Выбор рефрена отнюдь не случаен, и вовсе не звучность поговорки привлекла внимание поэта. В этой пословице, выбранной из сотен других, вся надежда Вийона, и выражает она только одну мысль: никогда не надо отчаиваться. Пребывая в безднах своего несчастья, бедный школяр находил силы надеяться. У него еще будет Рождество. Не то Рождество, которое празднуют 25 декабря и которое имеет в виду поговорка, а Рождество собственной жизни, новое рождение.
Принц, дурень дурнем остается,
Пока не вразумят его
Иль сам за ум он не возьмется.
Гусей коптят на Рождество[159]
Глава XIIIДЕВИЦЫ, СЛУШАЙТЕ…
Побочная любовь при законном браке — отнюдь не то же самое, что брак по любви. Социальное положение, подкрепленное женитьбой, плотские наслаждения, духовные склонности в различных проявлениях — этот комплекс мотивировок образовывал разные комбинации в зависимости от обстоятельств, темпераментов и личных планов.
Выбор, сделанный юным магистром словесных наук, был, скорее всего, продиктован не тщательным расчетом, а простым импульсом, если, конечно, дело обошлось без совета, на которые бывают щедры старшие. Доля рационализма, расчета, очевидно, была в те времена более велика — и более оправданна — на высших ступенях социальной иерархии. Получивший степень сын адвоката или племянник советника шагал по хорошо освещенной дороге, и его шансы заполучить ту или иную должность оправдывали серьезное отношение к проблеме выбора пути. Он не слишком рисковал вернуться из своего путешествия несолоно хлебавши.
Ну а Франсуа де Монкорбье шел наугад. Осознавал ли он, насколько важную роль может сыграть выбор в его дальнейшей судьбе?
Среди возможных вариантов существовали прежде всего мирские профессии. Однако они таили в себе больше риска, чем клерикальные. Не имея средств к существованию, мирянин устраивался с большим трудом, чем клирик, а вступление в брак означало отказ от всех реальных преимуществ школяра. Следовательно, исходящее из жизненного опыта женоненавистничество клирика возникало не на пустом месте: молодой магистр словесных наук, размышлявший о своем будущем ремесле, должен был очень быстро решить, сохранять ему тонзуру или отказаться от нее.
Дело в том, что, становясь клириком, дабы, например, получить степень магистра, человек еще не делал необратимого выбора. Он мог затем предпочесть какое-либо иное положение. Изменить ситуацию оказывалось невозможным на более высоких уровнях иерархии: отказавшийся от своего статуса дьякон или священник становился настоящим изгоем христианского общества. Ну а молодой магистр мог беспрепятственно войти в мирскую жизнь, удачно женившись. Но при этом ему было над чем задуматься, поскольку брак-то ведь тоже был нерасторжимым.
Одно дело духовный чин, а другое — бенефиций. Духовный чин являлся знаком приобщения к клерикальному сословию, а бенефиций в теории означал обязанности, а на практике — доход. Некоторые были канониками, не являясь священниками, другие — священниками, не будучи канониками. Клирик Арно де Серволь, вошедший в историю как «Протоиерей», чаще работал секирой, чем кропильницей, но при этом, даже имея сан протоиерея, никогда не был священником. Подобно тысячам клириков, которые, прожив славно ли, худо ли свою жизнь, никогда ни непосредственно, ни издали не были причастны к церковным службам, этот протоиерей имел лишь тонзуру, но не доходы.
Соответственно, находившийся на распутье школяр должен был подсчитать свои шансы получить то или иное место в культовой и социальной иерархии: на уровне духовных чинов и доходных бенефициев.
Домогаться чинов можно было, уже обеспечив себя бенефициями. А не имея бенефициев, всегда можно было отказаться от еще не полученного сана священника. Выбор клирика в этом случае не отличался сложностью: он старался отодвинуть момент окончательного принятия решения. При этом парижский школяр так же избегал женщин, как какой-нибудь подмастерье или приказчик, откладывавший свадьбу из-за того, что еще не накопил на нее денег. Подобно всем остальным людям, ему случалось влюбляться. Но только подумывать о браке означало потерять надежду на получение бенефициев и навсегда отказаться от карьеры.
Естественно, мужчинам и женщинам XV века была ведома страсть, приводившая к алтарю. Однако в большинстве случаев институт брака походил скорее на деловое мероприятие, чем на триумф любви. Чувство не посягало на интерес. В лучшем случае оно подкрепляло его.
Браки принцев скрепляли союзы и мирные договоры. Благодаря им получали отсрочку одни конфликты, но порой зарождались другие. Они обеспечивали счастливые престолонаследия. Например, государство, которым с 1419 года правил «великий герцог Запада» Филипп Добрый, было все соткано из браков. Для этого потребовалось, чтобы в XIII веке граф Фландрский женился на графине Неверской, в XVI веке граф Бургундский женился на графине Маго д’Артуа и их внучка вышла замуж за герцога Бургундского, наследник которого Филипп Смелый женился в 1369 году на единственной наследнице фламандского престола, обладавшей к тому же правами на Брабант и Лимбург, чем воспользовался в 1430 году их внук, Филипп Добрый…
Тогда же одна из сестер Филиппа Доброго, первым браком бывшая замужем за старшим братом Карла VII, сочеталась вторым браком с коннетаблем де Ришмоном, будущим герцогом Бретани. Вторая его сестра вышла замуж за Карла Бурбонского, а третья, ставшая герцогиней Бедфордской, вплоть до своей смерти в 1435 году оставалась самой настоящей королевой Парижа.
Отвлечемся, однако, от принцев и их матримониальных союзов. В Париже буржуа было больше, чем принцев, а среди буржуа больше было людей женатых, нежели холостых, причем для них брак тоже являлся делом, которое обсуждалось и оформлялось как контракт. Кстати, именно этим определялся парадоксальный характер обручения: хотя оно и выглядело как простое согласие на бракосочетание, но, по существу, оказывалось столь же нерасторжимым, как и само бракосочетание, потому что представляло собой соответствующим образом клятвенно закрепленный контракт. Стало быть, брак вписывался в стратегию буржуазных семейств в такой же мере, как и в дипломатию принцев. В 1386 году Жан Ле Мерсье, обер-камергер Карла VI и один из королевских казначеев в недолговечном правительстве так называемых «Мармузетов», практически сделал карьеру молодому адвокату Жану Жувенелю, устроив его брак с дочерью советника Парламента Гийома де Витри. Племянница того же Гийома де Витри вышла замуж за Жана Люйе, одного из самых богатых парижских менял, чье имя не раз встречалось среди столичных старшин. Их дочь вышла замуж за председателя Парламента Адана Кузино. А в другой среде хорошо устроил свои дела будущий канцлер Людовика XI Пьер Дориоль, женившись на вдове Гийома де Вари, компаньона Жака Кёра.
Ну а что касается судейского сословия, там из брака сделали самое верное средство приобретения должностей. Ни распространять свое влияние, ни утверждать свою власть не представлялось возможным без создаваемой на протяжении нескольких поколений круговой поруки, звеньями которой служили удачные браки. Едва попав в число власть имущих, новоявленный чиновник торопился закрепиться там с помощью матримониальных уз. Из семидесяти одного человека, заседавшего в Парламенте в 1454 году, сорок два чувствовали там себя как дома и были связаны друг с другом двумястами семьюдесятью восемью более или менее близкими родственными узами.
Карьера и брак взаимно дополняли друг друга: брачный союз открывал дверь перед одним и закрывал ее перед другим. Это хорошо видно на примере Анри де Марля, который, попав в Парламент во времена Карла VI в качестве председателя, поспешил закрепиться в хорошо известной ему как адвокату среде. выдал замуж своих дочерей. Правда, успех его из-за сопротивления уже укрепившихся на местах семейств был тогда еще неполным. Однако он заполучил в свои руки средства утверждения своего влияния. И пристроил в Судейскую палату брата, зятя и, наконец, сыновей.
Простой клирик Франсуа Вийон прекрасно знал про солидарность такого рода, всегда обращенную против него и стоявшую преградой на его пути при поиске места. Он знал людей и имел представление о барьерах. Иронически упомянутый в «Малом завещании» в качестве примера неимущего клирика магистр Гийом Котен в 1417 году занял место в Парламенте рядом со своим братом Андре, а четыре года спустя благодаря своей популярности был избран адвокатом короля. Со временем он помог проникнуть в Судейскую палату также своим племяннику, зятю и даже зятю зятя. Поэтому-то и сошел в глазах понимавшего, как делаются карьеры, поэта за «бедного клирика, говорящего по-латыни».
Если брак являлся инструментом семейной политики, то супружеское счастье могло рождаться и укрепляться, несмотря на лежавшие в его основе социальные условности. Вийон, знавший об этом, вспомнил о любимой жене парижского прево Робера д’Эстутвиля, дочери одного из предшественников Эстутвиля в Шатле Амбруаза де Лоре. Дочку тоже звали Амбруазой, и всему Парижу было известно, что она соткана из достоинств, необходимых для того, чтобы стать идеальной супругой.
Во время войны прево Лоре отличился как храбрый и верный полководец, чьи старания немало помогли Карлу VII одержать победу. Парижем он управлял твердой рукой, благодаря чему снискал популярность среди уставших от войны и жаждавших порядка буржуа. Правда, в его адрес раздавалась критика из-за многочисленных любовниц, но серьезного обвинения предъявить никто не осмеливался.
И вот весной 1446 года король Рене объявил, что устроит при своем дворе прекраснейшее из всех когда-либо виденных состязаний на копьях. Хотя Рене Анжуйский и потерял в Неаполе все земли, которые принадлежали его короне, он по-прежнему сохранял свои позиции одного из крупнейших властителей Запада.