Перекусил и поехал.
Адмиралов застал Бархатова в полной готовности. В прихожей на полу лежал сверток, плотно обмотанный веревкой. От необходимости глядеть на труп собаки Адмиралов, к его облегчению, был освобожден. Правда, он засомневался, влезет ли сверток в сумку так, чтобы застегнулась молния, – по всему видно, хозяин тряпок не жалел, когда закутывал тело своего любимца.
Бархатов стал упаковывать в сумку, ему не нравилось, что Адмиралов видит.
– Посмотрите, там в комнате картинки на столе.
Адмиралов прошел посмотреть в комнату. Картинок Бархатов нарисовал порядком – с вариантами. Новый мотив: на некоторых появилась лохматая собачка. Рядом с Борей и рядом с Андрюшей. Наверное, Бархатов рисовал ее, когда она заболела. Адмиралов подумал, что собачка – лишнее, нет у него в стихотворениях ни одной собачки, но ничего не стал говорить. Вернулся в прихожую.
– Ну вот, – подвел итог Бархатов. – В последний путь.
– А не лучше ли, когда стемнеет?
– Я знаю место, там можно.
Они вышли на улицу, светило солнце, Адмиралов нес лопату, а Бархатов сумку.
Улица была перпендикулярна каналу, на другой стороне канала возвышалось громоздкое здание бывшего универмага, памятник эпохи конструктивизма. Четверть века назад в универмаге случился пожар, и с тех пор здание никак не использовалось. Не так давно здесь решили устроить что-то вроде реконструкции, и, чтобы не были со стороны видны масштабы перестройки, историческое здание по всему фасаду от цоколя до крыши закрыли огромными щитами, украшенными не чем-нибудь – полноростными изображениями балерин. Адмиралов и Бархатов шли сейчас в противоположном направлении, показав балеринам спины, но Адмиралов не мог удержаться, чтобы не оглянуться. Зрелище было величественное. Две балерины-великанши возносились в торце улицы, они были выше домов по обе стороны Заозерной, выше всех промышленных строений и сооружений, включая старинный газгольдер, похожий на гигантскую пудреницу, и только, может быть, вровень были с кирпичной трубой, что торчала ближе к Обводному каналу. Они были наизготовку. Казалось, они сорвутся с места сейчас и, пролетев над головами Адмиралова и Бархатова, преодолеют всю Заозерную улицу в три прыжка. Не для того ли они здесь, эти гигантские балерины-лебеди с Лебединого озера, чтобы оправдать название улицы – Заозерная? Ну нет тут нигде, хоть тресни, никаких озер.
Адмиралов захотел отвлечь Бархатова от печальных мыслей, поэтому спросил:
– Петр Никифорович, почему улица – Заозерная?
– В честь сопки Заозерная, – пробормотал Бархатов.
– Какой еще сопки? Нет у вас тут ни сопок, ни озер.
Бархатов молчал. Адмиралов подумал, что за сопку могла бы в прошлом сойти, ну скажем, куча угля на каком-нибудь из местных предприятий. Поскольку старик Бархатов молчал, Адмиралов сказал:
– У меня правое плечо и спина. Так что извините, что не помогаю. Но я могу левой рукой за лямку взять.
– Нет, спасибо, – ответил Бархатов. – Вы «озеро Хасан» когда-нибудь слышали? Не слышали – «бои у озера Хасан»? Тридцать восьмой год. Дальний Восток. Конфликт с японцами. Главные бои были за сопку Заозерная. Там в лобовой атаке наших до чертиков полегло. Вот почему Заозерная. Нет, спасибо, это мой груз.
– Надо же, – сказал Адмиралов.
Так и шли. На пустыре за спортивной площадкой около каменной стены можно было бы вполне вырыть яму, других удобных мест в пределах достижимости взгляда Адмиралов не различал. Он не стал спрашивать, почему улица называется Киевской, когда на нее свернули.
Дошли до железнодорожной линии. Со стороны улицы росли кусты и кое-где деревья. Там, где насыпь вырождалась в пологий склон, был участок более-менее регулярных насаждений. Липы здесь были посажены еще к советскому какому-нибудь юбилею, а возможно, в ленинский субботник, тогда все время что-то прокапывали и сажали, – в данном случае ради озеленения скучной территории напротив заводского корпуса с двумя трубами по краям. Под сенью этих лип и скрывалось от посторонних глаз кладбище домашних животных.
Адмиралов не сразу разобрался, где он находится. Потом пригляделся: камни и битый кирпич не просто валялись на земле, а были уложены в определенном порядке, они явно обозначали границы могил. Места захоронений иногда помечались отдельными булыганами, по форме отличающимися от других камней, иногда плитками размером с обыкновенную книгу, на некоторых были выведены краской имена покойных животных, встречались и прибитые к столбикам таблички вроде: «Барсик», «Кошка Катя», «Киса Анфиса». В одном месте было семейное захоронение: из земли тыльной стороной наружу торчал какой-то дорожный знак, и с этой стороны к металлическому кругляку были прикручены болтами овальные фотографии на эмали, совсем как человеческие, только собак. На этой и на некоторых других могилках лежали искусственные цветы. Иные места захоронений только и обозначались воткнутыми в землю тряпочными цветочками, но и с оградками тоже встречались.
Бархатов, обойдя кладбище, выбрал место с краю, со стороны железнодорожной платформы. Он вознамерился выкопать яму сам, приступил к делу, но после трех-четырех копков запыхался – лопату перенял Адмиралов.
– Надо учесть, что мы действуем противозаконно, – сказал Адмиралов, копнув один раз и обернувшись на дорогу. – Нас могут оштрафовать.
– Чего же тут противозаконного? Похоронить живое существо – это, по-вашему, противозаконно?
Адмиралов копнул еще – земля была относительно мягкой; Адмиралов с трудом сдерживался, чтобы в эту печальную минуту не придраться к словам Бархатова: похоронить-де живое существо – это завсегда противозаконно, а что до мертвого (копал), то смотря как и смотря где, в чем правоохранительные органы разбираются лучше, чем он, и вне всякой связи с тем, что он об этом обо всем думает. Он не знал, каков сегодня официальный порядок утилизации трупов домашних животных, но явно ими выбран далеко не законный. Не стал, однако, травмировать Бархатова своим занудством и промолчал.
– Здесь можно, – ответил Бархатов, угадав мысль Адмиралова. – Здесь кладбище.
– Петр Никифорович, это тайное кладбище, нелегальное.
– Где же тайное, где же нелегальное, когда плитки лежат, когда столбики вкопаны?! – искренне недоумевал Бархатов.
– Я просто к тому, что по возможности желательно не светиться, – пробормотал, копая, Адмиралов, сам не совсем понимая, как можно не светиться в солнечный день в данных условиях: стволы деревьев мало защищали от взглядов пускай и редких прохожих, а для проезжающих в машинах они и вовсе были на виду.
Закопали, помолчали.
– Ну вот, – сказал Адмиралов.
Он надеялся, что они теперь поспешат сойти на тротуар, но Бархатову хотелось побыть. Достал «беломорину», но не закурил сразу, потому что загрохотала электричка, а Бархатову отчего-то было важно ее переждать. Когда она прошла, чиркнул спичкой.
– Черт, – вспомнил Бархатов, – забыл твою кость ей положить.
Адмиралову не надо было спрашивать, про какую кость говорит Петр Никифорович, – конечно, про ту пластиковую кость для грызения, которую он не так давно подарил Бархатову, а точнее, его покойной собаке.
– Вот такой человек я нехороший. Сам наказываю, чтобы «Беломор» мне в гроб положить не забыли, а любимой собаке ее любимую кость – забыл!
Адмиралов хотел и не сумел найти слова утешения. Он только сказал:
– Идемте.
– Это я во всем виноват, – продолжал каяться Бархатов, не слыша Адмиралова. – Это я убил ее.
– Не говорите глупости.
– Да-да, я много курил, а она не переносила табачного дыма. Это все мой «Беломор». Мой эгоизм. Уморил я ее, уморил…
– Не терзайте себя, Петр Никифорович, уходим отсюда.
– Вы не верите, что я ее дымом уморил, «Беломором»?
– Охотно верю. Мои знакомые пылесос купили, а через месяц у них кот умер от стресса, не смог с пылесосом в одной квартире жить. С животными так.
Адмиралов хотел дать понять – всякое, мол, бывает, а Петр Никифорович его слова воспринял болезненно.
– Пылесос в себя всасывает, – недовольно пробормотал Бархатов, – а у меня наоборот, из себя. При чем тут пылесос?..
Сошли на асфальт.
– Андрей, зайдите ко мне, пожалуйста, на Заозерную. Надо выпить… немножко. У меня есть.
Через полчаса Адмиралов и Бархатов сидели за столом на кухне.
Бархатов рассказывал:
– Была у меня одна Франсуаза. То есть место она в моей жизни занимала наиничтожнейшее, если по совокупности все это рассматривать, ну никакое место, а помню ее лучше многих. Жен своих плохо помню, по крайней мере первых двух, а эту как сейчас вижу. Притом что у меня с ней ничегошеньки не было, ну совсем ничегошеньки! А вот потому и помню, что ничего не образовалось такого. Мы с ней и виделись-то несколько раз. И каждый раз она со мной какие-то странные игры затевала. Тогда слова «сексапильная» не было у нас в обороте, мы другими словечками пользовались, не помню уже какими. Но она еще та была, и когда входила в комнату, да хоть в шубу одетая… вру! Я зимой с ней не был знаком, но неважно, так у всех мужиков, сами потом говорили, так и вскакивали елдаки. Не поверишь, а вот клянусь, такая была. И не скажу, чтобы совсем уж красавица, это ж все относительно… может, она феромоны какие природные выделяла… не те, что в рекламе духов показывают, а природные, ну как бабочки, что ли, или самки жуков… И вот она меня, значит, обольщает самым наиоткровеннейшим образом, а что меня обольщать?.. Я всегда готов. Я только губу раскатаю, а она раз – и дистанцию обозначит… как бы нет ничего, как бы я неправильно понял… В общем, она надо мной издевалась, если прямо тебе сказать. Просто до издевательства дело дошло. Я уж думал, может, она сумасшедшая. Так она парашютным спортом еще занималась, тогда мода была. А туда вроде бы не берут сумасшедших. С другой стороны, может, она головой об землю стукнулась. Ну нельзя ведь так над людьми издеваться. У меня ни с одной женщиной ничего подобного не было. То есть с кем только чего ни было, а такого ничего не было!.. Представь. Нам с ней по дороге идти из Новых Скуделиц до Первомайска, это десять километров примерно, был такой случай у нас, ну мы идем, и идем, и идем. До сих пор не понимаю, что ж это было такое. Середина лета, жара. Разговоры у нас такие с подковырочкой, она рубашку свою в полосочку, такая у нее мужская была,