Отныне мораль всей человеческой истории держится лишь на этом, с той лишь разницей, что Витри, обновивший «Геор-гики», не обладал при этом гениальностью Вергилия. Тот, кто ничего не имеет, наслаждается своим простеньким счастьем, каким оно представляется тому, кто живет на добрую ренту. В анонимной поэме говорится как раз об этом: нет денег, нет и забот. Сапожник Лафонтена станет рассуждать так же:
«И деньги есть?» — «Ну, нет, хоть лишних не бывает,
Зато нет лишних и затей»[204].
Второе требование морали истории — это искренность того, у кого нет никакой корысти. У пастуха и пастушки не будет даже могилы. А на что им она? Ведь они друг для друга — целый мир.
Елену я люблю, ей без меня невмочь,
И что нам до гробниц, коль счастливы мы оба?[205]
Вийон этот вздор читал. Но мягкое обращение короля-пастуха приводит к тому, что он вынужден оправдывать «Сказ». Плохо принятый, не нашедший себе места при дворе, не вписавшийся в пастораль, парижский проказник найдет утешение в «Споре». Все его чувства и весь его опыт делают его чужим в мире придворных, где весной развешивают гирлянды цветов, а осенью — венки из виноградной лозы. Он не приспособлен для жизни в деревне, но еще менее ему подходит жизнь в деревне, где кустарники всегда осыпаны цветами, деревья переплетены одно с другим и где постоянно танцуют пастухи и пастушки. Веком раньше Фруассар в своих «Сказах» уже создал этот фальшивый сельский мирок, предвосхитивший деревушку Марии-Антуанетгы. Но поэт-летописец был придворным, как позже Кристина Пизанская или Эсташ Дешан, который восхищался замком Ботэ-сюр-Марн.
Чу, соловей запел. Кругом луга…[206]
Дешан — буржуа, заставь его кто-либо заняться крестьянским трудом, ему это быстро прискучило бы, но он — придворный, для него деревня — «обворожительные сады»: сады, взращенные для услады.
Современники Вийона обратили свой взор на природу, обнаружив в ней целый мир. Но это не тот мир, в котором живет Франсуа де Монкорбье, парижский школяр Франсуа Вийон, поэт в бегах. Вийону не до забав в цветущих лугах, ему бы супу похлебать.
Завещав в «Большом завещании» прокурору Андри Куро «Спор с Франком Гонтье», Вийон поставил его в затруднительное положение. Он насмотрелся на судейских крючкотворов, и ему хорошо известна вся процедура: говорит такой-то, возражает такой-то. отвечает на возражение такой-то… Однако его ирония — в другом: в притворной покорности, напоминающей подвластному Куро, что тиран — образ классический для короля — в действительности ничего не сделал для своего друга. Вийон так же беден, как и Франк Гонтье. И пусть его не пытаются убедить, что он должен радоваться своей нищенской доле.
Затем, Андри Куро мой «Спор
С Гонтье» дарю, с кем невозбранно
И смело спорю. С давних пор
Страшусь лишь близости тирана,
Похвал, наград, сетей обмана;
В Писанье сказано не зря,
Что гибнет поздно или рано
Бедняк от милостей царя.
Конечно, мне Гонтье не страшен,
Он, как и я, бедняк нагой,
И знатностью он не украшен.
Так что ж он славит жребий свой?
Без крова летом и зимой
Страдать и упиваться горем?
Как можно хвастать нищетой?
Но кто же прав? А ну, поспорим![207]
Его доводы будут опровергать. Но Вийон не сдается и может сокрушить любые преграды. Сравнения сыплются!радом. Восторженные хвалы деревенской простоте злят поэта, и тогда он воздает хвалу парижской улице. Он не выносит запаха чеснока, который отравляет поцелуй. Спать под розовым кустом? Пусть под ним возлежат те, кому это нравится. Лично он предпочитает хорошую кровать, да еще и с приставленными стульями, для подстраховки. Утолять жажду водой? Все чудеса мира, райские птицы всех времен не заставят его ни на день остаться в подобной харчевне. И если других все это забавляет — тем лучше; и тем лучше, что Гонтье играет Елене на лютне под шиповником. Мэтр Франсуа предпочитает другие радости, и они — в другом месте.
Когда б Гонтье, с Еленой обрученный,
Был с этой жизнью сладкою знаком.
Он не хвалил бы хлеб непропеченный,
Приправленный вонючим чесноком.
Сменял бы на горшок над камельком
Все цветики и жил бы не скучая!
Ну что милей: шалаш, трава сырая
Иль теплый дом и мягкая кроватка?
Что скажете? Ответ предвосхищаю:
Живется сладко лишь среди достатка.
Лишь воду пить, жевать овес зеленый
И круглый год не думать о другом?
Все птицы райские, все рощи Вавилона
Мне не заменят самый скромный дом!
Пусть Франк Гонтье с Еленою вдвоем
Живут в полях, мышей и крыс пугая.
Вольно же им! У них судьба другая.
Мне от сего не кисло и не сладко;
Я, сын Парижа, здесь провозглашаю:
Живется сладко лишь среди достатка![208]
В другом месте — это значит в Блуа, при дворе Карла Орлеанского. Устав от войн, борьбы, интриг, герцог дразнит муз, пытаясь забыть, что большую часть жизни он потерял безвозвратно. У него было трудное детство, так как никто не принимал его всерьез. В 1407 году убили его отца, Людовика Орлеанского, брата Карла VI, в тот момент, когда он выходил из дворца Барбетт, где королева Изабелла только что разрешилась от бремени. Его мать и вдова Людовика Орлеанского Валентина Висконти была полна решимости отомстить за мужа. Молодой Карл женился на дочери Бернара Арманьяка, и вскоре всех, кого считали сторонниками герцогов Орлеанских, стали называть «Арманьяками». Оказалось, что Карл не в состоянии твердой рукой проводить свою политику, и он вынужден был мириться с тем, что это делал за него тесть, в то время как ему в том противостоянии отводилась весьма скромная роль. Герцогу показалось, что он предназначен для военного поприща. Но в битве при Азенкуре, потерпев сокрушительное поражение, он попал в плен и стал самым знатным пленником той войны.
Это случилось в 1415-м, когда Карлу, герцогу Орлеанскому, был двадцать один год. Прекрасный возраст, чтобы повелевать…
Когда в 1440 году, четверть века спустя, он вернулся из Англии, для него было очевидно, что царственный кузен Карл VII не собирался выкупать его из плена пораньше. Франко-бургундское перемирие в 1453 году было заключено на следующих условиях: король Франции осудил убийц герцога Бургундского, Жана Бесстрашного, сделав вид, что забыл, что именно по наущению Жана Бесстрашного был убит Людовик Орлеанский. Хуже того, Карл должен был еще и выказывать благодарность герцогу за то, что тот в конце концов расплатился с англичанами, которым задолжали еще со времен Азенкура.
Недовольному, пресыщенному, усталому герцогу было уже под пятьдесят. Потерпев неудачу в попытке играть какую-то роль в политике, он рассудил, что пришла пора просто наслаждаться жизнью в приятном обществе новой супруги, юной, но уже искушенной в амурных делах Марии Киевской.
Герцогиня Орлеанская любила роскошь, туалеты, драгоценности, украшенные миниатюрами книги. Карл любил играть в шахматы, беседовать с сочинителями, переписываться в стихах, охотиться и совершать длительные прогулки. Он наслаждался изысканным слогом, куртуазным обществом и хорошей музыкой. Оба они писали стихи.
Старый муж подустал от жизни, молодая супруга была легковерна. Один легко предавался меланхолии, другая — любовным утехам. Герцог преспокойно прощал ей грехи молодости, относясь к ним с мудрой снисходительностью.
Амур, которому нетрудно
И старцу голову вскружить,
И юношу привадой чудной
В свои тенета заманить,
Тебе ль не знать, что безрассудно
С влюбленными так говорить.
И ждет меня их суд прилюдный,
Но я прошу меня простить,
Повременив с судом, покуда
Не поубавится их прыть
И им придется рассудить
Что страсть — лишь милая причуда[209].
Карл слишком долго жил в неволе, а потому знал иену свободе и свежему воздуху. Но он оставался человеком своего времени, которому столь же чужда была буколическая идиллия, как и увлечение его предшественников — грандиозные охоты. Куропатка была ему более по вкусу, чем соловей. И потому он славил замок Савоньер, это старое сельское жилище.
Самый приятный месяц — май. Но не для игр в пастухов и пастушек. Май — месяц любви, а любовных побед чаще всего можно добиться во время прогулки. Поэт думает об удовольствиях, «увеселениях».
Где мне обещана услада,
В тиши полей, в тени дубрав,
Яви, Амур, свой резвый нрав,
А большего мне и не надо[211].
Карлу Орлеанскому не по себе в мире, который так изменился, пока он томился в плену. Он все еще живет образами «Романа о Розе» и «Мелиадора» Фруассара, ему мил Ален Шартье с его «Безжалостной красавицей». Любимые слова в поэзии старого герцога — «меланхолия», «томность», «увеселение»… Каждый стих расцвечен аллегориями. Сентименталистская грамматика — элемент любовной схоластики; пытаясь выявить последнюю в куртуазной поэзии, богословы тщетно старались доказать, что эти символы на самом деле ничего не означают.