оккупации Кракова австрийскими войсками, являвшейся грубым нарушением договоров 1815 г., французская общественность настаивала на немедленном прекращении их действия для Франции, на ее вмешательстве в конфликт с целью защиты Краковской республики и критиковала правительство за бездействие. Гизо же считал, что необходимо соблюдать договоры; оккупация Кракова является противозаконным актом, но это не повод для того, чтобы Франция приняла вооруженное участие в событиях, так как в подобном случае Франция вновь окажется перед лицом коалиции, гораздо более опасной, чем в 1814 г., а итогом будет военное поражение и революция внутри страны.
Французский протест был редактирован в столь умеренных выражениях, что как Н. Д. Киселев, так и К. В. Нессельроде, прочтя его, поспешили высказать чувство удовлетворения[677].
В конце 1847 г. между обоими правительствами произошло серьезное столкновение по поводу приема, оказанного послом Франции в Константинополе польскому выходцу Владиславу Замойскому, племяннику А. Чарторыйского. Он был не только принят послом, но и представлен османским властям. Русское правительство потребовало в весьма энергичных выражениях удовлетворения, французское правительство, столь же энергично доказывало, что в этом деле существует явное недоразумение, из которого никак нельзя вывести желания французского правительства оказать какое-то особое покровительство польской эмиграции в Турции. В итоге русское правительство решило предать это дело забвению.
По другому важному политическому вопросу – войне кантонов в Швейцарии, между русским и французским правительствами также не обнаружилось серьезных разногласий. Император Николай одобрял предложения и образ действия французского правительства относительно Швейцарии. Правда, он постоянно повторял один и тот же совет: необходимо было предупредить волнения в швейцарских кантонах. В таком случае не было бы необходимости в интервенции в Швейцарию.
Революционные события 1848 г. во Франции не явились для русского монарха неожиданностью. Падение Луи Филиппа подтвердило его прежние предположения. Даже республика во Франции представлялась ему более желательной, чем конституционный режим. «Республика, – говорил Николай, – может существовать рядом с абсолютной монархией; прямая цель обоих режимов – счастье народа. Конституции, напротив, созданы лишь для каких-то отдельных лиц»[678].
Как видим, годы Июльской монархии явились весьма сложным и напряженным этапом в русско-французских отношениях. Это было связано не только с идеологическим неприятием русским самодержавием революции, но и с опасениями, что Франция пойдет на ревизию Венской системы, а также с противоречиями, существовавшими между двумя странами, прежде всего на Ближнем Востоке. В то же время царское правительство было вынуждено мириться с Францией как участницей «европейского концерта», осознавая, что единственным средством ее «нейтрализации» будет проведение умеренного внешнеполитического курса.
В политической линии Гизо относительно Российской империи проявилось следование принципам «реальной политики». Несмотря на идеологические разногласия с самодержавной Россией, Гизо считал возможным укреплять партнерские связи с нашей страной, равно как с Австрийской империей и германскими государствами. Здесь также проявилась его линия на проведение «блоковой политики», направленной на создание противовеса влиянию Великобритании. Несмотря на стабилизацию французского общества в 1840-е и симпатии русского двора к политической деятельности кабинета Сульта – Гизо, существенного улучшения в отношениях между «фасадной» Россией, как называл нашу страну маркиз де Кюстин, и «фальшивой» Июльской монархией, если следовать терминологии Николая I, не произошло.
«Германская угроза»: миф или реальность?
На Венском конгрессе державы-победительницы не пошли на применение принципа легитимизма по отношению к германским землям, а, по сути, сохранили порядок вещей, созданный Наполеоном I под новым названием – Германский союз, находившийся под контролем Австрии и Пруссии.
Французские либералы осудили эти решения, восстанавливавшие на Рейне систему, существовавшую к 1792 г., и оценивали решения Венского конгресса как угрожающие национальной безопасности Франции в будущем. По их мнению, главная задача французской внешней политики заключалась в возвращении Франции левого берега Рейна в качестве ее естественной границы, как лучшей гарантии национальной безопасности страны. Как следствие, все усилия французской дипломатии должны были быть направлены на проведение и поддержку политических действий и движений, способных привести к упразднению системы, установленной Венским конгрессом. В этом отношении все группы французской оппозиции – от умеренных либералов до радикальных республиканцев в годы Реставрации проявили единодушие. Начиная с первых лет Реставрации в массовом сознании французов формируется убеждение, характерное для всего XIX века: главным источником французских бед, и в первую очередь поражения Франции под Седаном, являются договоры 1815 г.
Кроме того, в годы Реставрации французские республиканцы и либералы рассматривали немецкую буржуазию, все более активно требовавшую политических свобод, как союзника в будущей борьбе против режима Бурбонов в их собственной стране. Поэтому они положительно относились к идее создания единого немецкого государства.
Июльская революция привела к существенной трансформации политики Франции по отношению к германским государствам. Орлеанисты, придя к власти, вскоре начали осознавать, что прежняя политика, направленная на поддержку движения за объединение германских земель, может привести к негативным последствиям для Франции. Стремясь укрепить новый политический режим и добиться признания легитимности короля Луи Филиппа европейскими монархами, они исходили из принципа признания системы международных отношений, зафиксированной Венскими договорами.
Лидеры Сопротивления справедливо полагали, что активная поддержка патриотического и революционного движения в германских государствах могла спровоцировать антифранцузскую реакцию стран – участниц Священного союза. Поэтому в правящих кругах Франции считали, что пассивное наблюдение за событиями, происходящими в германских землях, было бы