В ноябре 1864 года обер-гофмейстерина графиня Кенигсэгг представляет императрице Иду Ференци. Из-за скромного происхождения её не хотят сразу делать придворной дамой, поскольку это может обидеть других, родом из более знатных семей. Наконец находят выход, делая её дамой, якобы живущей при монастыре в Брно, чтобы она получила титул «фрау», и именуют «чтицей Её величества». Теперь Ида Ференци принадлежит к придворному кругу. На первых порах придворные дамы чрезвычайно любезны с «новенькой», однако вскоре замечают, что Ида ничего им не рассказывает. Их поведение сразу же меняется, они держатся с Идой холодно и отчуждённо. А императрица вскоре убеждается, что нашла человека, который бесконечно предан ей, о чём она так давно мечтала.
После третьей поездки в Киссинген на лечение Елизавета окончательно выздоровела. К ней вернулась прежняя красота, эта двадцатисемилетняя женщина сделалась ещё привлекательнее, чем была в девичестве. Винтерхальтер, художник при парижском и лондонском дворах, запечатлевший почти всех высокопоставленных особ и красивых женщин своего времени и находящийся теперь в самом зените своей славы, пишет два портрета Елизаветы. Один — в полный рост, в парадном наряде и со всеми украшениями, а второй — более интимный, где императрица изображена с распущенными волосами. Этот последний Франц Иосиф поставил на письменный стол в своём рабочем кабинете.
Ничто так не отталкивает императрицу, как визиты, придворные празднества и официальные церемонии. Однако иной раз ей не удаётся избежать этого, особенно в тех случаях, когда речь идёт о торжествах в собственной семье. В феврале 1865 года её любимый брат Карл Теодор женится в Дрездене на принцессе Софии Саксонской. Хочет она того или нет, Елизавета вынуждена поехать на свадьбу. В Дрездене она буквально всех приводит в восторг, и двор, и народ восхищены ею до такой степени, что, где бы она ни появлялась, ей устраивают шумные овации. «Ты не можешь даже представить себе того восторга, — пишет королева Мария Саксонская принцессе Мэри Гамильтон, — который вызывают здесь красота и обаяние императрицы. Никогда я не видела наших уравновешенных саксонцев такими: и стар, и млад, и высокого, и низкого происхождения, и солидный, и фривольный, и приятный и неприветливый — все были и все продолжают оставаться без ума от неё».
В следующий раз Елизавета едет в Мюнхен 28 марта. На вокзале императрицу встречает лично Людвиг II, хотя она отказалась от всяких встреч. К королю привлечено всеобщее внимание, он ведёт себя так странно и непривычно, что дипломаты старой школы не перестают ужасаться. Наблюдая за поступками короля, австрийский граф Бломе только качает головой, поведение Людвига II вызвало у посланника большие опасения ещё осенью прошлого года. Ему показалась совершенно неоправданной «передача короны ещё совершенно неопытному князю, едва вышедшему из детского возраста». Юный король — это пока загадка, в его поступках проявляются удивительные контрасты, предсказать, что из него со временем получится, просто невозможно. Сегодня преобладают ещё явно детские воззрения и романтические увлечения. С удивлением Бломе наблюдает в театре, как во время спектакля «Коварство и любовь», совершенно утратив чувство реальности, король по ходу действия разражается бурными рыданиями. «Если я не ошибаюсь в оценке молодого монарха, — пишет граф, — природа щедрее одарила его силой воображения, нежели разумом, и в процессе воспитания наименьшее внимание уделялось душе. Преувеличенное чувство собственного достоинства, своеволие и бесцеремонность короля не могут не внушать опасения. Король не терпит совета, которого не просил... литераторы и художники получают аудиенцию скорее, нежели другие слои населения... Музыка и литература являются главными пристрастиями Его величества, причём, поскольку музыкальное дарование у него напрочь отсутствует, он любит музыку больше ради текста, нежели ради звуков. Поэзия Лоэнгрина и прочие оперные либретто Рихарда Вагнера, заимствованные из древнегерманских саг, побуждают короля отдавать предпочтение музыке Вагнера...» Посланник вне себя от возмущения из-за отношений композитора с молодым королём и характеризует их не иначе как скандал, который неуклонно разрастается. «Наглые требования денег» со стороны Вагнера и его «неподобающие высказывания» возмущают Бломе. В довершение всего композитор демонстрирует собственноручные письма короля, в которых к нему обращаются на «ты» и рассыпаются в чрезмерных похвалах! «Что можно сказать по этому поводу, — пишет Бломе, — это может привести лишь к потере уважения к священной особе монарха. Король до сих пор вообще не проявляет ни малейшего интереса к дамскому обществу и к общению с женским полом. Будучи отгороженной от реальной жизни, фантазия короля, естественно, всё больше разыгрывается».
Императрица пока ещё не окончательно разобралась в своём августейшем родственнике. В родительском доме, где она так хорошо себя чувствует, ей доводится слышать о кузене гораздо более сдержанные суждения. Вскоре Бломе просит у Елизаветы аудиенцию и рассказывает ей о короле просто удивительные вещи. Монарх, по его словам, делается всё более странным, из-за своего эксцентрического поведения он теряет расположение и симпатию собственного народа и так далее. Вернувшись домой, Елизавета характеризует суждения Бломе своему супругу, который с растущей озабоченностью читает известия из Мюнхена, как слишком резкие, потому что ей неприятно слышать, когда так осуждают короля, правящего на её родине.
В июле императорская чета по своему обыкновению едет вместе с детьми в Ишль. Императрица недовольна своим сыном, она находит, что он слишком бледен, излишне общителен; она убеждена, что обширный план воспитания предъявляет чрезмерные требования к кронпринцу, пусть даже не по годам развитому физически и духовно, однако скорее нервному и легко возбудимому ребёнку. С 1864 года, когда наследнику престола пошёл седьмой год, его воспитание доверили генерал-майору графу Гондрекуру, но с тех пор ребёнок довольно заметно сдал физически.
Императрица вновь и вновь убеждается, что не имеет возможности никак повлиять на воспитание своего собственного сына. Она испытывает необычайную ревность к свекрови, что мешает ей уяснить добрые намерения эрцгерцогини. Воспитательные приёмы, практикуемые генералом, и его манера обращения с её сыном непременно сделают из Рудольфа «форменного идиота», по её собственному выражению. «Это просто глупость, — говорит Елизавета, — пугать шестилетнего ребёнка водолечением и надеяться сделать из него героя». Гондрекур, например, велит ему встать возле двери с внутренней стороны стены зоологического сада в Лайнце, сам быстро выскальзывает наружу и затем кричит из-за двери: «Вот бежит кабан!». Ребёнок, разумеется, поднимает крик, но чем больше он кричит, тем больше страху на него нагоняют. Мальчик делается настолько нервным, что это, по словам императрицы, становится просто «опасно для жизни». Эрцгерцогиня София тоже не одобряет подобных методов, однако Гондрекур — её протеже, поэтому всю ответственность Елизавета сваливает на свекровь. Когда императрица узнает историю с кабаном, её терпению приходит конец. Она собирает всё своё мужество и идёт к императору. Но Франц Иосиф колеблется. У него множество серьёзных дел. К тому же он убедился, что мать не жалеет сил для воспитания его сына, поэтому больше доверяет ей, а не суждению своей молодой жены, и не может решиться пойти против воли матери. Елизавета идёт на крайний шаг:
— Я не могу спокойно смотреть на это. Или Гондрекур или я!
После этих слов она покидает императора, поднимается в свою комнату и составляет настоящий ультиматум: «Я желаю, чтобы мне были предоставлены неограниченные права во всём, что касается детей: выбор их окружения, места их пребывания, руководства их воспитанием. Одним словом, до наступления их совершеннолетия всё должна решать исключительно я. Далее, что касается моих личных дел, я желаю, чтобы мне было предоставлено право решать их самостоятельно. Тут и выбор моих приближённых, и места моего пребывания, и все перемены в доме и так далее и тому подобное. Елизавета».
Видя, что жена настроена очень решительно, император сдаётся. Гондрекура убирают, весь уход за кронпринцем поручается врачу Герману Видерхоферу, а воспитание возлагается на полковника Латура фон Турнбурга. Когда Гондрекур уходит, Елизавета благодарит Бога. Правда, от этого отношения с эрцгерцогиней Софией не улучшаются — напротив, ближайшие месяцы императрицу ожидает нелёгкая жизнь. Она вынуждена страдать не только от самой эрцгерцогини, но и от её самого ревностного сторонника, обер-шталмейстера графа Грюнне, который втайне считает, что своей потерей после 1859 года важной должности генерал-адъютанта он, как и Гондрекур, обязан влиянию императрицы. Все пытаются разъединить Елизавету с императором. Она даже утверждает, что её хотят погубить и с дьявольской хитростью выбрать удобный случай и спровоцировать на ложный шаг, чтобы оторвать от Франца Иосифа.
Вместе с тем растут не только её влиятельность и уверенность в себе, но и её ответственность. И если прежде воспитание кронпринца велось в слишком консервативном духе, теперь оно в корне изменилось. Воспитание становится излишне либеральным, религиозное влияние эрцгерцогини Софии нейтрализуется, при этом Елизавета, однако, не ставит себе целью перегружать кронпринца разного рода учебными занятиями, а следовательно, и систематически заботиться о том, чтобы её ребёнок рос не по годам развитым. Взирать на всё это больно. У всех воспитателей наилучшие намерения, у них в руках все средства, богатство, возможность привлечь к воспитанию самые достойные и самые просвещённые умы многомиллионной страны, и при этом все воспитатели идут по ложному пути.
Императрица радуется своей победе над супругом и благодарна ему. Теперь императрица регулярно получает от господина фон Латура сведения об успехах и поведении своего сына и, памятуя о прежней неосведомлённости, испытывает от этого большую радость. Что касается политики, Елизавета с огромным интересом следит за стремлениями вновь приблизить к Австрии государства по ту сторону Лейты на условиях, которые сформулировал Деак в газетной статье, опубликованной на Пасху. Она целиком на стороне Венгрии.