Пародия на юриспруденцию ощущается повсюду в «Большом завещании». Как человек, которому осталось жить недолго, Вийон протестует против того, чтобы ему навязывали любовь к людям, причинявшим ему зло. Он их любит так же, как ломбардец любит Бога. А всем известно, что любит ломбардец, — ведь он чаще всего ростовщик, а церковь запрещала получать долги с процентами, основываясь на Евангелии от Луки: «Всякому просящему у тебя давай, и от взявшего твое не требуй назад». Прав он или не прав, но ломбардец или не очень-то печется о своем спасении, или спохватывается, но слишком поздно. Он чересчур любит деньги.
В самом разгаре повествования и на стыке юридических формулировок мы вдруг замечаем лукавую усмешку. Поэт любит всех «в одной меже». На судейском языке это классическое описание прекрасных земельных владений.
Одаривая всех благами, поэт сидит в подземной тюрьме епископского замка в Мёне, и епископ Тибо д’Оссиньи не спешит выпускать его на волю. Насколько известно, Оссиньи хоть и был человеком высокомерным, но был при этом весьма справедлив — он совсем не тот тиран, каким рисует его Вийон. Но епископ Орлеанский — жесткий администратор, любящий порядок, для которого плохой писец — всего лишь плохой писец, и он предпочитает видеть вора в наручниках, а не скитающимся по большим дорогам.
Теперь все помыслы мэтра Франсуа о парижских друзьях. Некоторые из них — вполне добропорядочные люди, уважаемые и у себя дома и на улице. Не всем ведь быть шалопаями. Его друзья исправно несут службу и водят почетные знакомства. Это им, или одному из них, посвящается написанное в тюрьме «Послание», крик о помощи, когда на кон поставлена веревка и грамота о помиловании. Эти люди радуются солнышку, танцуют и попивают молодое винцо. Неужто они позволят повесить шалуна, с которым когда-то были дружны? И когда они протянут руку помощи? Неужто когда он будет уже мертв?
В длинном послании, обращаясь к прежним, забывчивым друзьям, Вийон рисует картину былого счастья: счастья беззаботности, разных уловок и маленьких удовольствий. Любить, танцевать, пить, понемногу сочинять стихи и чуточку размышлять; критиковать другого — значит составлять программу для себя. Простое счастье — это когда живешь, не замечая его, — оно становится заметным, когда его утрачивают.
Ответьте, баловни побед,
Танцор, искусник и поэт,
Ловкач лихой, фигляр холеный,
Нарядных дам блестящий цвет,
Оставите ль вы здесь Вийона?[257]
Это тоже образ счастья, но это — такое утоление жажды, когда в пересохшей глотке рождается звук, похожий на щелканье погремушки.
Ваганты, певуны и музыканты,
Молодчики с тугими кошельками,
Комедианты, ухари и франты,
Разумники в обнимку с дураками,
Он брошен вами, подыхает в яме.
А смерть придет — поднимете вы чарки,
Но воскресят ли мертвого припарки?[258]
Поэту уже не хочется смеяться, на этот раз ему не удается даже подмигнуть. Его не веселит мысль о теплом бульоне, который ему принесут, когда его не станет! Единственное, в чем проявилась ирония, — в автопортрете узника, который постится по вторникам и воскресеньям, когда никто и не думает поститься. Ни смеха, ни улыбки: это, проще говоря, скорбное одиночество обреченного, покинутого друзьями.
Взгляните на него в сем гиблом месте[259].
Вийон очень изменился. Какова бы ни была причина его заточения, он считает себя жертвой ошибки. Когда он шатался по дорогам, был нищим, когда его искали и даже арестовывали, он не чувствовал настоящей горести. Теперь он скис. Его внутреннему взору представляется новый образ Вийона как жертвы общества. В сердце беззаботного шутника, писавшего «Малое завещание», а потом бежавшего от незавидной судьбы, была лишь нежность по отношению к друзьям и ирония по отношению ко всем остальным; и не без гордости он называл себя школяром. Узник Мёна сплетает колючий венец из всех пережитых страданий и предлагает его самому себе, но уже совсем другому человеку.
Этот другой — «бедняга Вийон». Человек, потрепанный жизнью, о существовании которого уже можно было догадываться в «Балладе подружке Вийона» с ее тихим плачем, горестными предчувствиями. До сего времени Вийон употреблял слово «бедняга» только чтобы поразвлечься, даже когда будущий певец горестных минут уже виден был сквозь личину забавника, написавшего «Малое завещание». «Бедные писцы, говорящие по-латыни» из «Малого завещания» — это откормленные монахи, а «бедные беспризорные сиротки» — это богатые ростовщики. Теперь слово «бедный» уже не вызывает смеха. Вийон сетует на судьбу и определяет свое новое положение другими словами. Несправедливость Фортуны, тщета усилий, постоянно повторяющиеся неотвратимые падения — все это высказано в одном стихе и названо одним словом. В рефрене «Баллады Судьбы» Вийон дает сам себе совет, выражающий его новое мироощущение.
И замолчи, пока я не вспылила!
Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?[260]
Он нашел это слово, «бедный»; он «бедный школяр» и воображает себя «бедным галантерейчиком», а в эпитафии ко всему прибавляется еще «бедный маленький школяр». Он нравится себе в этом облике и дважды повторяет слово «бедный» в двух стихах «Большого завещания». Чтобы представить себе облик этого нового Вийона, достаточно слова «бедный», звучащего все время, пока заключенный в тюрьме Мёна взывает о помощи:
Оставите ль вы бедного Вийона?
Бедным родился, бедным умирает. Не писал ли несколькими годами раньше Мишо Тайеван: «Бедственное положение хуже смерти»? Одураченный Фортуной, наказанный людьми, обманутый женщинами, истощенный голодом, побежденный болезнью, он заранее оплакивает себя в предчувствии смерти, которая ничего в мире не изменит. Утешает одно: все через это пройдут.
Но с той минуты, как он сам себе становится жалок, для него все приемлемо. Физическая немощь, дряхлость — неотъемлемые части общей картины. В «Большом завещании» он добавит к этому и мужское бессилие, о котором безо всякого стеснения он скажет на двух языках — реалистическом и куртуазном. Его «плоть уже не пылает», а голод «отбивает любовные желания».
Изобразив свою мать молящейся, он и о ней, набожной старухе, говорит так же, как и о себе, «бедная» и «маленькая», как бы признавая свое поражение и в то же время наслаждаясь своей горечью. Она «бедненькая, старенькая», «бедная мама», «бедная женщина», «скромная христианка». Она ничего не знает, ни о чем не просит. Вийон говорит о ней так, чтобы не показаться набожным, выбирает для нее судьбу, уготованную себе: он умаляет значительность ее личности.
Нищета не лишает надежды. Один и тот же рефрен повторяется на протяжении всей баллады, когда тревога становится особенно сильной. Может быть, его все-таки не оставят? Даже свиньи, говорит он в другом месте, помогают друг другу. Придет ли наконец грамота о помиловании, которую так просто получить, живя в Париже и имея доступ во дворец?
Живей, друзья минувших лет!
Пусть свиньи вам дадут совет.
Ведь, слыша поросенка стоны.
Они за ним бегут вослед.
Оставите ль вы здесь Вийона?[261]
Узник ждал весточки. Но дождался большего, так что ему не пришлось расточать благодарности ни родственникам, ни друзьям. Явился новый король.
Карл VII умер 22 июля 1461 года. Дофин Людовик был в Авене и готовился войти во Францию. Еще прежде его короновали в Реймсе. Праздник был великолепен. Каждый присматривал за соседом.
В течение пятнадцати лет дофин открыто выражал недовольство своим отцом. Все отталкивало их друг от друга, а долголетие Карла VII породило феномен, дотоле неизвестный Франции, — нетерпение наследника. Карлу VII было пятьдесят восемь, а будущему Людовику XI уже тридцать восемь! Таких принцев во Франции еще не бывало. Карлу VII было девятнадцать, когда, не без труда, он взошел на престол. Карлу VI было двенадцать — вот почему за него правили его дядья. Карл V в восемнадцать взял на себя управление страной после поражения короля Иоанна; в двадцать шесть он уже сам стал королем. И лишь добравшись до Иоанна Доброго, можно было найти наконец принца, коронованного более чем в тридцать лет. А Людовику XI было уже под сорок.
В детстве он много страдал. Атмосфера двора была удручающей, со множеством интриг, с которыми отец не боролся в силу того, что оспаривалось не только его наследственное право на престол, но и законность его монаршей власти. Людовик пользовался любой возможностью, чтобы отличиться, играть особую роль, удержать за собой свое место и свое положение. У него образовались связи при дворе, и он вероломно составил заговор против своего отца-короля. Он на деле был правителем своих вьенских владений, так что ему было на что расходовать энергию. В Лангедоке и Савойе, в Италии и Фландрии он вел независимую политику и использовал всякую возможность, чтобы противопоставить себя королю Франции. Наконец, испугавшись за свою безопасность, он принял решение войти во двор Филиппа Доброго, где стал обременительным гостем, которого герцог Бургундский вознамерился было использовать как пешку.
Карл VII был в ярости. Филипп Добрый не раз совершенно искренне задавался вопросом, как выйти из тупика. Советникам короля Франции приходилось выбирать между верностью господину настоящему и желанием услужить господину завтрашнему. И впрямь, все было ненадежным: дофин Людовик достиг возраста, когда большинство его предшественников уже перешли в мир иной.