Для Елизаветы назначение Андраши — личный триумф. Онауже не ограничивается набором своего ближайшего окружения неизменно среди венгерского дворянства, а теперь ещё и заставляет своего мужа назначать венгров на высшие посты в государстве, да ещё с таким прошлым, как у Андраши. Помимо графини Шафгоч, австриячка в ближайшем окружении императрицы всего лишь одна. Это вновь назначенная обер-гофмейстерина, овдовевшая графиня Мария фон Гёсс, урождённая графиня Вельсерхаймб — милая, умная, не слишком приметная немолодая дама с большим тактом и одинаково приветливая со всеми. Все остальные — венгерки. Помимо Нопчи и Иды Ференци в их числе теперь и самая высокоинтеллектуальная женщина этого круга, графиня Мария Фестетич.
Глава девятая
В лице графини Фестетич Елизавета приобрела не только придворную даму, но и весьма рассудительную подругу, которая теперь, в Меране, где Елизавета вновь проводит с Валерией зиму 1872 года, начинает постигать суть своей повелительницы, находясь в непосредственной близости от неё. Графиню зовут в первый же день поутру, когда искусная фрау Ангерер, после замужества фрау Фейфалик, делает императрице причёску. Чтобы не расставаться с такой мастерицей, Елизавета устроила её мужа, бывшего торгового служащего, своим секретарём. Эта Ангерер — совсем простая женщина, дочь повитухи, но причёсывая актрис в театре, стала такой мастерицей в своём деле, что императрица уже не может без неё обойтись. А ведь это далеко не мелочь — приводить в порядок такое обилие роскошных волос. Когда они распущены, они отливают золотом. Елизавету удручает каждый выпавший волос, и Фейфалик нашла хитроумный способ прятать с помощью клея застрявшие в гребёнке волосы у себя под фартуком, чтобы затем продемонстрировать императрице чистую гребёнку. Мытье такой бездны волос — тоже особая процедура, на которую приходится тратить всякий раз почти целый день. Мастерица недоверчиво рассматривает новую придворную даму. Она уже изначально настроена против всех них из-за сословных различий. Она убеждена в собственной незаменимости.
Что касается графини Фестетич, у неё складывается впечатление, что на неё смотрят как на очередную венгерскую проныру и «шпиона» Андраши, и это отнюдь не способствует установлению добрых отношений между нею и прочим окружением императрицы. Конечно, с Нопчей и Ференци её связывает нечто общее: ведь они — венгры. Тем не менее и эти трое не испытывают особой симпатии друг к другу. К тому же их стремятся поссорить и пишут каждой гнусные анонимные письма. Правда, они летят в корзину для бумаг, однако неприятный осадок остаётся.
Как только императрица возвращается в Вену, Мария Фестетич ближе знакомится с отношениями, царящими в высочайшем семействе. Каждую пятницу эрцгерцогиня София устраивает большой званый ужин. Так происходит и 21 января 1872 года. Идёт представление новых придворных дам. Необычно благородный вид эрцгерцогини Софии, полной достоинства и любезности, производит впечатление. Однако Марию Фестетич эрцгерцогиня едва удостаивает кивком головы, в то время как с австриячкой Шафгоч долго и дружелюбно беседует. Эрцгерцог Людвиг Виктор вообще игнорирует представление венгерок. По окончании ужина императрица спрашивает:
— Вы обиделись?
— Нет, скорее рассердилась, Ваше величество.
На это Елизавета отвечает:
— К этому придётся привыкнуть. Если кто-то держит мою сторону, его, естественно, тоже начинают третировать. Я удивляюсь, как это эрцгерцог не начал сразу же воспитывать вас, потому что он жаждет воспитывать всякого, но только не себя самого.
Совершенно иначе держится с графиней эрцгерцог Вильгельм. Он любезно говорит ей:
— Не поддавайтесь на всю эту болтовню. Храните верность императрице, она — славный и приятный человек.
Противостояние между Австрией и Венгрией по-прежнему, как и во времена Грюнне, коренится в личности генерал-адъютанта. Граф Беллегарде, настоящий вельможа, прекрасный, рассудительный человек, тоже занимает непримиримую позицию в отношении Венгрии. Мастер выставлять людей на посмешище с помощью меткого словца, он забавляет императора и оказывает на него влияние. Очень часто его немногословные иронические замечания адресуются Андраши. Франц Иосиф не пресекает их, а отвечает хитроватой улыбкой. Разумеется, такая позиция обостряет отношения с императрицей.
В настоящую сплетницу превратилась англичанка мисс Трокмортон. 23 января из Мерана, где осталась маленькая Валерия, приходит телеграмма, якобы она немного нездорова. Императрица сразу же заволновалась, и как только оба придворных бала остались позади, Елизавета вместе с Францем Иосифом тут же отправляются к дочери. Это достаточный повод для Трокмортон, чтобы подглядывать за супругами, а затем рассказывать всем небылицы, будто бы Их величества ссорились друг с другом, императрица заперлась от своего мужа, и тому подобное. Происходит скандал, потому что Фестетич резко обрывает англичанку. Графиня всё глубже познает сущность своей повелительницы. Во время продолжительных прогулок верхом и пешком после отъезда императора она убеждается, что Елизавета очень решительна, осмотрительна, в высшей степени своеобразна, но немного резка в своих суждениях.
Пробыв в Меране около недели, Елизавета едет в Офен. В Бурге её ждёт сюрприз. Эрцгерцогиня Гизела, которой не исполнилось даже шестнадцати лет, неожиданно для императрицы и, как она сказала, «слишком рано» обручилась с принцем Леопольдом фон Байерн, вторым сыном будущего принца-регента Луитпольда. Родство близкое, к тому же его мать — австрийская эрцгерцогиня. Но выходить замуж нужно за ровню себе и непременно за католика, и здесь «нужно было стараться, — как пишет эрцгерцогине Софии Франц Иосиф, — поскольку сейчас так мало принцев-католиков, заполучить единственного среди них, за которого можно отдать Гизелу со спокойной совестью». Елизавета не испытывает того волнения, какого можно было ожидать, потому что Гизела, с первых дней жизни отобранная у неё эрцгерцогиней Софией, никогда не была ей так близка, как её маленькая Валерия. Но хотя для своего возраста Гизела необычайно рослая и сформировавшаяся девушка, Елизавета всё же никак не может свыкнуться с мыслью, что вчерашний ребёнок сегодня уже стала невестой. Обручённым следует подождать не менее года, решает она, в то время как исполненный неприязни свет утверждает, будто бы императрица так быстро выдаёт замуж своего ребёнка, так как ей не по душе необходимость показывать уже взрослую дочь.
Так проходит апрель, и императрица снова возвращается в Меран. Здесь она получает известие, что с 10 мая эрцгерцогиня София жалуется на «нервные явления», бессонницу, дрожание рук и ног. После посещения Бургеатра, где было очень жарко, она заснула на балконе и сильно простыла на холодном ночном воздухе. Елизавету немедленно вызывают в Вену, куда она и приезжает 16 мая. Самочувствие эрцгерцогини ухудшается, однако она остаётся в здравом уме и теперь прощается с каждым в отдельности членом семьи. Её агония ужасна. Ухудшения здоровья чередуются с надеждами на выздоровление; вечером 26 мая создаётся впечатление, что эрцгерцогине стало лучше. До половины двенадцатого ночи Елизавета вместе с остальными членами семьи неотлучно пребывает у постели больной, после чего отправляется в Бург, чтобы немного отдохнуть. Едва она добирается до дверей дома, как запыхавшийся лакей сообщает, что «Её императорское высочество находится при смерти и Его величество просит незамедлительно вернуться». Кучер из всех сил погоняет лошадей, направляясь в Шёнбрунн. Елизавета ужасно встревожена, она опасается, что эрцгерцогиня может умереть прежде, чем она снова окажется у постели свекрови, так как тогда её наверняка упрекнут, что это было сделано преднамеренно. Прибыв наконец в Шёнбрунн, императрица, едва переводя дыхание, осведомляется:
— Её императорское высочество живы?
— Да, Ваше императорское величество! — слышит она в ответ, испытывая облегчение.
Весь двор в сборе: семья, министры императорского дома, придворный штат. Все удручены, опечалены, молчаливы. Но агония затягивается. Проходит один, два, три часа, а в таком окружении ожидание несчастья ещё тяжелее, нежели среди простых людей. Совершенно верно замечает Мария Фестетич, что смерть — не церемония и что сильным мира сего нужно дать возможность умереть спокойно, как простым людям. Императрица того же мнения, что формальность не может не глушить в зародыше всякое чувство.
Ночь София пережила, уже семь часов утра, а она ещё жива. Часы идут, эрцгерцоги выходят из комнаты умирающей, и чей-то голос довольно громко произносит:
— Их высочествам поря ужинать!
Но Елизавета, которую называют «бессердечной» императрицей, продолжает сидеть как ни в чём не бывало. У неё тоже не было ни крошки во рту уже десять часов, но она не думает об этом и остаётся в комнате больной. Франц Иосиф отходит от смертного одра совсем ненадолго, а Елизавета находится возле него неотлучно, пока в четверть четвёртого эрцгерцогиня не испускает дух. Она трогательно мила и добра, как всегда в решающие моменты. Перед лицом величия смерти вся вражда предана забвению. Она перебирает в памяти последние годы, когда эрцгерцогиня вела себя с ней совершенно иначе, и в душе признает, что была и её доля вины в тех разногласиях, которые всю жизнь существовали между ней и покойной. Однако в Вене, в тех кругах, где никогда не могли понять Елизавету, утверждают:
— Теперь мы потеряли «нашу императрицу».
Вскоре после похорон Елизавета покидает Шёнбрунн, чтобы провести лето в Ишле. Она носит траур, но и чёрное одеяние не в силах скрыть её великолепную фигуру, её восхитительное лицо.
Любоваться милым лицом императрицы просто удовольствие, особенно когда она от всей души смеётся, правда, такое случается лишь временами и во время её прогулок с детьми в окрестностях Ишля. Маленький кронпринц (ему всего четырнадцать лет), такой приятный и симпатичный, с карими, как у косули, глазами, смеётся вместе с матерью, радуясь жизни, хотя для своего возраста он слишком развит и нервозен. Елизавета добилась, чтобы Рудольфа обучал епископ Гиацинт фон Ронаи, который участвовал в революции 1848 года на стороне Венгрии в качестве полевого священника и подобно Андраши вынужден был эмигрировать в Лондон. Епископа поражают более чем свободолюбивые, ещё до конца не продуманные и по-мальчишески незрелые, но, во всяком случае, неожиданные суждения четырнадцатилетнего кронпринца, который, например, объясняет своему наставнику, что человек — не что иное, как облагороженное животное, что аристократы и духовенство с давних пор прилагали все усилия, чтобы держать прочий народ в невежестве и за счёт этого сообща властвовать над ним. Высшее общество, как оно себя именует, за очень немногим исключением — просто-напросто гнойник на теле государства, и так далее. При дворе задаются вопросом, откуда молодой кронпринц позаимствовал такие взгляды и суждения, и полагают, что это не что иное, как неверно понятые и гипертрофированные высказывания Елизаветы, подхваченные её несмышлёным сыном. Однако принц так редко бывает с матерью и с утра до вечера находится под влиянием множества отличных педагогов, что всё это вряд ли можно приписать одной Елизавете. Таким уж он появился на свет: возможно, причина этих необычных задатков — в его происхождении и слишком близком родстве родителей. Однако это предположение опровергает эрцгерцогиня Гизела, которая стала вполне нормальной, простой, спокойной и разумной женщиной. Маленькая Валерия немного робка, боязлива, недоверчива ко всем посторонним, но тем сильнее любит её Елизавета. В своей любви она подчас не знает меры: любая, даже самая непродолжительная разлука с дочерью даётся ей очень нелегко. Если малютку просто ведут гулять, они прощаются всерьёз, а при возвращении дочери с прогулки императрица множество раз переспрашивает, не случилось ли с ней чего. Она постоянно опасается, как бы её удивительному ребёнку, который привык с