вряд ли такого человека назовешь бандитом. По своей склонности он забулдыга, а по необходимости — вор; Вийон знает, что такое тюрьма, где обретаются мелкие воришки.
Однако между 1455 и 1457 годами в сети правосудия попадают главари шаек, жертвы энергичного прокурора города Дижона Жана Рабастеля. Из своей комнаты в Сен-Бенуа-ле-Бетурне, из ее затишья, Вийон наблюдает, как банда постепенно рассеивается. Все говорят об этом, сперва в Бургундии, затем в Париже. Сама собой Вийону приходит в голову мысль, будоражащая его воображение, сыграть роль кокийяра, чтобы попытаться определить границы честного и бесчестного. Но, пожалуй, Вийон больше думает, как бы ему наесться теплых булочек, — стихи всегда при нем.
Сначала Вийон направляется в Анжер, бежит от кары короля и принимает вид путешествующего любовника — условный тип, так хорошо известный из куртуазной поэзии; в это время он возвращается к последним стихам «Малого завещания», на дворе разгар зимы 1456/57 годов. Набожный дядя поэта питает к нему сдержанную враждебность. Так что — обворовать дядю или кого-либо другого? Город богат возможностями всякого рода.
Для такого школяра, как Франсуа, Анжер — это место, где находится университет, основанный веком раньше братом короля Карла V герцогом Людовиком 1 Анжуйским. Репутация Анжевенского университета во время царствования внука Людовика, короля-герцога Рене, превосходна. Кабаков в городе много, вралей тоже. Пословица говорит, к радости парижских писцов: «Анжер — город с невысокими домами и высокими колокольнями, с богатыми шлюхами и бедными школярами». Анжевенцы не согласны, но Вийон не анжевенец. Бедный школяр будет там как у себя дома, хотя сам хотел бы поскорее снова приступить к занятиям.
Поэт мечтает о том, чтобы ему платили за его талант. Двор Рене Анжуйского блестящ, и герцог-король, поэт, художник и музыкант — столь же просвещенный меценат, сколь и великодушный человек. Что ж из того, что герцог Анжуйский, граф Провансальский, король Иерусалимский и Сицилийский, король Рене потерял свое итальянское королевство и никогда не видел своего гипотетического восточного королевства; он все равно самый великий из французских принцев после герцога Бургундского. В Анжере, как в Тарасконе, при его дворе собраны прекрасные умы, занятые проблемой, как приятно убить время. Сам король Рене — средний поэт, талантливый художник, в общем разбирающийся в искусствах меценат. Если Анри Куро порекомендует Вийона своему хозяину королю Сицилийскому, это не вызовет удивления. А для поэта путешествие в Анжер может сослужить добрую службу: он заработает себе на жизнь.
Причины провала нам неизвестны. Очевидно, что меценат ничего не сделал для поэта, приехавшего из Парижа. Вийон вновь уезжает в поисках удачи, но ведь он не столько шалопай, сколько поэт, а потому бродит по дорогам, ведя тяжкую жизнь, не имея ни ремесла, ни покровителей. Грабитель без призвания, он входит в мир профессиональных бандитов, когда банда стала уже рассеиваться. Он будет воспевать бандитов, но чего от висельников ожидать? Друг прокурор приоткрыл ему двери двора. И двор он покинул таким же бедняком, если только, конечно, входил туда.
Маршрут этих его пяти лет нам известен. Вийон покидает Париж в первые дни 1457 года и возвращается обратно в последние недели 1461-го. Между этими двумя датами он появляется то здесь, то там. Он исходил вдоль и поперек долину Луары, эту Францию принцев, откуда продолжительные войны и парижские потрясения вымели на какое-то время некоторую часть аристократии. От герцога Бретонского Вийон попадает к герцогу Бурбонскому, минуя герцога Анжуйского и герцога Орлеанского; Франция 1430 года была поделена на множество герцогств: поэт прошел и через ряд высоких судов, довольно равнодушных к тому, что скажет прево Парижа. Нетрудно понять, чего мог там добиться беглый бродяга. Франция 1460 года — не Франция 1430-го, но правосудие не меняется, как и нравы принцев. Тот факт, что часть знати еще не совсем восстановленной столицы проживает в долине Луары, оправдывает утрату интереса к Парижу. Мода следует необходимости: нет больше нужды устраиваться в Париже.
Дошел ли Вийон до Бретани? По крайней мере, он похваляется своей удачей в Сен-Женеру близ Сен-Жюльен-де-Вувант, поэтому можно предполагать, что названия этих деревень употребляются им не только для рифмы. Может быть, поэт устроил наконец свою жизнь в качестве разносчика? В «Завещании» он скажет «бедный разносчик из Рена» — известно, что множество воров принимают обличье бродячих торговцев, чтобы наметить себе жертву и подготовить свой «выход», а затем — чтобы сохранить краденое и скрыть его перепродажу.
Очень похоже, что Вийон дважды посещал двор герцога Орлеанского в Блуа и нашел там гостеприимство, аудиторию и, кажется, даже пансион. Но вот в Бурбоннэ он как будто бы не попал, и при муленском дворе не обрел того, чего так недоставало в Анжере и что чуть не далось ему в Блуа: безопасности.
Он путешествовал. Он видел Сансерр и приметил в деревне, соседствующей с Сен-Сатюром, любопытный памятник; это, скорее всего, были римские руины, а фантазия местного люда сделала из них великолепную могилу легендарного гиганта Футеора.
Где окончилось путешествие: на берегах Роны или в центре Дофинэ? В последнем прощальном слове «Завещания» Вийон говорит о своей жизни как о блуждании по пыльной дороге. Его судьба была лишь скитанием изгнанного отовсюду оборванца-поэта, оставляющего на всех кустах «отсюда до Руссильона» клочья своей незамысловатой одежонки.
По правде говоря, мы ничего не знаем об этих скитаниях поэта и у нас нет ни одного точного свидетельства о его пребывании где бы то ни было, если только не считать Блуа и тюрьму Мён. Сен-Женеру, Сен-Жюльен-де-Вувант, Рен, Руссильон постоянно у него на языке, но поэт извлекает эти названия из своей памяти, возможно, не благодаря бродяжничеству, а в связи с рассказами своих собратьев. Они его поразили. Почему? Необычный взгляд на вещи всякий раз заставляет его утверждать то одно, то другое, историку же остается теряться в догадках.
Итак, из Сен-Сатюра в Берри. Хорошо известно, что из Блуа в Мулен дорога идет вдоль Сансерра. Путешественник знает, что Сансерр расположен буквально над Сен-Сатюром, а потому кажется, что образ «под Сансерром» родился у очевидца. Но главное для него не точность в деталях, а нескрываемая злоба и желание оскорбить свою «дорогую Розу», к которой он обращается. Поэт полагает, что у нее нет ни сердца, ни чести. Она не знакома с этими понятиями даже понаслышке. И предпочитает другое. Что именно? Любовь ради денег. Он горько иронизирует: она богаче, чем он. И у него нет ни экю, ни щита: ведь щитом называют монету, а венерин холмик — экю Венеры. Вийон устал от жестокой чаровницы и готов уступить ее гиганту Футеору.
Припомни лучше о Мишо —
И в Сен-Сатюре под Сансерром
Ты порезвишься хорошо
С его наследником Футером[193]
Мишо — это родовое имя, имя распутника. «Прыжок Мишо» — половой акт. Футеор — это персонаж фаблио, хорошо известный любителям своей кипучей мужественностью. Где же ему еще быть похороненным, как не в Сен-Сатюре, который по звучанию напоминает слово «сатир», между тем как Сансерр рифмуется с Футер?
«Большое завещание» завершается темой нищеты, где слово поэта особенно полновесно, ибо речь идет о нем самом. Вийон перестает шутить. Вся его одежда — лишь лохмотья, но не потому, что «ветер дружбы» отнял у него весь гардероб. Какое уж тут завещание, ведь поэт живет в нищете; оплакивая свое несчастье, он заявляет о желании умереть. Близкая смерть — не следствие болезни. Если прочесть внимательно последнюю балладу, поэт умирает как «влюбленный мученик», то есть добровольно.
Когда решил сей мир оставить.
Захотел уйти… Подумал о самоубийстве? Риторическая фигура поэзии влюбленных? Без сомнения, и то и другое. Главное — скорбная гримаса бродяги, умирающего в лохмотьях. И здесь, вероятно, поэт черпает слова из своих воспоминаний.
Его отправили в изгнанье,
Но что Париж, что Руссильон,
Везде о нем воспоминанья
Остались у девиц и жен.
Нигде не унимался он,
Любой красотке угождая,
И был по-прежнему силен,
Юдоль земную покидая…[194]
Никого не обманешь, и Вийон хорошо это понимает. Его последнее волеизъявление, составленное по форме настоящего завещания, звучит торжественно; Вийон здесь использует общепринятые формулировки нотариальной конторы, с установлением подлинности личности завещателя и исполнителей, с обращением к Богу и наказом выпить за него глоток вина «из черного винограда». Человек всегда на грани отчаяния. Поэт смеется, но ему не до смеха. Нищета — не иллюзия, она реальна. Однако мы не услышим в этом литературном упражнении отзвука отчаяния. Вийон как будто не принимает себя всерьез. Он кричит «всем спасибо» и делает им нос.
Добрался ли поэт до Дофинэ? Праздный вопрос, даже неуместный. Из всего сказанного по этому поводу Вийоном следует принимать всерьез лишь то, что вырвалось непреднамеренно. Не всегда можно принимать на веру его философствования, тем более когда он подписывается акростихом своего имени. Вот какую истину он нам поверяет:
Велел апостол позабыть вражду
И вместе мыкать горе и нужду,
Любить друг друга, попусту не споря,
Лишь в мире счастье, нет его в раздоре.
Об этом не напрасно речь веду, —
Написано злодеям на роду:
Кто сеет зло — пожнет позор и горе![195]