Конец ожидания все приветствовали с большим облегчением. Коронованный в Реймсе 15 августа, 31-го Людовик XI торжественно вошел в Париж, три недели провел в столице и отбыл из нее 24 сентября.
Его пребывание в Париже привело всех в замешательство. Парижане сначала забеспокоились. Как сложатся их отношения с новым королем Франции? Ведь на следующий день после смерти Карла VII, а именно 23 июля около девяти часов вечера, все видели комету, сверкнувшую в небе.
«Комета с очень длинным хвостом светилась столь сильно и ярко, что казалось, будто весь Париж в огне, весь объят пламенем. Да сохранит его Бог от этого!»
Обеспечить безопасность короля в столице было нелегким делом, ведь столько лет в Париже не держали двора, да и общественный порядок оставлял желать лучшего. Горожане охраняли все ворота опоясывающего город вала по шестеро, стража набиралась из буржуа, живших по соседству. Возле каждых ворот стояли по два капитана, и два отряда вооруженных людей сменяли друг друга днем и ночью. На случай непредвиденной атаки имелись два стрелка из лука и два — из арбалетов. Смысл этих предосторожностей сводился к следующему:
«Следует помнить, что никакая группа вооруженных людей не должна входить в город, если их больше двадцати человек, и эти люди не будут пропущены в город, если они будут одеты в военную форму».
Равным образом следовало помнить о расквартировании военных в предместьях. С тех пор как аристократия удалилась из Парижа, дома баронов остались без присмотра, если только не перешли в руки других владельцев. Гостиниц за отсутствием клиентов было меньше, чем в период, когда все дела королевства решались в Париже. Начальники отрядов в сорок человек произвели, квартал за кварталом, учет свободных комнат. Сосчитали кровати, так же как и «места в стойлах». Потом ответственные за жилье распределили документы на проживание. И тут следовало успокоить буржуа: эти документы на проживание лишали привилегий лишь тех парижан, кто был свободен от обязательств такого рода. Несмотря на согласие, которое в конечном счете дала купеческая гильдия, было немало недовольных.
Следовало еще раз реквизировать зерно. Купеческий старшина запретил торговлю зерном во время пребывания короля в Париже: зерно, доставлявшееся в город, поступало в распоряжение общественных властей. Торговцы расценили это как посягательство на свои интересы.
Выборы были отложены. У купеческого старшины и советников ратуши истекал срок мандатов. Времена были спокойные, и городу было важнее всего поскорее выслать навстречу новому королю послов, а затем подготовиться к въезду короля и его пребыванию в городе.
Людовику XI пришлось ждать двое суток. Он устроился в Поршероне — нынешний Нотр-Дам де Лорет, — у верного Жана Бюро. Это не всем понравилось. Когда он наконец направился в город, парижане облегченно вздохнули.
Зеваки, конечно, получили удовольствие. Они стали свидетелями многочисленных выездов, праздников, зрелищ. Символика была в чести. Так, например, «Прямодушное Сердце» представили королю пять богато одетых горожанок, каждая из которых являла собой одну из букв, составлявших слово «Париж»; аллегория была такова: Покой, Амур, Рассудок, Искренность, Жизнь. Все смогли насладиться зрелищем — у подъемного моста возле ворот Сен-Дени — серебряного ковчега с представителями дворянства, духовенства и буржуазии. У моста на улице Сен-Дени развлекалась большая толпа: женщины и мужчины, одетые как дикари, «сражались перед фонтаном и принимали различные позы».
«И еще были три очень красивые, совершенно обнаженные девицы, изображавшие сирен; и все любовались их торчащими твердыми сосками, смотреть на которые было так приятно. А перед ними разыгрывались небольшие пьесы и пасторали, и множество музыкальных инструментов исполняли звучные мелодии.
И для удовольствия входящих в город из различных трубок, ответвленных от фонтана, били молоко, сладкое и кислое вино, и каждый пил что хотел.
И немного ниже вышеназванного моста, подле Троицы, молчаливые персонажи изображали Страсти Господни».
Король не испытывал большого удовольствия при виде своей столицы. Ему надлежало явить себя королевству, которое так долго оставалось для него недоступным. Добавим, что герцог Бургундский был склонен полагать, что король ему обязан за те услуги, которые герцог оказывал Людовику в бытность его дофином: Людовик XI был полон решимости напомнить королевству, кто здесь хозяин. Филипп Добрый покровительствовал ему во время коронования, он вводил короля в Париж, который всегда был настроен пробургундски. Постепенно у всех сложилось впечатление, что королю приходилось беречь свое королевство от герцога. И лишь достигнув Турена, Людовик понял, что наконец свободен.
По правде говоря, Париж и парижан, двор и придворных он ненавидел. Его резиденции вдоль Луары защищали его от них. В замках отца, а затем в замке в Плесси-де-Тур король находил и уют, и простоту, и свободу. Правда, ему и в голову не приходило кончить там свои дни, как его соседи из Анжера или Блуа, в приятном окружении блестящего двора. Людовику XI необходимо было место для работы. И именно Турень подходила для этого больше всего.
Дорога на Тур идет по правому берегу Луары. Тридцатого сентября король прибыл в Орлеан. Четвертого октября — в Божанси, седьмого — в Амбуаз, девятого — в Тур. Второго октября он остановился на ночлег в Мён-сюр-Луаре.
Само собой, как и в других местах, на бархатной подушечке ему преподнесли ключи от города. Он получил подарки: семгу и севрюгу, жирных гусей и каплуна, несколько бочонков местных вин, несколько сетье пшеницы. Людовик XI был прост в обращении, а потому его повеления были всем понятны: одной рукой он даровал, зато другая была загребущей; он слез с мула, поблагодарил жителей города и отдарился всем, что было ему только что подарено. Людовик вошел в церковь в момент начала мессы. Звонили колокола, и все кричали: «Слава благоденствию!» и «Да здравствует король!» — и он, как водится, повелел освободить заключенных.
Король Франции, вероятнее всего, не знал, что возвратил в тот миг свободу магистру Франсуа де Монкорбье, нарекшему себя Вийоном. Правда, присутствие рядом с королем Карла Орлеанского рождает некоторые сомнения. Но ведал ли сам герцог, кем стал его давешний гость?
Зато поэт знал, чем обязан Людовику XI. В начале «Большого завещания», тотчас после проклятия епископу Тибо, рядом с похвалой Создателю, воздается похвала королю:
Дай Бог Людовику всего,
Чем славен мудрый Соломон!
А впрочем, он и без того
Могуч, прославлен и умен[262].
О желаниях поэта всем известно по «Завещанию», и все знают, что эти желания совпадают с желаниями короля и его окружения: продление дней немолодого уже человека и процветания, прибавления в семействе Валуа, который вовсе не был уверен, что у него наконец появится наследник.
Но жизнь — как мимолетный сон,
И все, что есть, возьмет могила;
Так пусть живет подольше он, —
Не менее Мафусаила!
Пусть дюжина сынов пригожих,
Зачатых с верною женой,
На Карла смелостью похожих,
На Марциала — добротой,
Хранят Людовика покой[263].
Людовик XI не проживет 969 лет, как патриарх Мафусаил. Но шестьдесят все же протянет и оставит корону сыну, Карлу VIII, родившемуся только в 1470 году.
Все это не простое расшаркиванье, вынужденная вежливость, умышленная предосторожность. Благодарность Вийона искренняя, он подчеркивает это, ведь королю он обязан жизнью. Официальные акты датируются согласно праздникам, помеченным в церковном календаре. Поэт датирует завещание своим вторым рождением:
Пишу в году шестьдесят первом,
В котором из тюрьмы постылой
Я королем был милосердным
Освобожден для жизни милой.
Покуда не иссякли силы,
Я буду преданно служить
Ему отныне… до могилы, —
Мне добрых дел не позабыть![264]
Итак, Вийон выходит из мёнской тюрьмы 2 октября 1461 года. В конце года он в Париже. Просьбу, обращенную к герцогу Бурбонскому, — если только речь не идет о путешествии в Бурбоннэ, хотя, впрочем, с точностью сказать нельзя, — следует отнести примерно к ноябрю того же года. Намек на Сансерр не вполне определенно свидетельствует, что Вийон посетил Мулен, и совсем не обязательно предполагать, что поэт отправился к герцогу Бурбонскому, дабы воззвать к его великодушию.
Жан Бурбонский и в самом деле держит в Мулене двор, к которому мог бы прибиться поэт, оставшийся без средств к существованию. В своей «Просьбе к герцогу Бурбонскому» Вийон вспоминает, что некогда получил «вознаграждение» в шесть экю. Ему бы хотелось получить еще хоть что-то. И это все, что нам известно. Так как род Монкорбье происходил из Бурбоннэ, можно предположить, что, выйдя из тюрьмы, поэт направился к своему настоящему сеньору. Можно даже предположить, что путешествий было два: одно после убийства Сермуаза — «шесть экю» — и другое после мёнского дела.
Но предполагать следует осторожно. Менее трех месяцев на путешествие в пятьсот километров — гораздо больше, чем потребовалось бы хорошему ходоку, и в то же время этого вполне достаточно для изможденного горемыки, который только что вышел из своей «ямы».
Но нет нужды отправляться в Мулен, чтобы протянуть руку своему сеньору — Вийон как будто забывает, что чувствует себя гораздо в большей степени парижанином, чем бурбонцем. Герцог Жан останавливался в августе в Реймсе, поблизости от нового короля Франции. Все видели, как 31 августа он гарцевал «с чепраком из черного бархата, усеянного серебряными и золотыми листьями с колокольчиками». В это время под радостные крики въезжал в свою столицу король Людовик XI. Известно, что Бурбон — один из немногих принцев, парижский дворец которого, расположенный между Лув