брюзжа, ворча и жалуясь – но при этом всем они первые, кто занимает место у конвейера. Или, как однажды сказал отец: «Уровень безработицы снизился до трех и шесть десятых процента, мамочка. Три и шесть десятых процента! Эту страну населяют сумасшедшие трудоголики». Возможно, он прав. Возможно, мы все здесь сумасшедшие. Ведь, не считая оплаты автостраховки, работа не имеет никакого смысла. По крайней мере, такого, который приходил бы в голову достаточно быстро, чтобы я смог в него поверить.
Кораблекрушение
Был мрачный четверг, вечер после ранней смены на сокодавильне.
Мать истощала кофейные запасы фрау Вегенаст и делилась с той своими заботами. («Господи Иисусе, Моника, неужели это все, чему наших детей учат в гимназии? Курить гашиш и портить себе желудок».) Отец на Вайзенхаусплац дыроколил налоговые бумаги и засовывал их в серые папки-регистраторы. Юлиан проводил летние каникулы в Лерхенфельде. Он был с Эм Си Барсуком на балконе и демонстрировал ему свою коллекцию танковых моделей. Я вытащил из духовки едва оттаявшую пиццу, пошлендрал в гостиную, снял трубку со звонящего телефона, услышал голос матери Йоханна, положил трубку и с некоторым трудом примостился около Йоханна на диване.
Дела с Йоханном обстояли не лучшим образом. Я притащил его на Лерхенфельд подальше от виллы в надежде занять каким-нибудь делом. Боялся, как бы он один чего не надумал (а он действительно надумал), и, конечно, должен был вмешаться.
Йоханн уныло листал какую-то книгу.
– Как книжка? – спросил я, глядя прямо перед собой на имитацию камина (с электрическими углями, сейчас выключен).
– Она стояла у него на полке на самом верху.
«У него» значило у мертвого Эрйылмаза. Что и говорить, за последнее время Йоханн завел не сказать чтобы ужасно много новых знакомств.
– Я не спрашивал, откуда у тебя книга. – Рот у меня был набит холодной влажной пиццей. – Какие-то проблемы?
– Арабские сказки, – сказал он. – Неразрешенные конфликты, избитые диалоги и безосновательные допущения..
Я перестал жевать и посмотрел на Йоханна. Его состояние мне совсем не нравилось.
Замогильным голосом он продолжал:
– Стереотипные персонажи, псевдообъективная повествовательная перспектива, которая…
– Ты офигел, Джонни! – Нужно было вернуть его на землю, пожелать доброго вечера, дружески помахать шапкой на манер рыбаков в Тирренском море. – Книги придуманы не для того, чтобы их читали, а для того, чтобы экранизировали. Хорошая книга – та, где в главных ролях Юл Бриннер и Ширли Темпл. Джонни! Да встряхнись же ты наконец! – Я попытался выдернуть подушку из-под его широких ягодиц. – Развалился тут. Такое впечатление, будто с мертвецом разговариваю. – Я потряс его.
– Брось, Франц.
Он не двинулся с места.
– Ну же, вставай! Сделай пробежку вокруг дивана, займись чем-нибудь созидательным!
Йоханн медленно закрыл книгу и еще медленнее отложил ее в сторону Откинул голову назад и, тяжело дыша, стал глядеть в потолок – будто потерпевший кораблекрушение на плоту посреди океана, не знающий, в какую сторону грести. На него было жалко смотреть.
Зазвонил телефон, я потянулся, снял трубку (снова мать Йоханна), положил обратно.
– Я хотел кое-что спросить у тебя, – неуверенно начал Йоханн.
– Валяй.
– Вообще-то, это все чисто теоретически. Предположим… кто-то попал… в паршивую ситуацию.
– И?
– И не может из нее никак выбраться. При том у него, возможно, есть кое-какая идея, и, возможно, он догадывается, как…
– Джонни, о ком ты говоришь? Ты имеешь в виду себя?
– Нет! Это про одного знакомого. Не помню, как его зовут… Ну вот, допустим, парень крепко завяз, и есть только одна возможность выкарабкаться, только один выход, но он все никак не решается… Как думаешь, ему стоит все-таки это сделать?
– Джонни, ты ведь сейчас не про самоубийство говоришь, а?
– Тьфу ты, нет, конечно!
– Тогда он должен это сделать.
– Даже если еще слишком рано?
– Рано?
Йоханн смотрел на меня с отчаянием.
– Тогда он должен сделать это – что бы он ни задумывал, – причем прямо сегодня. Сразу же. Иначе подходящее время так и не наступит.
Я сам удивился, что сказал это.
– Но, может быть, у него нет таланта…
– Таланта? Талант – это полная фигня. Отговорка для бездельников. – Я отставил тарелку с пиццей, поднял и снова положил трубку, обдумывая то, что сейчас произнес.
– А если путь, который он избрал, ведет в никуда?
– Я не знаю, почему кто-то там оказался в дерьме, но я определенно знаю, каково в нем сидеть. Если этот парень не совсем уж махнул на себя рукой, он должен сделать все, чтобы выбраться. Все! – Вот напасть, кто это говорит? Неужели это мой голос? Если начистоту, то решать проблемы было не в моих правилах. Я предпочитал подождать, пока они сами рассосутся. – Лучше умереть, чем торчать в дерьме! – Видно, я совсем спятил – кто-то чужой вовсю хозяйничал у меня в башке. – Черт тебя побери, Йоханн, ты уже не помнишь, что тебя тысячу раз заставлял повторять Эрйылмаз? Ты – творец своей жизни! Ты можешь просиживать ее на диване, ты можешь киснуть, находить отговорки и прикидываться глухим, но ты все равно будешь этим чертовым солнечным шаром! У тебя на уме что-то грандиозное, верно говорю? Хочешь прикончить свою мамочку? Наложить на себя пост? Может, стать концертным пианистом, а?
Йоханн чуть не поперхнулся.
– Эй, Франц, да этого типа вообще на свете нет. Просто мысленный эксперимент такой… Все, что мне нужно, – это перемена обстановки… смена климата…
– Если дело только за этим, – сказал я, чувствуя, что снова становлюсь сам собой, – то климат я тебе организую.
Йоханн посмотрел на меня вопросительно.
– Хайнц Вегенаст постоянно…
– Хайнц? Он же болеет, нет? Твоя мать сказала…
– Хайнц крепкий парень. И он постоянно ищет людей, которые не закидываются сами той дрянью, какую должны продавать. Можешь неплохо заработать заодно.
– Наркотики! Ну нет, я слишком… впечатлительный, чтобы толкать наркоту по подворотням.
– Нужно ломать табу, Джонни. Сегодня нельзя – завтра будет можно.
Телефон звенел как оголтелый. Я выдернул провод.
– Почему ты смеешься?
Йоханн посмотрел на меня и сообразил, что я его разыгрываю. Он сменил тему.
– Господин Эрйылмаз хотел, чтобы ты окончил гимназию.
– Эрйылмаз умер.
Гнетущее присутствие завхоза отнимало у меня силы.
– Он сказал, чтобы я научил тебя бегать по потолку.
– До сих пор отлично получалось, – сказал я с сарказмом и опять подумал об отчислении. Зажег в зимнем саду (у открытого раздвижного окна) ароматическую свечу и смастерил себе мундштук из уведомления школьной комиссии. На лужайке трещал ветряк. С балкона доносился голос Юлиана, объяснявшего Эм Си Барсуку, чем гладкоствольная пушка отличается от зенитного пулемета. За живой изгородью надрывалась от лая пастушья собака Люти-Браванд. Возможно, Венесуэла возвратилась домой после сноса какого-нибудь здания. Я знал, что бывает в таких случаях. Венесуэла долго тискала виляющего хвостом пса, потом шла прямо по газону к грядкам, срывала помидор, мыла его под краном у стены и с шумом съедала. Пес тем временем носился туда-сюда между калиткой и Венесуэлой, готовый сожрать каждого, кто осмелится к ней приблизиться.
– Ну как там твои груши? – спросил Йоханн. Он ходил по гостиной, разминая ноги. Постепенно в его тело возвращалась жизнь.
– Давильня для меня промежуточная станция.
Я закурил джойнт. Лай прекратился. Либо Венесуэла зашла в дом, либо Бальц Нойеншвандер швырнул через забор котлету с мышьяком.
– На пути куда? – Йоханн тоже умел быть упрямым.
– Это я тебе скажу точно. – Я сдул пепел с листа цитруса. – Сейчас настал век экстрима.
– Что ты задумал?
– Буду устраивать полеты для туристов… пике, иммельманы, мертвые петли… погони за оленями… аэроэкстрим, одним словом. Надо только раздобыть списанный военный самолет и свидетельство пилота.
Любой человек мечтает полетать на реактивном самолете. За две штуки франков – посадка на ледник, за три – полет от венгерских медведей в пуште до лапландских оленей. Самолет можно купить на черном рынке Красной армии в Петербурге. Свидетельство пилота сделаю за пятьдесят долларов в Румынии. Вообще без проблем. Я…
– Хватит, Франц.
Поковыряв ногой землю в горшке с бонсаем, я уныло сказал:
– Видишь, Джонни, я не мойщик окон, не турагент и не фабричный рабочий. Все, что мне нужно, – это покой и безопасность. Я хочу забраться в какой-нибудь укромный уголок, хочу, чтобы мне было уютно. Чтобы не было туннельных пастеризаторов, общественного транспорта, шума. Я безнадежный человек, но с этим ничего нельзя поделать. Я хочу обратно в гимназию – это самое подходящее место для такого крота, как я. Темные углы, заросли бузины, где можно спрятаться…
– Почему ты не подашь апелляцию? – спросил вдруг Йоханн.
Я посмотрел на него вопросительно.
– Ну у тебя же наверняка есть право на апелляцию.
Некоторое время я таращился в пустоту, потом в окно зимнего сада. Бордовая «хонда» отца сворачивала на Сорочью улицу. Матери пора уже вырваться от фрау Вегенаст, если она хочет успеть поставить картофель в духовку. (Мы всегда питаемся едой из духовки.)
– Что там написано об этом в письме от школьной комиссии? – спросил Йоханн.
Я развернул то, что осталось от письма. Прочитал: «…за исключением случаев, когда податель апелляции заявляет о дискриминации по признаку цвета кожи, пола, происхождения либо по причине физического или психического нарушения».
– Есть идеи? – спросил Йоханн.
Я закрыл глаза.
– Сейчас выхожу из дома и с разбегу сталкиваюсь с Доро Апфель. Перелом ноги, Доро накладывает мне шину и гипс – фокус-покус, и я опять в «кубике».
Примерно так потом все и получилось: аэроэкстрим, перелом, «кубик». Разве что сломал я не ногу, а другую часть тела. В этом отношении я разборчивостью не отличался.