Впрочем, смех — не улыбка. Над смертью смеются, но не насмехаются; никто не стал бы ей улыбаться. «Смеюсь сквозь слезы», — главное противоречие Вийона — не лишено смысла. Смеяться над смертью столь же непристойно, как смеяться над уродством карлика. Назвать злым общество, рассматривающее себя в выбранном им самим зеркале, — значит ничего не понять в смехе Средневековья. Безумец, глупец и фигляр — три ипостаси зеркала, которые мир переносит и через которые проповедуется мораль. То, что Смерть в обличье фигляра пляшет фарандолу, — насмешка не над Святостью, а над устройством Мира. Танец — это обряд, и смеяться над ним — значит понимать его.
Обряд стал темой. Ею завладели поэт и художник. «Пляска смерти» появилась на стене часовни кладбища Невинноубиенных младенцев в 1425 году; Гийо Маршан опубликовал ее текст с великолепными гравюрами в 1485-м. Во времена Франсуа Вийона «Пляска смерти» так же известна, как «Последний Судный день» во времена святого Бернара. В праздники ее исполняют на площадях. Каждый вводит в нее свой персонаж, соответствующий его фантазии или положению в обществе. Главенствует монах. Доминиканец и францисканец выступают на равных. Все радуются, когда среди действующих лиц обнаруживают сержанта, сборщика налогов и ростовщика.
Есть там и женщины, которым отдают дань учтивости в последний раз. Неизвестно, действительно ли автором «Пляски смерти для женщин» был утонченный Марциал Овернский, создавший «Приговор Любви», но это и неважно, а важно то, что произведение как нельзя лучше говорит о глубоком смысле действа, отнюдь не кощунственного. Насмешка здесь — суждение о человеческих ценностях, а гротеск — всего лишь барочное выражение чувственности, на которую Аристотель не оказывает более сдерживающего влияния. Герцогиня плачет оттого, что в тридцать лет ей приходится умирать, а маленькая девочка откладывает в сторону куклу, веря, что у праздника будет продолжение.
Строфы Вийона вписываются в традицию «Пляски смерти», и не только потому, что смерть всюду вмешивается в жизнь. Смерть с косой тоже танцует, и если начало было Неизбежным, то конец становится Неумолимым. Принижение веры — пожалуй, но и возвышение человеческих ценностей. Судьба людей измеряется эталоном жизни, не вечности. Равенство перед смертью заменяется равенством перед Божьим Судом.
На тимпанах XIII века изображен кортеж испуганных осужденных, а также процессия избранников, ведомых к свету, в Авраамово царство. Поэт пребывает во власти разочарования, в стихах появляются епископ и папа, школяр и торговец. «Пляска смерти» не различает, где доброе семя и где плевелы: ничто не отличает избранных и обреченных. Вийон может устанавливать среди ее участников собственную, насмешливую иерархию.
Первым идет папа — «самый достойный сеньор», говорит Гийо Маршан. Потом черед императора, вынужденного оставить знак императорской власти в форме золотого шара: «Оставить надо золотой, круглый плод!» Затем следует кардинал, за ним — король.
И в заключение, словно подчеркивая тщету славных подвигов прошлого, Вийон задается вопросом: «Но где наш славный Шарлемань?»; в своей «Балладе на старофранцузском» он соединяет архаические выражения и устаревшие формы, отдавая все на волю ветра, уносящего кортеж, более всего похожий на сатанинскую фарандолу. Черт тащит за ворот апостола, папу, императора, но прежде других — короля Франции, ведь он во всем первый. Слуг папы, надутых, словно индюки, уносит ветром, как и их хозяина, возглавляющего пляску. Папа титулуется не как обычно, а «слугою из слуг Бога», что на старофранцузском частенько звучало довольно причудливо: «служитель из служителей монсеньора Бога». Император же у Вийона погибает, сжимая в кулаке позлащенный шар — символ высшей власти, ибо суетно и тщетно даже дело короля, строящего церкви и монастыри. Мощь и благочестие не спасают: их уносит ветер.
А где апостолы святые
С распятьями из янтарей?
Тиары не спасли златые:
За ворот шитых стихарей
Унес их черт, как всех людей,
Как мытари, гниют в гробах,
По горло сыты жизнью сей, —
Развеют ветры смертный прах!
Где днесь величье Византии,
Где мантии ее царей?
Где все властители былые,
Строители монастырей,
Славнейшие из королей,
О ком поют во всех церквах?
Их нет, и не сыскать костей, —
Развеют ветры смертный прах![240]
«Пляска смерти» Вийона — это то же, что «Завещание». Ее персонажи — люди из его жизни, друзья и недруги, о которых он говорит с легкой иронией.
Я знаю: бедных и богатых,
И дураков и мудрецов,
Красавцев, карликов горбатых,
Сеньоров щедрых и скупцов,
Шутов, попов, еретиков,
Дам знатных, служек из собора,
Гуляк и шлюх из кабаков, —
Всех смерть хватает без разбора![241]
Равенство перед Судом — компенсация для праведников. Равенство перед смертью — реванш бедняков. Вийона утешает, что умрет не только он, но и все остальные, в том числе и богачи. На этот раз он уверен, что у него одна судьба с сильными мира сего.
Всех смерть хватает без разбора!
Это месть голодных животов. Она выльется у Вийона в литанию, посвященную развеявшейся, как дым, славе былых времен; речь идет о двух балладах: «Баллада о дамах былых времен» и «Баллада о сеньорах былых времен». Смерть уничтожает иллюзии, из которых и состоит мир живых.
Увы, без толку я речист:
Все исчезает, словно сон!
Мы все живем, дрожа как лист,
Но кто от смерти был спасен?
Никто! Взываю, удручен:
Где Ланселот? Куда ни глянь —
Тот умер, этот погребен…
Но где наш славный Шарлемань?[242]
Любовь к жизни — вот благодаря чему бедняк чувствует себя отомщенным. Лучше жить в бедности, чем умереть в богатстве. Обращение к имени Жака Кёра говорит об этом реванше отверженного.
Что нам тягаться с Жаком Кёром!
Не лучше ль в хижине простой
Жить бедняком, чем быть сеньором
И гнить под мраморной плитой?[243]
Из своего путешествия на кладбище Невинноубиенных младенцев, где на стене часовни изображена «Пляска смерти», Вийон вынес один урок: жизнь и смерть — две сменяющие друг друга формы одной реальности, которая отражает условность бытия. Смерть — или мертвец, об этом будут долго рассуждать, — увлекает живого, две фигуры сменяют одна другую в течение долгой фарандолы, как и в «Завещании», где под конец появляется несчастный, умирающий поэт: его «я» проглядывает сквозь вереницу других лиц, тех, для которых достаточно несуществующих даров поэта как атрибута их существования. Ростовщик из «Пляски» несет на шее кошелек, а ростовщики Вийона получают добрый совет, сопровождаемый игрой слов…
Пируэты, выделываемые поэтом, стоят упражнений акробатов. Гротеск, который мы у него находим, — свидетельство человеческой приниженности. Смерть в «Пляске» не оставляет надежды, в иконографии XV века Воскресение встречается крайне редко. Смерть жива, а живой мертв. Движение живых к Смерти порождает иллюзию жизни. Ответ Вийона мы находим в «Балладе истин наизнанку»: нет ничего истинного в этом мире. Поэт, покорный судьбе, не славословит отчаяние, однако оставляет Судьбе право высказать свою точку зрения:
Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон[244].
Одной из «истин наизнанку» в балладе нет: она в «Большом завещании», и вот как поэт квалифицирует «скачки», иначе говоря — забавы любовников: «Что плохо для души, то хорошо для тела». Вийон так определил программу этого малого эпикуреизма: «Всё, всё у девок и в тавернах!» Но в час сведения последних счетов с жизнью это кажется ему слишком дорогой расплатой.
Вам говорю, друзья, собратья,
Кто телом здрав, но хвор душой:
Тесны пеньковые объятья,
Бегите от судьбы такой!
Вам «Со святыми упокой»
Уже никто не пропоет,
Когда спознаетесь с петлей…
А смертный час ко всем придет[245].
Смысл специально затемнен благодаря двойственному пониманию. Что означает стих: «Passez-vous au mieux que pourrez!»? «Passez-vous» — это «пытайтесь жить». То есть пользуйтесь удовольствиями, а там видно будет? Или это совет не идти до конца: дорого обойдется?
Вийон довольно насмотрелся на «Пляску смерти» на стене кладбища Невинноубиенных младенцев, так же как на рай с ангелами-музыкантами и ад, «где будут кипеть в котлах проклятые», у монахов-целестинцев и в других местах. Обо всем этом уже сказано в «Мистерии» Арнуля Гребана. Вийон, хоть и подхватывает на лету основную мысль, выделяет ее особо. Когда он думает о вечном спасении, он взывает к Деве. Это традиционное восприятие, когда заступники предстают перед Судом и святые не отказывают каждому в праве на молитву и на добродетели. Когда он думает о смерти, он не может найти прибежища. В «Пляске смерти» нет ни Девы, ни святых. Бог — судья, а Смерть — враг, и она заранее побеждает. Современник Вийона, автор «Пляски слепых» Пьер Мишо пишет не без вызова:
Я Смерть, врагиня всей природы,