Прикарабкался. Стою во весь рост. Вижу восторг на лице Командора. Что-то случилось необыкновенное. Он что-то хочет сказать очень важное, но, взглянув на мои джинсы, отвлекается чем-то другим – типа того (читаю в глазах): никак против ветра? Зараза, я даже не застегнул ширинку!
Я пытаюсь решиться сказать, что спас человека, но язык, понимаю, не способен «я спас человека» сказать.
Он:
Идем, такое увидишь!
Ведет меня за утес. Там цветет дикий шиповник. Стоит психотерапевт, Константин Юрьевич Крачун, наш с тобою биограф, прячась от кого-то за кустом шиповника. Оглядывается. Подает нам знак: тише, тише!
Мы подходим к шиповнику, пригибая головы. Раздвигаем кусты. Там площадка, небольшой грот, каменные ступени ведут куда-то вверх за край склона. В шагах двадцати от нас на каменной плите сидят двое. Это – песьеголовые. По-видимому, отец и сын.
На них одежда, несколько отличающаяся от той, что носят местные жители. Оба в коричневых балахонах и в серых штанах. На ногах – ботинки.
Оба негромко о чем-то говорят друг с другом. Вполне нормальный, хотя и непонятный язык. Мы бы могли, если бы знали язык, понять, о чем они говорят, такое небольшое расстояние между нами. Младший при этом покусывает сухую ветку, которую держит в руке.
Ничего себе, говорю я, не веря глазам. Давно сидят, шепчет мне Командор.
Мы замечены. Оба глядят в нашу сторону. Оба встают.
Поняв, что нас обнаружили, Командор произносит: идем. И мы вслед за ним выходим из-за кустов, словно там и не прятались.
Мы стоим на расстоянии и глядим друг на друга – мы на них, они на нас. Улыбайтесь, говорит психотерапевт. Мы пытаемся улыбаться. Психотерапевт, скрепив ладони в пожатии, поднимает руки над головой, демонстрирует песьеголовым знак дружбы.
Они отвечают неопределенными жестами.
Руки у них, как у нас. Причем у старшего на среднем пальце левой руки перстень с камнем, настолько большим, что, сверкая на солнце, камень виден издалека.
Командор показал фотоаппарат, как бы испрашивая разрешения.
Старший сделал рукой: нет-нет.
Командор энергично закивал, мол, никаких проблем, понимаем. Писихотерапевт и я – мы тоже киваем, пытаясь продемонстрировать всю глубину нашего понимания.
Песьеголовые, не сговариваясь, поворачиваются к нам спинами и поднимаются, не торопясь, по ступеням лестницы. Мы провожаем их глазами, пока они не исчезают за склоном горы.
Потом, не в силах выразить свои восторги, мы долго общаемся междометиями, типа ничего себе, вот это да, ух, м-да, отпад.
Потом торопимся вниз – рассказать об увиденном Любе.
31
– Ты не знаешь, где моя черная сумка? Помнишь, черная сумка на молнии?
– Зачем она тебе?
– Нужна. Ты не видел?
– Нет, конечно, я за сумками не смотрю.
Поиски сумки длились недолго, скоро Дина вернулась к исходной точке.
– Что за чертовщина, – сказала она. – Сумка здесь была. В кладовке! Ты точно не брал?
Пришлось отступить:
– Это которая с короткими лямками? Старая такая?
– Ну?
– Так ты бы так и сказала, что с короткими лямками. Я отдал ее Бархатову. Зачем тебе это старье?
– Там лежали очень важные фотопленки.
– Не было там никаких фотопленок.
– Позвони Бархатову, они там, в боковом кармане.
– Да не было там никаких фотопленок. Я же смотрел.
– Ты смотрел в боковом кармане? Ты расстегнул молнию и посмотрел в боковом кармане?
– Ну конечно, – соврал Адмиралов, – а как же иначе.
Лицо жены выражало недоверие.
– Ты читал «Цветоделение»? – спросила подозрительно Дина.
Адмиралов – уверенно:
– Нет.
– Там на страницах кровавые пятна. Отпечатки пальцев. Твои!
– Я не убийца. А кстати, кто?
– Садовник.
– Правда? Не может быть!
– Значит, читал! Это не моя книга! Как я отдам?
– Подумай сама, – сказал Адмиралов. – Если бы я читал твое «Цветоделение», я бы, наверное, не спрашивал тебя, кто убийца. Я бы, наверное, знал.
– Не факт, – ответила Дина. – Ты очень поверхностно читаешь книги. Не сбивай меня! Я положила пленки в боковой карман сумки и забыла вынуть. Они там. Ты наверняка не смотрел.
– Да как же я мог отдать сумку, не заглянув в карманы? Конечно, я все посмотрел.
– Ничего не понимаю, – сказала Дина.
Начались поиски фотопленок, они обещали быть долгими.
Поиски чего-либо в домашних условиях – это всегда тяжело. Для всех – и для тех, кто ищет, и для тех, кто не принимает участия в поисках. Для вторых особенно тяжело. Адмиралов сначала участия не принимал – благоразумно и малозаметно лежал на диване, не шевелясь, но тем скорее, помимо его собственной воли, в нем обострилась чувствительность к тонким изменениям ментальных полей: он ощущал усиление напряженности. Стало особенно некомфортно с началом паразитарных и побочных находок – например, когда из-под широкого дивана, на котором лежал Адмиралов, Дина извлекла пыльный носок Адмиралова и с выражением неизреченной брезгливости бросила его на пол у двери. Адмиралов понял, что этого ему не перенести психически – моральный груз неучастия. Встал. Решил поучаствовать.
Заметив первые признаки участия, Дина разозлилась:
– Нельзя ли без демонстраций активности?
Адмиралов прекратил передвигать стулья и наглядно задумался.
– Они были в коробочках? – спросил Адмиралов.
– В гильзах!
– В каких еще гильзах?
– От охотничьих патронов.
– Оригинально, – сказал Адмиралов.
– Нельзя ли без комментариев?
Конечно, можно. Адмиралов со скорбью во взгляде смотрел, как Дина обыскивает в прихожей верхнюю одежду на вешалке – и свою, и даже его. Нет, именно его, пожалуй. В содержимом своих карманов Дина абсолютно уверена. Предполагается, что он не способен знать, что имеет в карманах. А если там презерватив? Там нет презерватива, а если вдруг? Такой ход событий тебя вообще не волнует? Почему не спросишь: можно я посмотрю? Нельзя! Почему? По кочану! Вот почему. И вот она, тайна женской логики: каков должен быть ход мысли, чтобы допустить возможность хранения в кармане каких-то невообразимых гильз с фотопленкой? На кой хрен они Адмиралову?
Он строго спросил:
– Когда ты их видела последний раз?
– Давно. Полгода назад. Когда у отца взяла. И положила в сумку.
– У какого отца?
– У отца Сергия, – раздраженно ответила Дина.
– Кто такой отец Сергий? – напрягся Адмиралов.
– Андрей, ты слабоумный? Я взяла их у своего отца. У какого еще отца я могу взять его пленки? У моего отца, Василия Аркадиевича Щедрина! У твоего тестя!
– Да откуда ж мне знать, какие ты пленки ищешь? Я думал, что это секретное что-то, какой-нибудь компромат или типа того… фотографии документов!.. Что-нибудь по проверке твоей аудиторской… откуда мне знать… Фу, ты меня напугала. Я думал, важное что-то. По твоей работе…
– А это и есть очень важное. Мои детские снимки. Школа. Молодые родители. Их знакомство. Семейный архив. Позвони Бархатову, спроси у него.
Адмиралов рано повеселел.
– Да нет ничего у Бархатова, я же знаю. Слушай. А ты уверена, что тебе это все надо? Я о пленках. Ты же первая старье выбрасываешь. Может, это все не настолько важно? Подумай, прикинь.
А вот не надо было говорить этого.
– Шел бы ты погулять куда-нибудь.
Он не успел улизнуть вовремя. Дина взорвалась:
– Это для тебя ничего не важно! Это тебе все до лампочки! Как ты живешь, Адмиралов? Тебе на всех насрать! Абсолютно на всех! Даже на нее!
– На кого на нее?! – спросил холодно.
– Сам знаешь, на кого!
– Говори, на кого! – закричал Адмиралов.
– На нее!.. На твою Франсуазу!
Хлопнув дверью, ушел.
Солнце светило весеннее, шел злой Адмиралов.
Шел злой Адмиралов, а солнце светило весеннее.
Адмиралов шел, злой. А солнце светило.
Почему-то позвонил Максу.
Контрольный звонок. Ничего не изменилось ли с Индией.
С Индией изменилось лишь то, что степень готовности вот-вот повысится.
А купил ли Адмиралов себе ботинки на жесткой подошве?
Еще не купил.
Значит, надо купить.
Через полчаса они с Максом встретились в обувной секции спортивного магазина, занимавшего целый этаж торгового центра. Из окна были видны крыши домов и стрела подъемного крана. Макс был большой дока в ботинках на жесткой подошве.
У него тоже был свой интерес – купить Любови белые шнурки.
– Есть ли у вас белые шнурки?
– Один метр, – ответила продавщица.
– Мне на шесть дырочек с одной стороны.
– Подойдут.
Макс купил.
А вот ботинки на жесткой подошве подходили Адмиралову не во всем. То давило на пятку, то жало в носке.
Без помощи Дины ему ботинки мерились плохо, даже на жесткой подошве.
Но Макс был дока в ботинках, заточенных на экстрим. С помощью Макса ботинки выбрались, как сумели.
– Вот в этих по горным тропам пройдешь.
У Адмиралова не было денег с собой на ботинки. А кредитною картою он не пользовался.
Ничего. Решили отложить. Жизнь ведь не кончается в магазине у кассы.
Этажом ниже, в так называемой пиццерии, сидели Андрей Адмиралов и Макс Командор, пиццу ели и пили пиво. Адмиралов о досадных невзгодах рассказывал, вспоминая события дня.
Пропустив мимо ушей импульсивную исповедь Адмиралова, Макс о своем с ним поделился:
– Понимаешь, у нее пунктик. Она вбила себе в голову, что я ее ревную. Ко всему движущемуся и недвижущемуся. Боится спровоцировать ревность во мне.
Адмиралов был поражен.
– А ты… нет? – осторожно спросил Адмиралов. – Не ревнуешь?
– Я похож на ревнивца?
– Подожди. А разве ты не проходил курс у Крачуна?
– Против патологической ревности? Это Люба тебе сказала? Ну, видишь ли, какая тут история. Мы с Крачуном старые знакомые. В годы нашей юности… тебе и не представить такое… мы с ним торговали дынями в Днепропетровске. Короче, я договорился с ним, что он за меня как бы возьмется – не по-настоящему, для вида. Для Любы. Пусть она считает, что меня вылечили.