И… вспомни Соломона-старика:
Он говорил, что мудрецу всецело
Послушен рок и что не в звездах дело…
— Вранье! Ведь не могу иным я стать,
Как никогда не станет уголь мелом!
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать[272].
Мораль диспута в следующем: перестанем философствовать. Ну что ж, пусть так! Вийон заканчивает спор акростихом. К чему советы? Уже слишком поздно.
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь. Тело…
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать[273].
Глава XIXЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЗАВЕЩАНИЕ…
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но в Париже нищих и убогих, хоть поэт и признает, что уже пользуется некоторой известностью. Что бы ни говорили о «Малом завещании» в Париже школяров, со стихов он дохода не имеет.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон принимает его по-прежнему гостеприимно. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно принимает сторону первого. В это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: о нем говорил Табари, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — держаться от всего в сторонке.
За пять лет колесо повернулось. Давешний школяр может узнать немало интересного. Едва став королем, Людовик XI убрал многих из тех, кто был советником у его отца. Люди, недавно стоявшие у власти, впали в немилость, некоторые оказались в тюрьме. Недаром видели в небе комету: вот что она предвещала. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, а также первый президент Ив де Сено и генеральный прокурор Жан Дове. Прежние фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции.
Но чистка была незначительной, так что большинство королевских чиновников гонений избежали. Очень скоро многие мнимопострадавшие вновь оказались на прежних местах. Из семидесяти восьми членов Парламента всего четверо попали в опалу, тем более что генеральный прокурор Дове снова стал председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов отличался крайне преклонным возрастом. Но пока что все говорили об арестах.
Говорили о том, какой удар нанесен могущественному в столице человеку Роберу д’Эстутвилю. Он был смещен в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, и на его место назначили Жака де Вилье де л’Иль-Адама. Пока что Вийон не чувствовал себя в Париже как дома, а тот, чью радость по поводу счастливого брака он когда-то разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги в обход королевского правосудия, находился в тюремном застенке, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе в течение всего дня раздавались удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднялась, лавки ломились от товаров, молодежь бегала на занятия. На глазах парижан возводились нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган звучал в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что старую тюрьму в Монфоконе заменила новенькая — в Монтиньи.
Развитие Парижа идет ускоренными темпами, подгоняемое новым веком, веком испытаний. Но Париж Людовика XI в основе своей — это Париж Карла VII.
Для человека, который втихомолку возвращается к прежним занятиям, очевидно следующее: чтобы выжить, ему надо попасть в другой мир. Власть имущие — уже не те, что были раньше. Головы забиты совсем другими проблемами. В университете заканчивается реформа, и, несмотря на забастовку 1460 года, вызванную арестом церковного сторожа, это уже совсем другой университет, тот, где через несколько лет будет открыта типография и где будет исповедоваться гуманизм Платона.
Вийон давно не школяр и больше не писец. Судя по всему, по каким-то неизвестным причинам магистр Франсуа де Монкорбье решением епископа Тибо д’Оссиньи лишился своей должности — возможно, это было связано с его принадлежностью к труппе бродячих актеров. Работа писца давала некоторое положение. Ярость, которую испытывает поэт по отношению к епископу Орлеанскому, таит в себе одновременно и его безмерное унижение и угрозу.
Бывший клирик, школяр без содержания, Вийон вынужден прибегнуть к крайним мерам. Не тогда ли решился он попользоваться прелестями толстухи Марго? Как бы то ни было, он болен — лучше тюрьма, чем плохое здоровье, — и не в состоянии работать: ничуть не лукавя с самим собой, он подумывает о том, что, вероятно, конец его близок.
У него в друзьях один славный малый, Фремен Ле Мэн, сын книгопродавца — присяжного и нотариуса Совета при епископе. Фремен — общественный писарь. Вийон берется за перо, изображая — и ничего при этом не имея в виду, — что Фре-мен — его секретарь.
И сей завет да не осудят!
Его я девкам завешал,
Хорош ли, нет ли, — будь что будет, —
За что купил, за то продал.
Притом не я, Фремен писал, —
Беспутнейший писец на свете,
И будь он проклят, коль наврал:
Ведь за слугу сеньор в ответе[274].
Не диктовал ли он свои 2023 стиха «Большого завещания», уже лежа в постели? Это очень сомнительно. Риторические приемы, выведенные послушным пером писца, свидетельствуют об отсутствии какого бы то ни было помутнения рассудка. «Большое завещание» — произведение человека, который прекрасно владеет ресурсами своего ума, который сохранил копию «Малого завещания» 1456 года и подытожил свои счеты с обществом, властями и друзьями.
Его болезнь — одиночество, покончившее с любовными приключениями. О чем он и говорит, не красуясь:
Да, я любил, молва не врет,
Горел и вновь готов гореть.
Но в сердце мрак, и пуст живот —
Он не наполнен и на треть, —
На девок ли теперь смотреть?[275]
Впрочем, в своем окончательном виде «Большое завещание», возможно, состоит из стихов, сложенных зимой 1461/62 года затворником из Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Мы не знаем позднейших переделок; некоторые комментаторы склонны полагать, что следует отнести к 1463-му и последующим годам всю первую часть произведения — приблизительно 728 стихов.
Как бы то ни было, Вийон постоянен в своем вдохновении и доверяет писцу Фремену трижды переписать «Большое завещание», и его перо старательно фиксирует безнадежную нищету старого изгнанника. Смерть Вийона — факт литературы, хоть человек Вийон и чувствует себя побитым жизнью. Фремен дремлет, и тут уже ничего не поделаешь. С этого момента кончается исповедь и начинается завещание в собственном смысле слова. Поэт говорит теперь о своей мести не прямо, а лишь экивоками. Да поймет, кто сможет. Время памфлетов — против епископа Орлеанского прежде всего — прошло: отныне Вийон всего лишь завещатель.
Пора, однако, приступать.
Еще лишь слово, но не боле:
Фремен, когда не лег он спать,
Запишет всех, кто недоволен;
Никто не будет обездолен,
А коль гарантия нужна,
Пусть обеспеченьем сей воли
Послужит Франции казна!
Фремен, тебя с трудом я вижу
И чувствую — мой близок час.
Возьми перо и сядь поближе,
Дабы никто не слышал нас.
Все, что диктую, без прикрас
Пиши, — мне жить осталось мало!
Я говорю в последний раз
Для вас, друзья. И вот — начало…[276]
Стоит ли говорить, что спящий писец не может переписывать распоряжения и что в словах «Большое завещание» заключается ирония; ведь «Большое завещание» — это предписание вроде тех, что читают во время проповеди по воскресеньям во всех приходах Франции. Слабеющее сердце также введено в мизансцену: это завещание in articulo mortis[277]. И в вымысле поэт идет до конца.
Строфы, появившиеся в конце 1461 года, — частично переделка «Малого завещания» 1456-го. Вийон высмеивает и ваших и наших, повторяет удачные образы. Он в ярости, но главное — он забавляется. Больной ли, здоровый, Вийон обдуманно осуществляет свой литературный выход. И вполне сознательно включает в новое произведение перечисление всего, что прежде написал. Стихи на случай находят в этом новом «Завещании» место наряду со стихами, где автор развивает новые темы — темы подлинного завещания.
Когда Вийон вызывает к жизни или пересматривает прошлые завещания — в этом тоже участвует вымысел, как и в сведении счетов. Поэт — человек с жизненным опытом, ему знакомы предосторожности юриста, состоящие в том, чтобы сделать манеру изложения предельно ясной, дабы избежать будущих судебных процессов, основой коих стала бы противоречивость толкования текстов. Используя благоприятную возможность, поэт, не могущий пожаловаться на отсутствие вдохновения, не желает добровольно отказаться от 320 стихов «Малого завещания» и помещает их в новой антологии. В