автор никогда и не думал представлять как плод высокой духовности, весьма набожный и весьма ученый кюре церкви Святого Иоанна размечал путь замужней женщины следующими вехами: лень, болтовня и, наконец, нищета. Ей более подобает жить одной и трудиться. Его «Малый трактат, увещевающий предпочитать состояние девственности браку» вполне недвусмыслен: идеал — девственность.
Или, точнее, «весьма смиренная девственница». Эти клирики читали послания апостола Павла и несколько скоропалительно усвоили аксиомы, отвечавшие их собственному видению мира: «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью!» Они весьма невнимательно отнеслись к Ветхому Завету, где сказано, что нужно искать «сильную жену». И моралисты, и сатирики в конечном счете сошлись на том, чтобы сделать из женщины служанку.
Пессимизм этого клирика, похоже, роднит философию «Пятнадцати радостей» с философией баснописца, выразившегося: «Да зелен виноград…» Так или иначе, но супружеское благочестие «Парижского домовода» отвечает ему по всем пунктам, но не является его абсолютным опровержением. «Домовод», овдовев и недавно вновь женившись, хотел быть советником и своей молодой жены, и своей будущей вдовы, обратить ее внимание на те качества, за которые был бы благодарен любой муж, передать практические рецепты содержания дома в хорошем состоянии. Он рассказал и об искусстве обучения соколов, и о том, как надо бороться с крысами и мухами, и о том, как управлять челядью, не забыл изложить и основные принципы здоровой семейной экономики, а о супружеском счастье упомянул лишь между строк. Хотя надо сказать, что, будучи счастливым супругом, автор предпринимает меры предосторожности, дабы таковым и оставаться. Ярый патерналист, причем начисто лишенный женоненавистничества, этот добрый буржуа смешал воедино настоящее и будущее и вывел на сцену, не отделяя одно от другого, возможное и идеальное. Тональность его рассказа выдает человека спокойного и довольного своей судьбой. Он глубоко порядочен, хотя и не лишен фатовства.
«Насколько я припоминаю, все, что вы делали с самого дня нашей свадьбы и до настоящего дня, было благим и для меня приятным… Мне в удовольствие смотреть, как вы ухаживаете за розами, за фиалками, как вы делаете из цветов венки, как вы танцуете и поете».
Клирик писал не столько для того, чтобы действительно предостеречь людей от вступления в брак, сколько для того, чтобы посмешить других клириков. А буржуа писал, чтобы просветить жену и одновременно продемонстрировать свою ученость. Он желал предстать в глазах читателей хорошим домоводом и одновременно показать, какой он проницательный психолог. Перечисляя заботы, которые человек его ранга вправе ожидать от жены, он, по существу, воздвигал собственный пьедестал. Супружеское счастье — это его стихия и образ жизни. Но царящее в зажиточном буржуазном доме счастье помимо материального достатка и крепкого эгоизма включает еще один весьма важный элемент — жену, верную служанку, внимательную и ненавязчивую, трудолюбивую и скромную.
«Мужчинам — труды и старания вне дома. Мужья должны заниматься многими делами, ходить туда-сюда в дождь и снег, в град и ветер: то его вымочит, то высушит, то он вспотеет, то промерзнет, то промочит ноги, то не поест, то не выспится, то не найдет подходящего пристанища.
Но от всего этого он не расстраивается, потому что его укрепляет надежда на заботы, которыми его окружит жена, когда он вернется домой, укрепляют мысли о покое, радостях и удовольствиях, которые она ему доставит, какие сама, а о каких распорядится: разует перед горячим камином, вымоет ноги, обует в новые туфли, хорошо накормит, напоит, хорошо услужит, уложит в белых простынях, накроет тело и голову, положит сверху теплые меха и усладит другими радостями и забавами, приватностями, любовью и тайнами, о коих умолчу. А назавтра — чистое белье и новые одежды».
В том, что касается комфорта, никто из авторов не делает сколько-нибудь заметного различия между тем, что мужчина ждет от супруги, служанки или любовницы. Какое имеет значение, кто зажжет огонь и постирает белье; суть в том, чтобы тебя хорошо «обслужили», как истинного господина. Но какова же роль брака в забавах и «приватностях»?
Согласие ведет к наслаждениям, ночь требует чистого белья, ванна подготавливает к любви. Все умещается в этом мужском восприятии вещей, где славная трапеза выглядит одновременно и подготовкой, и итогом. После ночи любви молодая любовница, про которую рассказывает тот же «Парижский домовод», не одобряя, однако, ее поведения, подает своему любовнику чистое белье и красивые туфли. Когда предлагают ванну, это свидетельствует о страсти, а когда трут спину, гигиена сочетается с эротизмом. Ублажение плоти — элемент любовной литургии, а любовные удовольствия дополняют общую картину жизнелюбия. Карл Орлеанский так представлял себе спокойное счастье человека перед любовным свиданием:
Обед иль лодка, ужин или ванна.
И эту странную строку он сделал рефреном не менее странного рондо про куртуазную любовь.
Кому услада высшая желанна,
Кого божественный прельщает хмель,
Пусть будет насыщаться неустанно
Речами дам, вкушающих форель[85]
Однако, соединяя в едином образе идеальной женщины супругу и любовницу, наш славный буржуа умолчал об одном. Ожидая от любовницы или жены теплой ванны для ног, чистых полотенец и пирогов с поджаренной корочкой, он оставил за собой право ругать свою супругу. Если санкцией против любовницы было расставание, то санкция против жены — гнев супруга. Единственное, что может посоветовать «Домовод» женщинам, которых ругают мужья, — это пойти в комнату, выплакать там наболевшее, «в тишине и негромко», и пожаловаться Богу.
Этот славный человек в общем и целом был доволен своей женой, и ему казалось, что подобное указание вполне ее удовлетворит.
Естественно, он отнюдь не презирал забавы в супружеской постели. Однако для страсти в его счастье места не нашлось. Чаще всего браки мелкой торговой и судейской буржуазии заключались более или менее по рассудку, и нежность в них тоже была скорее рассудочная. У любви не столь простые пути, и то, что буржуа называл любовью, было, как правило, всего лишь разновидностью подчинения.
«Повинуясь добровольно, добропорядочная женщина обретает любовь своего супруга и в конечном счете добивается от него всего, чего хочет».
«Домовод» смотрел на вещи трезво. И за его сдержанностью угадывается осведомленность о «красавцах любезниках», которые, как пытался уверить циничный клирик, завладели благорасположением чуть ли не всех жен.
Так же сдержан он и в отношении измен мужа. Их нужно понять, и «Домовод» помогает это сделать, рассказывая историю одной великодушной женщины, некой Жанны Ла Кентин. У той был муж, Фома Кентин, а у мужа — любовница. Мужчина отнюдь не отличался изысканными манерами. И спокойно смотрел на лишения «бедной девушки, прядильщицы шерсти на прялке», думая лишь о том, чтобы получать удовольствия. Супруга отправилась к любовнице с единственной целью сделать ей выговор. Однако, увидев царившую в доме нищету, предпочла помочь ей одолеть нужду. Дабы «уберечь мужа от всякого осуждения».
Значит, иметь любовницу казалось менее предосудительным, чем оставить ее без припасов, без сала, дров, угля, без свечи. Поскольку этот сюжет с другими персонажами встречается не только у «Парижского домовода», не исключено, что такое действительно имело место, так как личность Жанны Ла Кентин — не плод воображения автора. И вытекающая из рассказа мораль довольно снисходительна, что является еще одним доводом в пользу его достоверности. Хотя история эта и выглядит назидательной, исключительной ее назвать нельзя.
Дело в том, что замужняя женщина нередко потворствовала изменам спутника жизни. В супружеских отношениях она видела угрозу деторождении, опасность которых с годами возрастала, в то время как интенсивность удовольствия ослабевала. Родив до тридцати лет пять-шесть детей, она приходила к выводу, что этого достаточно. Бесплодие периода кормления позволяло избежать ежегодного зачатия, но в зажиточных семьях имелись кормилицы, отчего тяготы быта у жен буржуа уменьшались, а супружеские обязанности становились более плодоносными. Поэтому супруга была заинтересована в изменах, коль скоро они утихомиривали мужа, а рисковала при этом другая. Несмотря на указы, запрещавшие «распутницам» принимать женатых мужчин, буржуа пользовались их услугами как в банных заведениях, так и на дому, порой имели также и бескорыстных любовниц, и жены были заинтересованы в таком положении вещей.
При этом жены стремились даже обезопасить мужей от неблагоприятных последствий. Жанна Ла Кентин без обиняков объяснила это бедной прядильщице, а «Парижский домовод» передал ее слова, не заметив комизма ситуации:
«Насколько я могу судить, человек он хороший. И я всегда делала все, что было в моих силах: хорошо его кормила, поила, утешала, согревала, хорошо стелила и укрывала. А у вас, я вижу, мало что есть, чтобы его холить. И мне будет приятнее вместе с вами сберечь его в добром здравии, нежели он у меня одной будет больным».
И Жанна Ла Кентин, дабы муж не возвращался к супружескому очагу с бронхитом, взялась поправлять хозяйство бедной прядильщицы.
В тех случаях, когда супруга меньше опасалась неприятных неожиданностей или она оказывалась защищенной от них противозачаточными «пагубными секретами», неустанно обличавшимися в проповедях и наставлениях исповедника, она получала удовольствия отнюдь не в лоне семьи. Автор «Пятнадцати радостей» относился к женщинам весьма враждебно, и все же ему пришлось признать, что муж ни в какое сравнение с любовником не идет. Надо сказать, что признание это далось ему легко, поскольку он, будучи клириком, признавал вину своего пола, бия в чужую грудь.