Первая попала Адмиралову в шею, вторую он не почувствовал.
46
Говорить. И это прежде всего. Мы с ним уже давно говорим, не произнося ни звука, и не знаю, на каком языке. Я даже не знаю о чем. И давно ли. И знает ли он, что я не знаю. Как не может знать, когда он знает все? Или не все? Или ничего не знает? Он глядит в сторону, мой баба, но я-то знаю, что видит. Делает вид, что он удивлен. Типа того: неужели то, что мучило тебя, тебя мучит сейчас, думает он (это я так думаю, что он думает).
А меня ничего не мучит. Я всего лишь должен войти в этот грот.
Ну конечно! Хочет сказать, что я заблудился, пришел не туда. Ошибся тропой. Да ведь тут одна лишь тропинка – вдоль реки! Никуда не свернуть, ни туда, ни туда, никуда!
А с другой стороны – как же так? Если каждому воздастся по вере его, нет ли тут ошибки со мной, вдруг недоразумение это? Да, это верно, я, конечно, в детстве стоял, и подолгу, на голове, но это не моя, совершенно не моя вера… Тут ли быть мне сейчас?
В грот. Он огромен, но не глубок. Стены и свод быстро сходятся к месту осуществления реки. Вот уж здесь лед как лед – не так, как снаружи. Несколько сделал шагов, а ступать дальше некуда, боком стою, упираюсь левой рукой в ледяной выступ. Холодно здесь. По ту сторону осыпается лед. Вижу, как бьется река, дотягиваясь до моих ботинок. Щель, из которой она вырывается, – в пяти шагах от меня (эти шаги невозможны). Там темно, там ночь, там больше нет ничего в узком пространстве – между водой и ледовым навесом. Приседаю, пытаюсь вглядеться и только вижу одно: вечная ночь, и она извергает с неведомой силою реку. Кусок льда срывается сверху. С шумом плюхнувшись в воду, он мгновенно уносится прочь. Я невольно отпрянул, и на место, где только что был, падает ледяная глыба – с грохотом, не заглушаемым ревом потока, она разлетается на куски. Пятясь, спотыкаясь, поскальзываясь, вижу, как срывается лед кусками: он живой, этот ледник. Он живет своим разрушением.
Мой баба, забыл его имя, занят чисткой чаши для подаяний, сейчас ему, конечно, не до меня. Больше никого тут нет, все исчезли куда-то – в черном и другие паломники, и наших нет никого. Мой товарищ, забыл его имя, он бы мог мне помочь, куда ж он ушел, запропастился? Взобрался-таки на верх ледника? Чтобы пепел из последних конвертов рассеять над истоком реки?
Забыл его имя, занят чашей для подаяний, но я-то знаю, он наблюдает за мной. Он не похож на целителя. Брахман, он никогда не стрижет волосы. Я помню, что одеяние на нем оранжевое, но почему-то теперь не различаю цвета. Краски исчезли, как люди, как их имена. Нет больше ни красок, ни боли.
Металлический стержень установлен между камней. На перекладинах – колокольчики, железяки.
Но не звенят. Ветра нет. Были тучи – и нет.
Ослепительна вершина горы. Бьет свет по глазам.
Дотянуться рукой.
Дин.
Чистый звук.
Дин. Дин.
47
– Доктор! – Дина кричит. – Мизинец!
– Ась?
– У него шевельнулся мизинец!
– Правда?.. Неужели живой?
48
Под собой не чуют ног
Козлик Прыг и козлик Скок.
Хлеба вынесешь кусок:
Козлик Прыг – навстречу – скок!
Ну а высунешь язык:
Козлик Скок – в испуге – прыг!
Как-то раз Андрюша Боре
Коробок пустой проспорил.
Говорит Андрюша: «Борь,
Что-нибудь и ты проспорь».
На спине лежащий Боря
Видит небо голубое.
А Андрюша на боку
Видит белку на суку.
Ну а я на животе,
Удивляясь красоте
Всей природы,
Вижу:
Боря
Видит небо голубое,
А Андрюша на боку
Видит белку на суку!
Тридцать семь на небе тучек.
Двести шариковых ручек.
Днем не виден Млечный Путь.
Оглянуться не забудь.
Два больших зеленых глаза.
Франсуаза. Франсуаза.