Ситуация на Востоке к тому времени осложняется. Русско-австрийское противостояние отражается на политике Болгарии. В Австрии существуют две партии: одна, к которой тяготеют кронпринц и Андраши, жаждет энергичных действий, вторая, возглавляемая министром иностранных дел Кальноки, избегает любого серьёзного военного осложнения. «По моему мнению, — пишет кронпринц, — теперь можно сделать многое. Но здесь недостаёт решимости; колебаний сейчас больше, чем когда-либо... Императрица совершает морское путешествие на Восток; момент выбран крайне неудачно».
Елизавета хочет посетить Константинополь, однако, учитывая напряжённое положение, Франц Иосиф вынужден послать ей телеграмму, что он не может согласиться ни на проход судна через Дарданеллы, ни на заход в Смирну. Так что приходится ограничиться лишь посещением Трои и её руин. Однако вопреки запрету императора в Смирну всё же приходится зайти, чтобы пополнить запасы угля. Весть о прибытии императрицы распространяется в городе с быстротой молнии. В порт спешит австрийский консул в парадном мундире. Собираются военные и музыканты. Городская знать облачается в свои лучшие одежды. На берег сбегается весь город. Елизавета отряжает парадную лодку, в которую садится её цирюльница Файфалик, и лодка с ней начинает плавать вдоль берега взад и вперёд. Там, где она приближается к причалу, собравшиеся разражаются криками восторга. А тем временем в отдалении к берегу причаливает небольшая барка, из которой незаметно высаживаются никем не узнанные Елизавета и капитан «Мирамара», одетый в штатское. Они без помех разгуливают по всему городу, заглядывают на базар, пьют кофе в кофейне и, довольные, возвращаются на борт. Таким образом оказываются выполненными желания и императора, и императрицы.
Елизавета надеется, что морское путешествие и пребывание на юге пошло на пользу её здоровью, и когда она оказывается в Вене, первое время мучившие её боли в ногах не возобновляются.
Императрица застаёт Франца Иосифа озабоченным сербско-болгарским кризисом, который в ноябре перерастает в войну между обоими государствами. Поскольку Россия и Австро-Венгрия проявляют к ним немалый интерес, за каждым подобным осложнением скрывается страх перед столкновением между двумя крупными державами. Именно это и не даёт покоя Францу Иосифу совершенно в духе того пророческого предсказания русского посла, какое тот сделал в 1854 году.
С возрастом Елизавета смотрит на жизнь всё мрачнее; она вновь страшится в это время крупномасштабной войны. В Геделе, где она проводит декабрь, к этим тревогам добавляются сильные боли в ногах, что заставляет её окончательно впасть в меланхолию. Подчас императрица настолько отчаивается, что утверждает, будто жизнь для неё — сущая мука, и даёт понять, что покончит с собой. Франц Иосиф не принимает такие заявления всерьёз.
— В таком случае ты попадёшь в ад, — заявляет он.
— Наша земная жизнь — и так уже настоящий ад.
Франц Иосиф испытующе вглядывается в лицо жены. Неужели она в самом деле так считает?
Ему приходится признать, что Елизавета подозрительно часто повторяет, что жизнь для неё — обуза, и эти заявления делают Франца Иосифа, который всегда выполнял малейшее желание жены, несчастным. Мучимый политическими заботами, он, возвратившись домой, хочет отвлечься от обуревающих его мыслей; поэтому его особенно уязвляет, когда вместо этого он в последнее время застаёт дома лишь жалобы и печаль. Обеспокоенный Франц Иосиф консультируется с доктором Видерхофером и со вздохом смиряется с тем, что императрице снова и снова необходимы курсы лечения, требующие её частого отсутствия.
Несмотря на неудовлетворительное состояние здоровья, Елизавета выполняет свои представительские обязанности и, кроме того, 28 января 1886 года присутствует на придворном балу. Теперь у неё появляется больший интерес к этому празднеству, потому что Валерия выросла, и уже обнаруживаются претенденты на руку восемнадцатилетней принцессы. Вторую кадриль с дочерью императорской четы танцевал тогда эрцгерцог Франц Сальватор из тосканской линии эрцгерцогского дома, сын Карла Сальватора и его супруги Марии Иммакулаты, принцессы Бурбонской и Сицилийской. Вскоре это повторяется на другом придворном балу, и Елизавета видит, как молодой эрцгерцог увивается вокруг Валерии. Теперь императрица, отношения которой с собственной дочерью напоминают отношения старшей сестры с младшей, впервые заводит речь о будущем. Елизавета внушает Валерии, что никогда не вынудит дочь сделать этот важнейший в жизни шаг против её воли. Она прямо заявляет:
— Если ты даже будешь настаивать на том, чтобы выйти замуж за трубочиста, я не стану тебе препятствовать. Но у меня такое предчувствие, что рано или поздно твоим мужем будет Франц Сальватор.
Подобная перспектива поначалу никак не согласуется с планами императора. Он считает, что подходящим супругом для его дочери был бы племянник его близкого друга Альберта, кронпринц Саксонский. Уже ходят слухи, что он, вероятно, скоро приедет в Вену.
Это известие делает Елизавету глубоко несчастной. Она задумывается. Её уже давно преследовала мысль о том, что ей придётся расстаться с дочерью, и теперь она приходит в такое отчаяние, что Валерия опять с ужасом убеждается: она — единственная ниточка, которая пока удерживает Елизавету на этом свете. Ведь Франц Иосиф, загруженный работой, занимающей его с раннего утра до позднего вечера, обременённый бесчисленными обязанностями, не в состоянии целиком посвятить себя своей жене.
Чем старше становится императорская чета, тем отчётливее проявляется полное несходство характеров супругов: с одной стороны, рассудочность, ревностное исполнение обязанностей, работоспособность, с другой — страстная увлечённость неожиданно возникшей идеей, внутренние переживания, вечная борьба между фантазией и действительностью ничем, собственно говоря, не занятой, однако страстно, до болезненности, тоскующей о деле женщины. Император как будто бы рождён властвовать, Елизавета же совершенно не создана для той роли, какую она играет в жизни. Вследствие этих обстоятельств первые двое детей так и не смогли заполнить жизнь своих родителей.
Кронпринц становится всё самостоятельнее и независимее, он переживает апогей периода «бури и натиска» в политике — период, который у Елизаветы уже позади. Поразительно вот что: если Рудольф предупреждает, что явится к столу, Елизавета одевается наряднее, чем сделала бы это к приходу постороннего. Принцесса Гизела посмеивается над тем, что всё семейство относится к Рудольфу как к важной персоне. Кронпринц не очень-то жалует баварских родственников, считая себя лучше и знатнее их, что не может не раздражать Елизавету. Тревожным следствием является также самочувствие императрицы.
11 февраля кронпринц серьёзно заболевает. Говорят, у него тяжёлое воспаление брюшины и мочевого пузыря. Поэтому Елизавета, отправившаяся в Мирамар, возвращается домой, навещает сына, которого позже отправляют в Лакрому, и только 2 марта вместе с Валерией уезжает в Баден-Баден проводить обычный для весны курс лечения. Дни кажутся ей бесконечными. Верхом Елизавета ездить не может, не в силах и подолгу ходить, поэтому она, устроившись где-нибудь в лесу, погружается в чтение. Читает она прежде всего задуманные в жанре новелл описания путешествий Генриха Гейне с их беспощадной иронией и в то же время поэтическим настроением, с их многочисленными, подчас извинительными примечаниями. Она усердно отыскивает фрагменты, посвящённые мировой скорби, и примеривает их к себе, иногда задумывается даже над насмешливым атеизмом, который встречает в писаниях поэта. Яд, который по собственному признанию Гейне содержат его песни, начинает оказывать своё действие и подтачивать веру Елизаветы в Бога, сохранившуюся у неё, несмотря на все сомнения и на весь её либеральный дух, протестующий против ортодоксального клерикализма. С принцессой Гизелой, которая гостит здесь и относится к Гейне далеко не так восторженно, а подчас и просто не принимает его, Елизавета ведёт бесконечные дискуссии о поэте.
В начале июня Елизавета возвращается на родину. О короле Людвиге там ни слуху ни духу. Он уединяется в своих замках, возведённых в горах, и даже министры не могут к нему попасть. Зато всё больше ходит слухов о скудости казны из-за бесконечных затрат на возведение роскошных построек и о всё более противоестественном образе жизни короля.
Известия о состоянии здоровья Рудольфа звучат всё более оптимистично. Похоже, пребывание в Лакроме пошло ему на пользу, хотя, говорят, он окончательно не излечился. Кронпринц возвращается в Вену к своим прежним занятиям. Внешне он кажется выздоровевшим, что вводит Елизавету в заблуждение: она относится к этому делу не столь серьёзно, как оно обстоит в действительности.
Одновременно приходит известие, что серьёзно болен граф Андраши, и Елизавета поручает барону Нопче написать графу, чтобы он берег своё здоровье и съездил в Карлсбад. Нопча пользуется удобным случаем, чтобы немного рассказать министру и о своей повелительнице. «У Её величества, слава богу, всё хорошо, но, к сожалению, состояние её духа не таково, каким бы я хотел его видеть. Причин для этого, правда, нет, но тем не менее нервы у неё не в порядке. Поскольку она живёт одна-одинёшенька, она разговаривает всё больше сама с собой». Трезво мыслящий, рассудительный Нопча смотрит в будущее с озабоченностью. Собственно говоря, всё идёт хорошо. Действительно, несчастья ещё не случилось, хотя кое-какие признаки его приближения уже налицо, но императрица знает об этом мало или не знает вообще. Истинное значение болезни кронпринца от неё тоже скрывают. И хотя духовное развитие Рудольфа тревожит её, она, сама жаждущая свободы и разделяющая космополитические идеи тех писателей и журналистов, которые влияют на кронпринца, не в состоянии представить себе возможные последствия воздействия таких идей на того, кому предстоит стать правителем страны.
Елизавета всё больше уходит в себя, ей, по её собственному признанию, становится даже лень говорить. Доходит до того, что она отказывается повторить сказанное, даже если император не понял её. В таких случаях обычно выручает Валерия. Как-то раз Франц Иосиф, смеясь, замечает Елизавете: