Здесь нет никакой Франсуазы, сказала Люба. Смотри!
Слева по склону, метрах в семидесяти от нас, медленно поднимался однорукий человек в европейской одежде – кто бы ни был он, сторож ли, местный ли сталкер, он был один, – похоже, не нашлось желающих вытаскивать отсюда мертвое тело иностранца. Он зачем-то волок два шеста – нет, две бамбуковые палки: обе прижимались к туловищу со стороны отсутствующей (по локоть) руки, так он мог использовать не только целую руку, но и культю, торчащую из рукава футболки. Зачем ему эти палки? Уносить мое тело с помощью их? Уж не Любу ли он хотел подвигнуть на это мероприятие? Но как? В паре с ним? С одноруким? Теряюсь в догадках. Он нас не видит. Крикнуть ему, что я жив? Сейчас он поднимется на аллею и обнаружит наше исчезновение. Вздохнет облегченно, обрадуется. Если, конечно, не решит, что мое тело утащили обезьяны. А Люба? А Люба за ними пошла.
Я подумал, что обезьянам самое время поднимать свои крики. Все они тут заодно. Сейчас закричат и выдадут нас. Почему-то мне стало неприятно от мысли, что этот с шестами нас может увидеть.
Люба вообще казалась чрезвычайно испуганной.
Пойдем, пойдем скорее.
Через несколько минут мы были у ворот ашрама.
Вылезли тем же манером.
Нас ждали Командор и Крачун.
Погуляли? – спросил Командор.
Макс, там интересно, Люба сказала, Адмиралов меня так напугал, он едва не откинул коньки.
Однорукого видели? – спросил я, не пожелав обсуждать обстоятельств моего дурацкого беспамятства. Оказалось, никто не выходил из ворот и никто в ашрам не входил, ни с руками, ни без. Наверное, есть другой выход. В стороне под деревом сидели все те же бродяги, не проявляя к нам никакого внимания.
Я спросил Макса и Крачуна, не знают ли они, жив или нет Махариши. Умер недавно, сказал Макс, не то в этом, не то в прошлом году. Ему было далеко за девяносто. А это место уже лет тридцать назад все покинули. Битлз тут ни при чем. Есть множество причин для того, чтобы люди покидали ашрамы. Проклятье, космос, налоги…
Потом он сказал: теперь о главном. Информация о Гириш-бабе. Я все узнал. Две недели назад он ушел из Ришикеша. Отправился пешком в Ганготри. Это священное место, недалеко от истока Ганга. За день доедем, он наверняка уже там. Сто семьдесят километров по горной дороге. Я давно мечтал там побывать. Спасибо тебе, Адмиралов. Нам с тобой повезло.
А я подумал: Франсуазе скажите спасибо.
А Люба вздохнула: в горы опять.
37
Юбилей отмечали в ресторанчике дома, когда-то принадлежавшего просветительской организации. Теперь организации нет, и дом перестроен. А в ресторанчике подают, среди прочего, запеканку из белых грибов.
Произносили тосты, сравнивали Елизавету Петровну с императрицей Елизаветой Петровной. Помянули родителей Елизаветы Петровны, многие из гостей знали их лично. Василию Аркадьевичу, спутнику жизни Елизаветы (и второй половине) Петровны, отдали должное. За Дину выпили и ее мужа, которых назвали «детьми» («за детей»). Прозвучало и стихотворное выступление, с долгим перечнем традиционных пожеланий.
Всем понравился жест Гая Арнольдовича, географа, опоздавшего к столу: он подарил букет роз, а к нему приложил денежную купюру, сказав, что столько дарит денег Елизавете Петровне, сколько ни один олигарх не имеет. Речь шла о ста триллионах долларов. Правда, не американских, а зимбабвийских. Купюра была настоящая, коллекционной сохранности – единица с четырнадцатью нулями, 100 000 000 000 000, а изображены на купюре памятники природы и рогатый зверь.
– Да ведь это же африканский буйвол! – обрадовалась Елизавета Петровна, биолог. – Причем самец!
Василий Аркадиевич сказал, что это подарок больше ему, ибо он, историк, лучше понимает ценность зимбабвийского доллара.
– Кстати, мой зять отправляется в Индию.
Все стали приставать с расспросами к Адмиралову, а Дина сказала: «Отстаньте от человека».
Когда отец приступил к тосту, Дина решила, что он будет излагать очередную свою теорию, но Василий Аркадиевич на сей раз от общего к частному перешел сравнительно быстро, хотя и не по доброй воле. Просто гости хорошо знали слабости Василия Аркадиевича и, услышав о перемножении вероятностей, дружно и по-дружески запротестовали. «Я хотел подвести вас к моему пониманию чуда, – сказал Динин отец без обиды, – шут с вами, я буду короче». Спич, может быть, потому и свелся так быстро к подарку, что Василию Аркадиевичу не терпелось подарить приготовленное.
Василий Аркадиевич вручил жене альбом фотографий из, как он сказал, «вновь обретенного архива», а одну – в рамочке и под стеклом – он преподнес отдельно: на этой фотографии было много детей, но Василий Аркадиевич не стал говорить, что это за дети и где они сфотографированы, догадайся-ка сама, Елизавета Петровна.
Он предвкушал открытие, которое сейчас жена непременно сделает на глазах ни о чем не догадывающихся гостей.
– Сдается мне, тут знакомые лица… на фотографии, – лукаво подсказал Василий Аркадиевич.
Елизавета Петровна обрадовалась:
– Ой, это же я маленькая!.. А вот Вася, смешной какой… Витя снимал, я не помню этого снимка… Надо же, раскопал какой!..
– Где это? Где это вы? – спрашивали гости, когда фотография пошла по рукам.
– В пионерском лагере, под Алеховщиной, – с удовольствием объявила Елизавета Петровна.
– Как? – спрашивали гости. – Вы познакомились в пионерском лагере?
– По-настоящему мы познакомились, когда уже стали молодыми людьми. На вечере поэта Тимофея Морщина. А в пионерском лагере мы еще были плохо знакомы. Мы в одном кружке были. В драматическом.
Василий Аркадиевич, до сего момента полагавший, что он сделал открытие, потускнел. Он был сильно обескуражен тем, что для Елизаветы Петровны свидетельство об их ранней встрече в пионерском лагере не стало новостью. Он не верил своим ушам.
– Откуда ты знаешь? – спросил он жену.
– Я знаю что, дорогой?
– Что мы с тобой встретились в пионерском лагере!
– Как же мне этого не знать? Я ж сама с тобой и встретилась. Потому и знаю.
– Ты что же, помнишь о нашей встрече в пионерском лагере?
– Ну а как мне не помнить? Плохо, но помню. А ты разве забыл?
– Подожди! Но почему же ты мне об этом никогда не говорила?
– О чем, дорогой?
– О нашей встрече в пионерском лагере! О том, что помнишь ее!
– Здрасьте-приехали. Да мы с тобой много раз об этом говорили.
– О нашей встрече в пионерском лагере?
– Ну конечно. Много раз говорили.
– Когда, например?
– Ну я не помню когда. Давно. Да вот сразу, как заново познакомились, тогда и говорили. Ты мне сам сказал: помнишь меня? Я с тобой под Алеховщиной в пионерском лагере был. Это ты так сказал. И на свадьбе еще… Ты же сам тогда тост произносил… про превратность судьбы или что-то подобное… Неужели забыл?
Дине стало жалко отца. Он один не смеялся. А тут еще оказалось, что кто-то из гостей тоже помнит разговоры об их давнишней встрече в пионерском лагере. То есть получается, лучше помнит, чем сам Василий Аркадиевич. Посыпались шутки на тему. Все про склероз да необходимость больше рыбы есть, с орехами. «Учи стихи!» – воскликнула Тамара Сергеевна, тетя Тома, чей урок однажды прогуляла Дина, заслужив нагоняй.
Василий Аркадиевич громко заявил, что память у него образцовая, профессиональная, и что он, как историк, сейчас им докажет: пусть назовут любое событие, он немедленно дату им назовет. Кто-то закричал: «Куликовская битва!» – и он мгновенно дату назвал. И год рождения императора Павла тоже назвал не задумываясь. Спрашивали его, когда Иван Грозный Казань брал, в каком году был генсеком Черненко, когда застрелили Столыпина… – Василий Аркадиевич отвечал быстро и твердо. И не только отечественной – мировой истории он тоже уверенно демонстрировал знание. Ни секунды не думая, год назвал, когда случился Великий лондонский пожар, а что до смерти Наполеона, назвал не только точную дату, но даже час.
Экзамен скоро наскучил гостям, да и не Василия Аркадиевича день рождения был, а Елизаветы Петровны. К тому же стали раздаваться дружеские замечания в том духе, что Василий Аркадиевич и соврет – возьмет недорого: проверить его средств не было, а никто из гостей исторических дат и тем более часов не помнил. Но все равно Василий Аркадиевич несколько успокоился и взбодрился (сначала успокоился, потом взбодрился) и даже выпил вторую рюмку коньяку, по мнению жены, лишнюю.
Перед десертом гости разбрелись по залу. Снова помрачневший Василий Аркадиевич сидел за столом. Дина подсела к отцу, спросила, о чем думаешь, папа. То, что он прошептал ей на ухо, ей очень не понравилось, это видел Адмиралов, стоявший около декоративного дерева. Дина видела Адмиралова, смотрящего на нее, она закатила глаза в плане комментария к ситуации и стала энергично возражать отцу, словно за что-то стыдила Василия Аркадиевича. «Индия – это чудесно», – отвлек Адмиралова Гай Арнольдович, географ. Поговорили об Индии, о Гималаях. Гай Арнольдович был осведомлен о существовании города Ришикеша. Адмиралов по памяти называл имена перевалов, по которым будет их путь: «Тангланг Ла, Баралача Ла, Ротанг Ла…» – «Как вы хорошо подготовились!» – восхищался географ. «Читаю, интересуюсь», – отвечал Адмиралов.
Адмиралову позвонили. Это был Крачун. Он звал Адмиралова тридцать первого числа на праздник психотерапевтов. Будет очень интересно, говорил. «Это член нашей экспедиции, психотерапевт», – сказал Адмиралов учителю географии, убрав телефон. «Вижу, вы очень серьезно подготовились», – отметил географ.
Потом подавали чай или кофе по выбору. С мороженым. Вечер оплатила Дина. Кроме того, она оплатила дорогу некоторым иногородним приглашенным. Большинство гостей Елизаветы Петровны были пенсионеры.
Гости расходились, разъезжались. Школьная подруга Елизаветы Петровны и ее муж, нарочно приехавшие из Казани на юбилей Елизаветы Петровны, отправлялись к ней домой ночевать. Они уже погрузили в такси цветы и подарки и ждали, когда Елизавета Петровна и Василий Аркадиевич наконец распрощаются с еще не разошедшимися гостями.