Я стал перед Вульшлегером так, чтобы заслонить от него Риделя. Теперь Ридель сможет выхватить у девочки Ф. исписанные страницы и быстро их перекатать.
– Постепенно всякому терпению приходит конец, – начал Вульшлегер. – Постепенно любые силы иссякают. Вы меня понимаете? Я всего лишь учитель, Франц. Гляжу в ваши молодые лица, что-то объясняю, выискиваю ошибки в ваших каракулях. Так же, как другие взрослые люди в этом заведении. Мы не требуем, чтобы вы нас любили, Франц. Мы даже не требуем, чтобы вы чему-то учились. Мы сами терпеливо позволяем другим нас учить – дамам и господам из управления образования, из школьной инспекции, недоверчивым родителям и всем прочим, кому придет в голову снабдить нас ценными указаниями. Что ж, мы не жалуемся. Ни один человек никогда не слышал наших жалоб. Но вот что удивительно – стоит нам только немного пообвыкнуть, смириться со своей ролью квакающей лягушки, на которую любой может наступить ботинком, как тут же появляется кто-то вроде вас – чтобы мы, не дай бог, не расслабились и не заскучали. – Он сделал паузу и долго на меня смотрел. Потом продолжил: – Только вас нам и не хватало – лоботрясов, которые приходят на урок отдохнуть от своих гормональных всплесков, а в конце семестра спохватываются и начинают всячески изощряться, лишь бы проскользнуть в следующий класс. Все, на что вы способны, – списывать из словаря, бросать дерзкие взгляды и засовывать сигареты за ухо. Франц, позвольте я выражусь вашим языком? Вы интересуете меня не больше, чем склизкая глиста в космосе. Я жду не дождусь, когда вы наконец отсюда вылетите.
Не дожидаясь ответа, он открыл папку на столе и показал пальцем на какие-то значки и цифры. Я наклонился и бросил взгляд через плечо на Риделя. Тот уткнулся носом в листы и строчил, как пулеметчик.
– Видите цифры в этой колонке? Плоды вашего учения. Сегодня сюда добавится еще один сморщенный фруктик.
Он неспешно вывел в колонке еще одну единицу и довольно кашлянул.
– Как подумаешь про ваши познания в английском, дурно становится. – Он обратился к классу: – Леди и джентльмены, пожалуйста, заканчивайте начатое предложение и сдавайте.
С парты Риделя доносились звуки, как будто бы кто-то вскочил под холодный душ и хватает ртом воздух.
– Это ничего не значит, – сказал я Вульшлегеру, кивая на бумаги.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он без интереса.
– Кто-то случайно проходил с ручкой и пририсовал единицу.
Он грустно вздохнул и начал собирать листы.
– Франц, вы, похоже, не понимаете… Пожалуйста, положите ручку, Антон.
Ридель довольно и устало крякнул.
Не глядя на меня, Вульшлегер продолжал:
– Франц, я был бы вам благодарен, если бы вы сейчас же покинули класс, гимназию – по мне, хоть и город.
Меня будто громом ударило. Я застыл на месте. При всем желании я не мог с него сдвинуться.
– Вы не можете меня просто так выгнать, – услышал я свой голос.
– Могу, Франц, могу. Жизнь прекрасна.
Я стоял как приклеенный.
– Вы не можете…
– Прощайте, Франц. Всего хорошего.
Я оторвал ноги от пола. Вышел из класса. Я шел по «кубику», как по морю крови.
Уведомление школьной комиссии
Школьная комиссияТемаКомуСообщаем Вам, что на внеочередном заседании школьной комиссии 13 июля 1995 г. было принято единогласное решение отстранить Вас от занятий в гимназии г. Тун по следующим причинам.
По итогам учебного года (двенадцатый класс) Вы имеете неудовлетворительные оценки по четырем обязательным предметам:
Английский 2
Экономика предприятия 3,0
Политэкономия 3,0
Музыка 2,5
Поскольку обучение в двенадцатом классе Вы проходите вторично, Вам не может быть предоставлена еще одна возможность повторного обучения.
Комиссия приняла во внимание следующие обстоятельства, зафиксированные Вашим классным руководителем в Вашем личном деле:
– Неоднократные порицания (последнее 27 мая 1995 г.);
– 67 пропущенных занятий без уважительной причины;
– Создание аварийной ситуации, повлекшее ДТП, за пределами территории гимназии под воздействием каннабиса 23 сентября 1992 г.;
– Мошенничество на письменных экзаменах.
Решение вступает в силу с начала зимнего семестра 95/96 уч. года.
Вы можете обжаловать решение, подав апелляцию в управление образования кантона Берн согласно следующим условиям: апелляция должна
– подаваться в письменном виде;
– содержать основания для опротестования решения школьной комиссии с приложением всех возможных доказательств и документов (врачебные заключения, протоколы школьно-психологической службы и пр.);
– быть подана в течение 21 календарного дня со дня получения данного письма.
Апелляцию необходимо отправить на следующий адрес:
Управление образования кантона Берн, п/я, г. Берн
В ходе рассмотрения апелляций проверяется только процедура принятия решения школьной комиссией за исключением случаев, когда податель апелляции заявляет о дискриминации по признаку цвета кожи, пола, происхождения либо по причине физического или психического нарушения.
В случае приглашения на собеседования в управление образования Вы можете передать право представлять Ваши интересы другому лицу.
Самый важный прием пищи за день
Я потерял ориентацию – во всех возможных значениях этого слова. Часами катил на велосипеде по переулкам и улочкам с абсурднейшими названиями – Фазанья тропа в районе Талакер, улица Меркурия в Швебисе – или по обочине автострады до поворота Тун Южный. Посреди дня, сам не помнил как, оказывался в кино, а однажды сиганул прямо в одежде в Аре и, презирая смерть, поднырнул под полуоткрытый шлюз.
Два дня подряд, приходя домой на обед, отец заставал меня в гостиной за изучением раздела «Работа» в бернской газете.
– Вакансии ни к черту, – мрачно заметил я.
– Что ты говоришь? – спросил он, включая радиоприемник в стенке.
Я повторил.
Он кивнул, расположился на кожаном диване и с напряженным вниманием слушал новости по радио, находя при этом какие-то безумные связи со своими буднями в налоговом отделе одной трастовой компании на Вайзенхаусплац.
Мать сидела в зимнем саду рядом с Йоханном и изучала «уголки советов» в журналах «Швайцер Фамилие» и «Беобахтер». Она подчеркивала места, которые, по ее мнению, могли помочь мужу и сыновьям справиться со своими проблемами. В духовке готовилась овощная лазанья.
– Хочешь найти работу на каникулы? – крикнула мать в гостиную и смочила кончик пальца, чтобы перевернуть страницу. – Спроси в «Весельчаке» или в привокзальном ресторане – они всегда ищут временных официантов на лето.
– Мне не нужна работа на лето, – буркнул я. – Я ищу постоянную.
Она перевернула одну страницу, другую, третью, потом отложила журнал и с недоверием на меня посмотрела.
– Тебя ведь не выгнали из школы?
– Выгнали.
Она вскочила на ноги.
– Господи Иисусе, Франц!
– Охренеть, мама!
– Не смей кричать на мамочку! – включился отец.
Они называли друг друга мамочка и папочка или папа и мама. Жутко противно.
– Пускай его кричит, папа. Я же тут только для того, чтобы убирать в доме. Если на меня кто-то хочет покричать, всегда пожалуйста. – Она била себя в грудь и даже выдавила пару слезинок.
Отец слез с дивана и сделал радио потише.
– Что он натворил?
Мать, сдержанно плача, обратилась к Йоханну, который кис в плетеном кресле, неудобно свесив руки по бокам и безучастно глядя на лужайку. Я рассказал родителям про то, откуда он (с золотого побережья Оберхофена), про его успехи (шестерки, только шестерки и Шостакович на концертном рояле), страдания (чувство вины) и зачем я его притащил на Сорочью улицу (чтобы не помер от переедания). Матери, которая привыкла сожалеть решительно обо всех событиях в своей жизни – замужество, две беременности без дородового обследования, жизнь в Лерхенфельде, – теперь было стыдно перед пасынком главы окружного управления. Она извиняющимся тоном пожаловалась:
– Ну почему ваш товарищ не учил то, что ему задавали в гимназии…
Йоханн никак не отреагировал. Если бы он не был столь очевидно огромен, его можно было бы принять за неброскую статую Будды, установленную посреди вечнозеленых растений и отдохновенных скамеечек для ног. Мать оставила Йоханна в покое.
– Зато я знаю, – произнесла она глухо и кинула на отца многозначительный взгляд, – чем этот господин занимается вместо учебы!
– Чем занимается Франц, мамочка?
Туркает в корзину с бельем! Звонит совершенно незнакомым людям в Африку! Теряет брата в восточной Швейцарии!
Ничего подобного.
Она взвизгнула:
– Твой сын курит!
Не знаю, насколько еще моя мать сохраняла связь с реальной жизнью. Целыми днями она слонялась по кухне и литрами поглощала кофе. Иногда бралась за работу по дому, то есть подбирала ручным пылесосом с дивана и кресел отцовы жеваные зубочистки. Потом возвращалась на кухню, варила кофе, открывала окно, опускалась на табуретку, думала, не заняться ли чем-нибудь еще, решала вдруг, что и так уже устала, закрывала окно, потому что пастушья собака Люти-Браванд облаивала кошачье дерьмо на грядке, и т. д.
– Ты знаешь, чем занимается твой сын? Что он делает, когда думает, будто его никто не видит?
– Пожалуйста, говори яснее, – взмолился отец. – Объясни толком, не торопясь, в чем дело, а то будешь завтра опять говорить, что я ничего не понял.
– Мне что, признаться, что я курю? – спросил я.
– Не вздумай мне лгать! Ты накуриваешься каждый день после школы? Говори – да или нет? Господи Иисусе!
– Ты, наверно, шутишь? Я курю, с тех пор как научился завязывать шнурки на ботинках!
– Папуля, ты слушаешь? Я хочу, чтобы ты тоже это слышал!