Апогей феодальной монархии во Франции и аристократическая реакция в Англии
Глава перваяУчреждения капетингской монархии в период от завоевания Нормандии до смерти Людовика Святого
I. Резиденции и места, в которых гостили короли. Дворец
Отнятие у Иоанна Безземельного его наследственных владений отмечает в высшей степени важную дату в истории французской монархии, средства которой и престиж сразу удвоились. В особенности завоевание Нормандии было значительным событием: королевский домен в ней был обширен и богат, область эта была хорошо управляема, привыкла к повиновению и имела судебную и административную бюрократию, традициями которой постепенно прониклись приемы управления Капетингов. Огражденная с этих пор от английского вторжения и достаточно снабженная деньгами, королевская власть в течение семидесяти лет развивала свои органы регулярно, без резких толчков, при помощи персонала, доставляемого старым доменом, без каких бы то ни было следов, по крайней мере в центре, влияния южных юристов. Могущество Капетингов укрепляется, не выходя из своих традиционных рамок, из рамок феодализма. Это — период, имеющий свое единство и отмеченный теми основными чертами, которыми средневековая монархия отличается от монархии современной.
Традиционная простота династии проявляется без значительных перемен и в повседневной жизни Филиппа Августа, Людовика VIII и Людовика IX. Королевские акты преимущественно составляются в Париже, в этом «почтенном городе, блестящая слава которого распространяется по всему свету»; отсюда можно сделать вывод, что в ту эпоху это была наиболее обычная резиденция короля. Но Филипп Август, особенно к концу своей жизни, часто проживал в лесных центрах, где ему «было удобно охотиться, в особенности в Сен-Жермен-ан-Ле в Компьене или Мелене; он любил жить также и в Вексене и в ближней Нормандии — в Манте, Жизоре, Ане, Паси, Пон-де-л’Арш. Людовик VIII имел пристрастие к Сен-Жермену, Людовик IX — к Венсенну. Они следовали обычаю своих предков и даже в мирное время часто переезжали с места на место. Они это делали по двум причинам: во-первых, право постоя, которым они пользовались, в особенности за счет церкви, позволяло им делать значительные сбережения в расходах на содержание себя и своей свиты; с другой стороны, они хотят видеть все своими глазами, а также чтобы и их видели. Людовик Святой, не без пользы для своего престижа, совершил в последние годы своей жизни ряд путешествий по Нормандии, посещал бедных, разговаривал с именитыми людьми, духовными и светскими, и был торжественно принимаем в аббатствах от Вексена до Сен-Мишельского холма.
Король путешествует со всем своим «Дворцом» (Hôtel) или частью его. Это древнее учреждение, но более или менее подробные сведения о нем мы имеем только начиная со времен Людовика Святого. «Дворец», в самом узком смысле этого слова, в смысле челяди, состоит из шести ведомств (métiers — цехи): хлебного (Paneterie), винного (Échansonnerie), кухонного (Cuisine), плодового (Fruiterie), конюшенного (Écurie) и палатного (Chambre). Ведомство (ministerіит), постоянно касающееся особы короля и одно только имеющее политическое значение, — это Палата (Chambre), в которой хранятся одежда и драгоценности: служащие при ней шамбелланы (chambellans) мало-помалу становятся важными особами. Разные учреждения Палаты расположены во дворце Старого города (Palais de la Cité) и в Лувре. В луврской башне помещается касса «Дворца», в которой король хранит находящуюся в его распоряжении казну из драгоценных металлов и звонкой монеты. В ведении Палаты находятся также и архивы, которые с конца царствования Людовика Святого хранятся в особой пристройке к Сент-Шапель. Один из шамбелланов, Готье де Немур, и епископ Герен были главными архивариусами Филиппа Августа. Они учредили то, что потом стало называться «Сокровищницей хартий» (Trésor des Chartes), в которую входят оригинальные акты и регистры. Эта «Сокровищница» состоит из хартий, которые имеют, по-видимому, наибольший интерес — финансовый и административный; таким является и тот регистр, который Людовик Святой увез с собой в Крестовый поход, чтобы иметь его под рукой для памяти. Мы и теперь можем перелистывать этот том, который Людовик Святой держал в своих руках.
II. Курия
Самыми значительными из «слуг» «Дворца» были вначале сенешаль, коннетабль, бутелье (bouteiller — кравчий) и шамбрие, или камерарий (chambrier). В одном приговоре 1224 г. их еще называют министериалами королевского дворца. Они отделились от челяди и вместе с канцлером стали высшими сановниками короны. Точно так же и маршалы, когда-то заведовавшие под начальством коннетабля конюшнями, теперь возвысились до положения командующих войском. Эти должности в своем историческом развитии являлись конкретным доказательством того, что курия короля, центр управления, представляла собой лишь расширенный «Дворец», приютивший у себя многочисленных гостей, осевших на постоянное жительство или являвшихся проездом. Филипп Август вследствие недоверия уничтожил должность сенешаля (в 1191 г.) и не замещал должность канцлера (с 1185 по 1223 г.). Эта последняя была восстановлена лишь на несколько лет (с 1223 по 1227 г.) в честь епископа Герена. Но остальные три высшие должности в XIII в. замещались людьми, которые играли важную роль; таковы были коннетабли Дрё де Мелло, Матье де Монморанси, Рауль де Нель, бутелье Роберт де Куртене и Генрих де Сюлли, шамбрие Варфоломей де Руа и т. д. Герен (умер в 1227 г.) и Варфоломей де Руа (умер в 1237 г.?) были главными советниками королевской власти до самой своей смерти. Эти высшие должностные лица были доверенными людьми при королевской власти, без точной специализации ведомств. Например, коннетабль не был еще главнокомандующим армией. Большинство из них принадлежало к среднему дворянству королевского домена; Герен был низкого происхождения. Второстепенные должности находились еще в руках известных семей, как, например, Клеманы, которые один за другим занимали должность маршала, или Ла-ІІІапель, Тристаны, Вилльбеоны, бывшие шамбелланами. Наследственность должностей, впрочем, контролируемая и смягченная, продолжала еще существовать в лице этих превосходных и лояльных служащих. Рядом с ними было очень много мелких сеньоров и «рыцарей короля», которые жили при дворе и из которых набирались дипломаты, судьи, советники, бальи; таковы были, например, графы Дрё, Сансер, Сен-Поль, Бомены, Куси, Боже, Аршамбо де Бурбон, юрист Пьер де Фонтен, Симон де Нель, который был «наместником» Людовика Святого во Франции во время последнего Крестового похода этого короля, и знаменитый сир де Жуаявиль.
Клерикальный элемент, когда-то преобладавший, все еще занимал значительное место в персонале курии. На всех должностях мы видим «clerici do mini regis». Люди, которые, после самих королей, сделали особенно много для того, чтобы придать монархической политике этого времени ее консервативный и умеренный характер, это были выдающиеся прелаты, которые так часто фигурируют в окружении государя: Петр де Корбейль, архиепископ Сансский, которого, после епископа Герена и командора тамплиеров Эмара, Филипп Август больше всего слушался как советника; архиепископ Руанский Эд Риго; епископ Парижский Вильгельм д’Оверн; Гюи Фулькуа (будущий папа Климент IV), епископ Пюи. Архиепископ Буржский и три епископа составляли своего рода совет регентства во время Крестового похода в Египет, а Матвей де Вандом, аббат Сен-Дени, был наместником короля, вместе с сиром де Нелем, когда Людовик IX отправился в Тунис.
Несмотря на свободу, которую три последних короля предоставили капитулам и монастырям при выборе своего главы, весьма вероятно, что некоторые из этих прелатов своими духовными должностями были обязаны оказанным ими политическим и административным услугам. По отношению к Герену это не подлежит сомнению. Францисканец Эд Риго был другом и советником Людовика IX раньше, чем его избрали на архиепископскую кафедру в Руане. Единение между королевской властью и церковью, несмотря на взаимное недовольство и ссоры, было так тесно, что церковные избиратели в принципе не относились враждебно к подобным кандидатам. К тому же Людовик IX был в этом деле до такой степени добросовестен, что первый, как нам кажется, из Капетингов просил у папы дать формальное разрешение королевским клеркам не жить при своих бенефициях, находящихся в распоряжении короля, которые тот предоставил им вместо жалованья.
Этот вопрос о вознаграждении служащих все еще разрешался и долго еще будет разрешаться по старинному способу. Многих кормили и одевали за счет «Дворца». Те, кто отличился, получали пребенду, если были клириками, а если были светскими, то денежный лен (fief de bourse), за который они приносили ленную присягу (оммаж), или ежегодную ренту, которую они получали из определенного превотства или из кассы Палаты (Chambre). Впрочем, уже существовала и система жалованья.
Курия, как и раньше, принимает время от времени расширенный вид, и устраиваются большие собрания с той же компетенцией и с тем же чисто совещательным характером, как и в прежние времена. Эти собрания остаются, так же как и раньше, очень нерегулярными, очень изменчивыми как по количеству, так и по составу присутствующих. Кажется, что при Людовике Святом они становятся менее частыми во Франции, чем в Англии, где король нередко просит у них денег. Но учреждение это еще очень живуче. Чиновники, клерки и рыцари короля, обычные посетители курии, видят, как в таких случаях являются в нее прелаты, крупные сеньоры, даже горожане, которые были призваны, чтобы выполнить повинность «совета», и все они заседают вместе.
Особенно в тех случаях, когда приходится принимать важные политические решения, требующие содействия баронов, устраиваются очень многолюдные собрания: например, в 1205 г. в Шиноне Филипп Август совещается с баронами относительно несправедливых притязаний папы, и они склоняют его к сопротивлению и обещают поддержку; в 1213 г. в Суассоне и в 1216 г. в Мелене они постановляют предпринять поход в Англию. В течение трех лет царствования Людовика VIII часто устраиваются политические собрания; было не менее десяти таких, в порядке дня которых стояла война с Англией или Крестовый поход против альбигойцев[90]. В царствование Людовика Святого мы видим, что в 1235 г. собрались сорок один крупный сеньор, и советники «и другие бароны и рыцари» обсудить вместе с королем в Сен-Дени действия духовенства и сформулировать протест против них, который был послан папе; другие большие собрания созывались по поводу брачных договоров, затрагивающих интересы династии, или для того, чтобы постановить, что третейский суд уладит ссору между семьями Дампьерр и Авен, или же по случаю мира с Англией и оммажа, принесенного Генрихом III Людовику IX, и т. д.
Другие «concilia» занимаются администрацией и законодательством: таковыми были собрание в Вильнев-ле-Руа (1209 г.), которое принимает указ, относящийся к разделу ленов, а также собрания, на которых Людовик VIII уговаривается со своими баронами относительно положения евреев в королевстве, относительно сборов в его пользу с такой-то земли, о постановлении по поводу протеста против военной повинности, об издании указов против отлученных и еретиков юга. «По общему совету с баронами» был обнародован в 1230 г. новый указ о евреях. Но когда дело идет о задачах финансовых, то охотнее обращаются к горожанам; Людовик IX неоднократно совещался с ними по монетному делу; мы имеем имена трех горожан Парижа, трех — Провена, двух — Орлеана, двух — Санса, двух — Лана, которые участвовали таким образом в изготовлении указа 1263 г.
Самое большое дело курии в течение этого периода все еще заключается в том, чтобы судить; и это право она сохраняет даже тогда, когда уже организована судебная сессия курии, курия в виде парламента. Прежде всего верховным судьей является король, лично он. Он может посадить в тюрьму без всякого формального судопроизводства, может присудить к смерти, может помиловать[91]; приговоры, которые Людовик IX, сидя под Венсеннским дубом, выносит или велит вынести во время заседания своим ближайшим советникам, не являются ни легендой, ни исключительным случаем. Наконец, только король может быть «судьей и стороной в своем споре и в споре другого». С другой стороны, он может передать свою власть судьи, кому хочет.
Менее сложные споры часто решаются третейским судом, который санкционирует одна королевская хартия, или добровольным соглашением, заключаемым в присутствии короля. В случае возникновения тяжбы король приглашает высказаться или курию в полном составе, с баронами и прелатами, или ограниченную группу юристов, которые знают то, что уже называлось «Обычаем королевства Франции»[92]. Не всегда бывает легко, для первой половины XIII в., отличить в текстах одну из этих категорий от другой, тем более что они незаметно переходят одна в другую. Но очевидно, что король старается советоваться с баронами о таких делах, которые касаются крупных феодальных родов, как, например, о наследовании Шампани, и тем более тогда, когда дело идет о каком-нибудь осуждении политическом. В качестве примера и потому, что мы, к счастью, имеем в данном случае подлинный текст, приведем приговор, вынесенный «в лагере, перед Аньени» в 1230 г. против Петра Моклерка, который был графом или, скорее, опекуном (baillistre) Бретани в ожидании совершеннолетия своего сына:
«Да будет ведомо, что мы в присутствии нашего дражайшего сеньора Людовика, славного короля Франции, единогласно постановили, что Петр, раньше бывший графом Бретани, вследствие совершенных им против сеньора короля преступлений, которые большей частью были изложены перед всеми нами, лишен по суду опеки над Бретанью. Все другие, которые поклялись ему в верности и совершили оммаж в связи с этой опекой, совершенно освобождаются от этой верности и оммажа и не обязаны повиноваться ему или делать для него что бы то ни было в связи с этой опекой».
К этому акту приложено тридцать печатей, принадлежащих архиепископу Сансскому, епископам Шартрскому и Парижскому, графам Фландрскому, Шампанскому, Неверскому, Блуаскому, Шартрскому и другим графам, виконтам и сеньорам, известным как сторонники Бланки Кастильской и Людовика IX, и чиновникам короны; при этом указано, что «и другие бароны и рыцари участвовали в суде».
В некоторых случаях мы видим в это время уже и упоминание пресловутых «пэров Франции», по поводу первоначальной истории которых пролито столько чернил. В средневековом праве основным правилом было, что знатные люди (и даже горожане, а в некоторых странах и вилланы) должны быть судимы своими пэрами, т. е. равными себе. В начале XII в. мы уже видим из одного подлинного текста, что крупный вассал короля, граф Фландрский, может требовать суда с участием своих пэров. Но только тогда, когда капетингская монархия стала внушать страх, т. е. в XIII в., крупные сеньоры королевства, на практике, так же как и по закону, подсудные Curia regis, стали требовать осуществления своего права; и в 1216 г. впервые в текстах появляется приговор, в котором названы шесть пэров королевства: «Пэры королевства, а именно архиепископ Реймсский, епископы Лангра, Шалона на Марне, Бовэ, Нуайона и герцог Бургундский» разбирают тяжбу Эрара де Бриана с графиней Шампанской; впрочем, они ее разбирают вместе с «многими другими епископами и баронами». По-видимому, достаточно того, чтобы в курии были пэры. У нас имеется несколько других документов, относящихся к царствованию Филиппа Августа, Людовика VIII и Людовика Святого, где говорится о пэрах королевства; но ни один из них не упоминает о «суде пэров», или «О двенадцати пэрах». Список двенадцати пэров (архиепископ-герцог Реймсский, епископы-герцоги Ланский и Лангрский, епископы-графы Бове, Шалона-на-Марне и Нуайона, герцог Нормандский, герцог Аквитанский, герцог Бургундский, граф Фландрский, граф Шампанский, граф Тулузский), который дает английский хронист Матвей Парижский, — очень старый список, который после присоединения Нормандии и графства Тулузского к королевскому домену выражает лишь традицию, частью уже покрытую давностью. Подлинные тексты, относящиеся к рассматриваемому нами здесь периоду, почти все умещаются в промежуток времени от 1216 по 1237 г. и большей частью касаются отношений между королевской властью и графством Фландрским. Они свидетельствуют о том, что крупные сеньоры видят в суде пэров гарантию для себя и что король неохотно идет на уступки в этом отношении. Фландрия после Бувина находится под игом. Поэтому из всех больших ленов именно в ней обычай суда пэров особенно живуч. Графиня Фландрская требует права пользоваться им из страха перед людьми короля. В 1224 г., очевидно по ее настоянию, присутствовавшие пэры ходатайствуют о том, чтобы четыре высших сановника короны не заседали рядом с «пэрами Франции» при разборе предъявленной против нее жалобы одного из ее вассалов, но им было в этом отказано. Кроме того, король требует, чтобы ему было предоставлено право устанавливать случаи, когда обыкновенный суд недостаточен; в 1259 г. он не разрешает архиепископу Реймсскому «иметь своих пэров» в одном деле, касающемся оценки церковного имущества. Наконец, он не дает пэрам никакого преимущества, сравнительно со своими советниками, в делах, касающихся управления. Напрасно его побуждает к этому такой сторонник аристократии, как поэт Гю де ла Ферта; напрасно англичане и немцы требуют признания за пэрами Франции политической прерогативы. В итоге в капетингском королевстве пэрство начиная с XIII в. существовало, но его честолюбивые замыслы потерпели крушение.
Таковы различные виды политических и судебных собраний, созывавшихся в период от 1202 по 1270 г. Они стоят того, чтобы наука изучила их более внимательно. Несомненно, они являются зародышем будущих Генеральных штатов. Можно было бы точно так же найти начало провинциальных и местных собраний XIV и XV вв. в таких съездах, как съезд рыцарей французского Вексена, который в 1235 г. принял перед королевским бальи указ о феодальном «рельефе» в их провинции, или съезд сеньоров Анжу и Мэна, которые собрались по тому же вопросу в 1246 г. под председательством самого короля, или как комиссии прюдомов, которые королевский указ 1254 г. рекомендовал бальи и сенешалям собирать для того, чтобы они высказывали свое мнение относительно вывоза продовольствия. Но в это время уже росла монархическая администрация, основанная на специализации, на использовании компетенции, на чиновничестве, и это она установит во Франции новый порядок.
III. «Мэтры» и советники
Во время царствований Филиппа Августа, Людовика VIII и Людовика Святого слово Consilium применяется ко всякого рода собраниям курии» и Consiliarii Regis — это люди, которые занимаются столько же судом, сколько и политикой. Еще не видно отдельного совета. Зато комиссии юристов и счетоводов принимают определенные очертания, особенно к концу этого периода. Их традиции уже устанавливаются, их методы работы улучшаются.
Наука склонна отодвигать ко все более и более позднему времени «год рождения» парижского парламента, отличного от Curia regis. В течение XIII в. выражение «парламент» (parlement), что значит, собственно, «беседа», остается очень неопределенным и часто обозначает общие собрания курии (Cours générales); применительно к суду оно означает специальное заседание курии, во время которого обсуждают дело, предварительно расследованное. Нет «парламента», есть только парламенты, которые могут быть судебными сессиями курии, собирающимися три-четыре раза в год; но курия может судить и помимо этих сессий; так было даже при Филиппе Красивом и его сыновьях. Однако начиная с царствования Людовика Святого усовершенствование монархического судебного аппарата, уже ощутимое во времена Филиппа Августа и даже Людовика VII, идет быстрее, и в нем заметны уже значительные новшества. Загромождение делами является одной из главных причин этих преобразований. Приток дел для рассмотрения в первой инстанции и в апелляционном порядке так велик, что образование определенного судебного персонала, из которого неквалифицированные элементы устранены, становится все более и более необходимым. Человек тридцать составляют этот персонал при Людовике Святом; их уже и называют «советниками» или «мэтрами». Один из них председательствует и постановляет решение. Они участвуют в заседаниях, называемых «парламентами», рядом с лицами, для приглашения которых были какие-нибудь основания. Например, 24 февраля 1253 г. приор монастыря Сен-Мартен-де-Шан появляется перед «советниками короля Франции, которые держат парламент»; это три судьи по специальности — Жоффруа де ла Шапель, рыцарь короля, который председательствует, мэтр Стефан де Монфор, декан Сент-Эньян-д՚-Орлеан, и мэтр Эд де Лорри, анжерский казначей (chevecier); три королевских клерка, которых величают «мэтрами»; три бальи — канский, этампский и орлеанский (бальи являются часто юристами и занимают должности при курии); оба парижских прево, заинтересованные в деле, и, наконец, архиепископ Буржский и два епископа — Парижский и Эврейский, приглашенных потому, что в деле участвует духовное лицо. Дело разбирается в Париже, in domo regia, без сомнения, в той палате судебных заседаний, о которых нам говорит Жуанвиль, во «Дворце» Старого города (Palais de la Cité). Комиссии королевских судей все более и более утрачивают свой кочевой характер; прикрепление их к Парижу стало неизбежным по многим причинам: такое большое число тяжущихся не может следовать за королем при всех его перемещениях; с другой стороны, под влиянием нормандских методов начинает преобладать письменное судопроизводство и входит в обычай сохранять решения суда в свитках и регистрировать более важные из них. С этой поры становится необходимой канцелярия, какое-нибудь определенное помещение. Таков первый этап установления парижского парламента. Он является еще только одним из видов Curia regis. Но королевские судьи уже составляют корпорацию, заседают почти всегда в Париже, имеют там архивы и вписывают в регистры решения, для которых вырабатывается известный стиль.
Название «Счетная палата» появится лишь в начале XIV века. Однако организация Curia regis, устраивающая заседания для приема счетов, приносимых бальи, и для приготовления заранее контроля, несомненно, является более древней, чем организация ее судебной сессии «в виде парламента». Что она получила уже значительное развитие, видно из самого древнего счета, спасшегося от гибели финансовых документов этого времени, общего счета за 1202–1203 гг. Благодаря образцу, которым являлась финансовая администрация нормандского герцогства, эта организация мало-помалу совершенствуется. Классификация доходов и расходов делается в царствование Людовика Святого более ясной и более точной. Но реформа финансовых учреждений и казначейства произойдет только при Филиппе Красивом и его сыновьях. В течение всего периода, который мы здесь изучаем, основные линии администрации остаются те же. Казна находится в парижском Тампле и будет там оставаться до 1295 г. Тамплиеры являются банкирами короля и принцев королевского дома. В Тампль помещают деньги, доставляемые бальи и прево. Касса «Дворца» в Лувре получает лишь те деньги, которые нужны на текущие расходы, и ее кассир отчитывается в них перед казначеем Тампля. Но все это простые счетоводы. Настоящие финансовые агенты королевской власти — это бальи и прево и служащие курии, которые ими руководят и их контролируют. Когда курия занимается финансовыми вопросами, она принимает название Curia in compotis domini Regis; она три раза в год отправляется в Тампль для ревизии прихода и расхода при помощи счетов, бальяжей и предварительных смет, составленных специалистами.
Эта Curia regis, в которой в зародыше заключаются все высшие учреждения государства, пользуется высокой репутацией неподкупности. «От короля Франции и от его курии, — пишет епископ Кагорский в 1246 г., — исходит только то, что правильно и справедливо, законно и честно». Бароны признают за курией власть короля; в 1245 г. новая графиня Фландрская говорит о разрешении, которое ей дала курия ввиду того, что король был слишком болен, чтобы с ним можно было говорить о делах. Она говорит: «Это было нам пожаловано курией…» Курия же правит и во время отсутствия короля. Домен также управляется при помощи комиссий, исходящих от нее.
IV. Домен и местное управление
Королевский домен с 1202 г. увеличился благодаря прибавлению к нему герцогского домена Нормандии, состоявшего из четырех десятков «cités» (главных городов епархий), или кастелянств, домена анжуйских графов с Анжером, Туром и Ле-Маном, домена герцогов Аквитанских в Пуату и Сентонже с городами Пуатье и Сентом, наконец, ленов, конфискованных у мятежных вассалов, как графства Булонское и Овернское, или оставшихся без наследников, или приобретенных на основании сделок, как восточный Вермандуа с Сен-Кентеном, графства Валуа, Клермон-ан-Бовези, Бомон-сюр-Уаз, Алансон, сеньории Ножан и Иссуден. Если прибавить к этому присоединения, сделанные в начале царствования Филиппа Августа, то окажется, что он учетверил королевский домен, который теперь простирается от окрестностей Сент-Омера до Сентонжа. Людовик VIII закончил присоединение Пуату и приобрел кастелянств а Сен-Рикье и Дуллан, графство Пертское и, в результате Крестового похода в страну еретическую, о котором нам еще придется говорить, сенешальства Бокерское и Каркасонское, отторгнутые от Тулузского графства. В царствование Людовика IX было приобретено графство Маконское, но особенно важны были заключенные им договоры, которые упрощали и делали более ясными отношения между королем Франции, баронами и соседними королями; в 1229 г. договор с графом Тулузским, который, за исключением столицы и Тулузена, сохраняемых им за собой, уступает королю Франции все свои домены и сюзеренные права; в 1234 г. договор с графом Бретанским, который отдает королю важные укрепленные места Сен-Жам-де-Беврон и Беллем; в 1258–1259 гг. договор с королем арагонским, который оставляет за собой во Франции только сюзеренство над Монпелье, и с королем Англии[93].
Правда, домен во времена Людовика Святого значительно уменьшился благодаря введенному Людовиком VIII обычаю учреждать значительные уделы в пользу младших сыновей короля: по своему завещанию он отдал Артуа своему второму сыну, Анжу и Мэн — третьему, Пуату и Овернь — четвертому. Если владелец удела умирал без прямого наследника, то его земля возвращалась к короне. Многие из предшественников Людовика VIII наделяли своих младших сыновей сеньориями. Это был обычай, что в областях, где баронии были неделимы, старший давал младшему «средства к жизни», apanamentum. Это не было «долей наследства», как неверно заявлял Роберт д’Артуа[94]. Тем не менее Людовик VIII подверг отчуждению таким образом добрую треть домена, «чтобы не могло возникнуть распрей» между его сыновьями. Я склонен видеть в этом результат влияния, которое, без сомнения, оказывала на него жена, Бланка Кастильская; для матери, даже для такой, как эта, желание хорошо наделить своих детей и предупредить зависть, может легко взять верх над соображениями политики. Людовик IX исполнил волю своего отца, но сам он пожаловал своим младшим сыновьям лишь очень скромные уделы. Как бы то ни было, создан был опасный прецедент: история Франции в XIV и XV вв. покажет, что княжеские династии, происшедшие от королевской крови, были столь же опасны для единства монархии, как и другие. В XIII в., благодаря твердости короля Людовика IX и счастливой случайности, раздробление домена между королем и его братьями не было гибельным. Огромный удел Альфонса де Пуатье, к которому прибавилось наследство от его тестя, графа Тулузского, управлялся с умом, и было, таким образом, подготовлено слияние с королевским доменом тех областей, которые было довольно трудно поглотить.
В управлении королевским доменом не произошло никаких существенных изменении. Бальи сохраняют свой характер уполномоченных курии, да они и не являются единственными уполномоченными, которых курия посылает в провинции. Некоторые из ее членов отправляются заседать в нормандской Палате шахматной доски; другие имели поручение принимать изъявления покорности, присягу на верность, обеспечения, выносить приговоры третейского суда, производить следствия, административные и судебные: следственное производство получает значительное развитие и позволяет людям короля выступать, даже вне пределов домена, в качестве защитников правды, права и мира. Большие обследования, произведенные по распоряжению Людовика IX, о которых мы еще будем говорить, имеют особый характер, но они являются лишь идеальной формой, мистической манифестацией той процедуры, которая явилась одним из двигателей монархического прогресса.
Бальи являются уполномоченными более постоянными, чем другие, но это учреждение, в особенности в течение первой трети ХШ в., сохраняет свой первоначальный характер делегации то индивидуальной, то коллективной: еще в царствование Людовика VIII и во время регентства Бланки Кастильской бальи часто образуют комиссии вдвоем-втроем: устраивают судебные заседания, а бальяжи являются округами с изменчивыми границами и обозначаются именем управляющего данным округом бальи. Они судят, управляют, собирают доходы, но часто они возвращаются в курию, чтобы вновь занять там свое прежнее место. С течением времени бальяж делается точно ограниченным округом, называемым по имени данной местности и управляемым только одним бальи; так, например, бальяж Вермандуа делается таким между 1234 и 1236 гг. На юге начиная с 1226 г. создаются королевские сенешальства; сенешали являются теми же бальи, но вследствие отдаленности они обладают большей независимостью от курии. Бальи и сенешали — это важные персоны, которые в текстах иногда именуются «главными бальи» или «наместниками короля». Они управляют прежде всего землями, принадлежащими королю, и теми, по отношению к которым у него есть какие-нибудь права, в особенности право высшего суда (haute justice), но их деятельность уже выходит из рамок королевского домена, и они вмешиваются, насколько возможно больше, в жизнь соседних сеньорий или свободных городов.
Еще сохраняются некоторые сенешальства феодального характера: Вильгельм де Рош был признан Филиппом Августом сенешалем Анжу, Мэна и Турени, а виконт Туар — сенешалем Пуату и Аквитании. В качестве таковых они приносили ленную присягу (оммаж) и получали в свою пользу часть доходов. Но настоящее управление в этих областях было вверено сенешалям низшего ранга или бальи. Филипп Август хотел сделать лишь временную уступку крупным сеньорам, о превращении которых в чиновников не могло быть и речи. При их помощи он надеялся прибрать к рукам малонадежную местную знать. Анжуйское сенешальство после смерти Вильгельма де Рош перешло к его зятю, а потом к дочери. Эмери де Туар после своей измены лишился сенешальства в Пуату. Это касается великого сенешаля Нормандии, обязанности которого были вполне реальными, то эта должность была упразднена Филиппом Августом.
V. Доходы короля
Одна из самых важных обязанностей бальи и сенешалей — добывать для короля деньги.
Доходы королевской власти со времени завоеваний Филиппа Августа значительно увеличились; не потому, что они приняли другой характер и что стали регулярно взиматься государственные налоги, а потому, что домен принял известные уже нам размеры и что король, которого теперь уже боятся, может так только навязать свою волю городам и церквам, но извлечь всю возможную выгоду из феодального кутюма и из своего положения верховного сюзерена.
Выручка от превотств, по счету 1202 г., доходила до 31 782 парижских ливров, а к середине XIII в. приблизилась уже к 50 000 парижских ливров. Но многие доходы, в частности, доходы от лесов и от рыбной ловли, не взимались прево и фигурируют в счетах не по этой статье. В общем счете ко дню Сретения 1227 г., являющемуся третьим сроком поступлений 1226–1227 гг., каждый из больших лесов дает дохода около 800 ливров. В 1202 г. весь доход от лесов равнялся 7080 ливрам.
Некоторые сборы, прежде взимавшиеся только в пределах домена или соседних церковных сеньорий, теперь получили широкое географическое распространение. Таковы expleta, т. е. доходы от суда, штрафы: по счету 1202 г. — 5310 ливров; а также канцелярские пошлины, налог с освобождений: орлеанские каноники обещают королю в 1225 г. уплатить двести ливров, если они освободят своих сервов в Этампе.
Старинное право постоя дает королю, как и прежде, возможность путешествовать по своему королевству без больших расходов: оно принесло 1815 ливров дохода во время объезда, совершенного Людовиком VIII в 1223 г., и на основании этого права архиепископ и жители Реймса оплачивают значительные расходы во время коронации. Но с течением времени размеры сборов, связанных с этим правом, определяются все более точно или же превращаются в ежегодный налог, например, в 100 ливров.
Кроме этих сборов, которые мы только что перечислили, налоги или добровольные приношения, которыми облагаются некоторые люди в связи со своим положением, или коммуны, светские и церковные, становятся все более и более прибыльными. Некоторые из них имеют характер сеньориальный или феодальный; другие можно объяснить только монархической прерогативой. Иностранцы (чужеземцы, евреи, ломбардцы) терпимы только с целью их эксплуатации. Чужеземцы («aubains»), поселившиеся в домене и даже на некоторых церковных землях, платят королю специальную подать. Филипп Август, проявивший сначала жестокий фанатизм по отношению к евреям, пришел потом к тому решению, что лучше регулярно вымогать с них налоги, и к концу его царствования жизнь евреев в его домене стала спокойной и благополучной. Отдача в заем за проценты или «ростовщичество» стало терпимым. Людовик VIII и Людовик IX показали себя гораздо более суровыми, один, без сомнения, — из-за своей алчности и под влиянием своих баронов, другой — вследствие ненависти к евреям.
Людовик VIII, по соглашению с двадцатью четырьмя духовными и светскими сеньорами, постановил, что за долги евреям проценты перестают уплачиваться, а долговая сумма должна быть в течение трех лет выплачена сеньору заимодавца: и весьма вероятно, что из заимодавцев лишь очень немногим пришлось снова увидеть, какого цвета их деньги. Summa ludeorum, доходившая в частичном счете 1227 г. до 8682 ливров, получилась, без сомнения, от обложения королем этих еврейских долгов. Этот указ, так же как и аналогичные указы Людовика IX, не выполнялись в той их части, которая запрещала займы за проценты, но с этих пор королевские агенты стали проявлять по отношению к жившим в доменах евреям полный произвол и грабить их без зазрения совести. В одном приказе короля каркассонскому сенешалю говорится с полным цинизмом: «Возьмите столько, сколько сможете, у тех из наших евреев, которые сидят в тюрьме, так как мы желаем попользоваться тем, что им принадлежит, “quia volumus habere de suo”». Ломбардские банкиры обосновались в Париже с 1224 г. Каждый из них платил королю 2 ливра 10 су в год. Они занимались ростовщичеством, как и евреи, и с ними церемонились не больше, чем с этими последними.
Экономическое развитие, которым городское население было обязано счастливым годам мира, привело не только к повышению налогов на промышленность и торговлю. Города, расположенные в домене, и многие епископальные города изнемогали под тяжестью обложения, особенно в конце царствования Людовика Святого. С них не только требовали денежной «помощи в четырех случаях», но произвольно брали у них «добровольные приношения» и заставляли их давать в долг деньги, которые им не всегда удавалось получить обратно.
Требования короля, в частности, сборы в виде регалии и рельефа, взимаемые после смерти какого-нибудь прелата или барона, распространялись по мере того, как рука короля протягивалась все ближе к окраинам королевства. Регалии принесли Филиппу Августу в 1202–1203 гг. 4956 парижских ливров; одна только регалия с Реймса дала 2829 ливров, хотя архиепископская кафедра пустовала лишь четыре месяца. Для короля было очень соблазнительно заставлять подольше ожидать «дозволения приступить к выборам». Некоторое количество епископств добилось отмены регалии за известный выкуп или ежегодную плату[95]. «Возобновление» («relevement»), или рельеф лена[96], приносит теперь значительные доходы в связи с распространением власти короля: в 1212 г. Тибо, граф Блуаский, вассал графини Шампанской, заплатил 4000 парижских ливров графине и 5000 королю; в 1219 г. вдова графа д’Э платит 15 000 серебряных марок; в 1239 г. Генрих де Сюлли, за которого графиня де Дрё вышла замуж вторым браком, платит 4000 парижских ливров как выкуп за графство Дрё; в том же году новый виконт де Шательро платит 1500 турских ливров, рельеф графства Понтьё дает Людовику IX 5000 парижских ливров.
Наконец, подданные, светские и духовные, должны волей-неволей оказывать «помощь» (aides). От этих отдаленных корней ведет свое начало современный государственный налог. Филипп Красивый ничего не выдумал; он только сделал более тяжелым установившийся обычай. Налог, заменивший военную повинность, «aide de l’ost», «taille de l’ost», который, по-видимому, ввел Филипп Август, выплачивался всякого рода людьми и коммунами, которые не хотели лично нести военную повинность: редко это были знатные люди; главным образом — это аббатства, коммуны, расположенные в домене превотства, епископы; например, епископ Суассонский платит в 1226 г. 120 ливров, чтобы не следовать за королем в поход против еретиков. Наконец, случаи феодальной «помощи» (aides), которые были так редки и встречали такой плохой прием в XII в., теперь умножаются, впрочем, не без того, чтобы не вызвать протестов. Людовик Святой два раза взимал их по случаю Крестового похода, один раз — по случаю выдачи замуж старшей дочери, один раз — по случаю посвящения в рыцари старшего сына и даже один раз — по случаю увеличения ленной территории, в 1259 г., когда обещания субсидий, данные им Генриху III, принудили его собрать «aide для заключения мира с королем Англии». «Помощь» для снаряжения в Крестовый поход была особенно тяжелой. В 1243 г. Бове дал по этому поводу 1750 ливров, Компьен и Санлис — 1250 ливров, Суассон, в виде второго взноса, — 1000 ливров. Церковь платила «помощь» в виде десятины или двадцатой части годового дохода, когда дело шло о защите веры, т. е. для Крестовых походов против мусульман или альбигойских еретиков или же для завоевания Сицилии Карлом Анжуйским. Король просил об уплате десятины, папа давал свое разрешение, и духовенство платило ее, но не со своего личного имущества, а с доходов от церковных владений. Так, например, в 1227 г. архиепископ Сансский обязался платить за свою провинцию 1500 ливров в год, в течение четырех лет, для борьбы с альбигойцами. Упорствующие наказывались отлучением от церкви и конфискацией имущества. При том же налоги, взыскиваемые по распоряжению папы, имели характер международный: деньги могли явиться из Англии, из империи, или из Испании и быть употреблены на поддержку того или иного государя, того или иного принявшего крест рыцаря, так же как и короля Франции, но именно для Франции бремя это было особенно тяжело, и именно король Франции прежде всего воспользовался десятой и двадцатой деньгой, собираемой в этот период: капетингская монархия далеко ушла вперед с того времени, как Филиппу Августу пришлось смиренно отказаться от «десятины Саладина».
История монеты, так же как и история денежной «помощи», дает возможность измерить успехи королевской власти. Происходившие в этом деле изменения дают также возможность судить о том, чем руководствовались тот или иной король и его советники. В XII в. монета была неполновесной, ее ценность — неопределенной, и монеты было мало. Филипп Август и Людовик VIII начали реорганизацию монетного дела, распространив турскую монетную систему на все вновь присоединенные земли, удержав парижскую монету лишь в пределах прежнего домена. Турский ливр равнялся четырем пятым ливра парижского. Людовик VIII точно установил приемы парижских мастерских, чеканящих монету. С этих пор действительно стала существовать капетингская монета. Но надо было сделать больше. Каждый сеньор, в том числе и король, имел право устанавливать курс тех монет, которые он чеканил, и изменять, как ему вздумается, их соотношение с ливрами, су и денье, которые являлись счетными единицами. С другой стороны, было соблазнительно понизить пробу монеты. Необходимо было, чтобы король отказался от таких приемов, чтобы королевская монета была устойчивой и чтобы она была лучшей во всей Франции; чтобы король не извлекал чрезмерных выгод от чеканки монеты; чтобы соотношение между реальной монетой и монетой — счетной единицей, а также между золотой и серебряной монетой не изменялось по произволу. Все это сделал Людовик Святой. Он восстановил репутацшю хорошей монеты. Проба золотой монеты в его царствование была 990/1000 чистого металла, а серебряной — 23/24. Золотой турский денье с изображением щита (à l,écu) (таких денье выходило приблизительно 58 из одной марки золота) весил немногим более четырех граммов и стоил 121/2 су счетной турской монеты. Серебряный турский gros, которых выходило 58 из одной марки серебра, стоил один турский су. В оборот было пущено много золотой и серебряной монеты. Эта монета Людовика Святого внушала такое доверие, что он мог, не вызывая слишком большого раздражения, ограничить в свою пользу обращение монеты других сеньоров. Он повелел, чтобы королевская монета имела хождение во всем королевстве, и запретил пользоваться другой монетой в тех местах, где не было сеньориального монетного двора. Что же касается до присвоения себе исключительного права чеканить монету или разрешать ее чеканку, то он слишком глубоко уважал права своих баронов, чтобы думать об этом. Его чиновники, которые не всегда его слушались, часто пытались незаконно запрещать обращение сеньориальной монеты. Но следующее поколение увидит еще гораздо более важные злоупотребления, и тогда с сожалением будут взывать ко временам доброй монеты Людовика Святого.
Историки капетингской монархии забывали называть среди ее ресурсов выкупные деньги и военную добычу. А это был источник таких хороших доходов, что, случалось, он являлся предметом особых договоров. Так, когда Людовик VIII помог графине Фландрской против ее возмутившихся подданных, то он позаботился выговорить себе половину денег, которые будут получены в виде выкупа, добычи, доставшейся во взятых приступом городах, и сумм, уплаченных в виде капитуляции. Королевская власть старалась получать от войн какую-либо выгоду, так как война стоила ей очень дорого.
VI. Расходы. Финансовый баланс этого периода
Бальи и прево, покрыв местные расходы, выплатив жалованье королевским агентам, ренты, благочестивые пожертвования, расходы на содержание замков, мостов, дорог и т. д., доставляли в Париж остаток, которого, с прибавкой некоторых других доходов, хватало на расходы по «Дворцу», а также на расходы религиозного и политического характера в мирное время. Повседневный образ жизни «Дворца», жалованье деньгами и натурой, выплачиваемое гражданскому и военному персоналу двора, подарки, милостыня, празднества — все это сохраняло еще характер патриархальной умеренности[97]. Людовик IX в молодости не был врагом нарядов; он говорил своим друзьям: «Вы должны хорошо одеваться и чисто, тогда жены ваши будут вас больше любить». Но он отговаривал от неуместной роскоши и сам под конец своей жизни одевался, как священник. Филипп Август и его ближайшие потомки и понятия не имели о той расточительности, которая впоследствии заставит Валуа выдумывать новые источники доходов. Единственной их роскошью было строительство. Но и тут дело шло тогда не о дворцах. Филипп Август, до конца своей жизни преследуемый страхом английского реванша, построил много крепких замков, укрепил Париж и главные свои города. Военная архитектура получила тогда большое значение; обратной стороной этого были, очевидно, значительные расходы; такие развалины, как в Жизоре, свидетельствуют об этом еще и теперь. Благочестивый Людовик IX был великим строителем церквей, а также госпиталей, так как религиозное чувство побуждало его брать на себя расходы по общественному призрению, испокон веков лежавшие исключительно на церкви. «Подобно писцу, который, кончив свою книгу, расцвечивает ее золотом и лазурью, этот король, — говорит Жуанвиль, — расцвечивал свое королевство прекрасными аббатствами и большим количеством домов Божьих». У нас уже нет знаменитой богадельни Общества слепых, сооруженной близ ворот Сент-Оноре на триста парижских слепцов, но у нас еще сохранилась неприкосновенной чудная Сен-Шапель, воздвигнутая для помещения тернового венца.
Расходы дипломатического характера уже начинают учитываться бюджетом. За неимением постоянных посланников король держал за границей на жалованье доверенных лиц, конечно, для того, чтобы быть осведомленным, выплачивал пенсии некоторым влиятельным особам (особенно в Германии) и часто посылал миссии, главным образом к римской курии, бывшей политическим центром христианской Европы. Точно так же и внутри королевства он наличными деньгами обеспечивал себе верность некоторых знатных людей.
Содержание маленькой постоянной армии в мирное время было необременительно. Отряд рыцарей, арбалетчиков, конных и пеших сержантов и «артиллеристов» («artilleurs»), которые составляли военный штат «Дворца», содержался, главным образом, путем раздачи земель и домов, которые король давал воинам испытанной верности. Гарнизоны в мирное время распускались или сокращались до нескольких человек. Во время войны прибегали к описанному нами феодальному и сеньориальному ополчению. Но все более и более стали набирать воинов из дворян и простолюдинов, которым платили жалованье. Во время периода завоеваний Филиппа Августа знаменитая шайка бродяг под предводительством Кадока фигурирует в счетах 1202 г. в сумме 3290 парижских ливров; она состояла, по-видимому, из трехсот пеших сержантов, получавших каждый по 8 денье в день. По данным того же счета сапер получал полтора су (18 денье), рабочий — 15 денье, пеший арбалетчик — 1 или 2 су, конный арбалетчик или сержант — 3 су. Жалованье рыцаря равнялось в среднем шести су. Все эти солдаты нанимались в последнюю минуту, иногда по дороге, и притом лишь на такое количество дней, которое было необходимо, чтобы закончить военную экспедицию. В 1231 г. Бланка Кастильская, собираясь воевать с графом Бретанским, нанимала преимущественно знатных бретонцев.
Войны, которые вел король со своими вассалами, продолжались в изучаемый нами период сравнительно недолго и были более обременительными для крестьян, земли которых опустошались, чем для монархии. Разорительны были Крестовые походы. Войско, собранное в Бурже в 1226 г. для истребления альбигойских еретиков, было, без сомнения, самым большим, каким когда бы то ни было предводительствовал капетингский король. Когда Людовик Святой отправился в свой несчастный египетский поход, понадобились огромные суммы денег, чтобы перевезти крестоносцев на итальянских кораблях, собрать те «горы» пшеницы и ячменя, которые Жуанвиль видел нагроможденными на острове Кипре, уплатить выкуп за пленных и за самого короля, а затем выполнить большие фортификационные работы в Сирии. Когда король вернулся после шестилетнего отсутствия и беспрестанных требований о присылке денег, он еще послал денег и людей в Святую землю. Затем следует дорогостоящий Крестовый поход, который папа поручил предпринять Карлу Анжуйскому, брату короля, для завоеваний королевства Сицилии. Наконец, приготовления к Крестовому походу в Тунис, который продолжался недолго вследствие смерти короля, потребовали еще больших усилий[98]. Но все эти чрезвычайные расходы покрывались церковными десятинами, деньгами, исторгнутыми у городов, у крестоносцев, желавших освободиться от своего обета, и при помощи разных уловок. Административная корреспонденция Альфонса де Пуатье дополняет королевские документы, которых слишком мало, и показывает нам этого владетельного князя в течение трех лет, предшествовавших Крестовому походу в Тунис, продающим хартии вольностей городам, грамоты о помиловании преступникам, приказывающим арестовать всех евреев и конфисковать их имущество, чтобы заставить их потом выкупать себя. Таким образом удавалось, правда, с трудом и несмотря на сопротивление и вопли, собрать деньги, необходимые для более или менее полной выплаты итальянским банкирам выданных ими авансов.
Каков был с финансовой точки зрения результат царствований Филиппа Августа, Людовика VІII и Людовика IX? Нам неизвестно точно, как велики были в целом средства, которыми располагал каждый из этих трех королей. Только один общий счет доходов и расходов за время от дня Всех святых 1202 г. по Вознесение 1203 г., сохраненный Брюсселем, охватывает все три срока, в которые прево и бальи являлись сдавать свои счета, но мы, со своей стороны, полагаем, что некоторые доходы и некоторые расходы в этот счет не попали.
Если иметь в виду только те, которые в нем обозначены, то мы видим, что Филипп Август в этот критический год, когда он пускался во все тяжкие, располагал 197 000 парижских ливров, считая в том числе и 59 000 ливров, почерпнутых из его военной казны. После присоединений, сделанных за счет Иоанна Безземельного, доходы значительно увеличились, и король восстановил свои запасы. Отказанные Филиппом Августом по завещанию 1222 г. суммы на дела благочестия — иерусалимскому королю и рыцарским орденам, на обязанности которых было защищать Святую землю, людям, относительно которых он боялся, что обидел их, бедным и церкви, а также суммы (гораздо менее значительные), которые он завещал членам своей семьи и своим приближенным, составляют, в деньгах и в драгоценностях, 419 600 парижских ливров, не считая суммы, размеров которой мы не знаем, но, без сомнения, очень значительной, которую он оставил своему преемнику на защиту своего королевства. Это был плод благоразумия и бережливости, а также противодействия, которое он оказывал проектам рискованных предприятий.
Относительно финансов Людовика VIII у нас имеется два документа: во-первых, завещание — общий итог отказанных сумм 105 000 ливров, остальное было завещано наследнику; затем общий счет ко дню Сретения 1227 г., представленный через три месяца после его смерти, итоги которого известны: доходов — 53 729 ливров 14 су, расходов — 37 480 ливров, остаток — 16 249 ливров 14 су и излишков, остающихся в кассе, — 123 898 ливров 16 су. Положение к моменту вступления на престол Людовика IX было, таким образом, вполне удовлетворительно.
Нам кажется очевидным, что Людовик Святой, хотя и избегал расходов на роскошь, не был, однако, слишком благоразумным финансистом. В конце своего царствования он был озабочен исключительно спасением своей души, необходимостью вернуть неправильно взятое, приготовлениями к Крестовому походу. Пресловутая реформа парижского превотства, характер которой долгое время был так плохо понят, показывает нам, что расходы, возложенные на парижское превотства, беспрестанно увеличивались, между тем как доходы оставались без изменений, так что никто не хотел брать на откуп этого превотства: пришлось поручать его простому подотчетному служащему, а недостаток доходов стал с этих пор пополняться казначейством. В своем завещании 1270 г., сделанном в Париже перед отправлением в Тунис, Людовик Святой прежде всего распределяет сравнительно умеренную сумму, около 20 000 ливров, между своей женой, королевой Маргаритой, религиозными учреждениями, богадельнями, бедными и своими служащими и заявляет, что он не знает, достаточно ли он оставляет денег для выплаты всех этих отказанных сумм, что не мешает ему, однако, сейчас же после этого завещать 10 000 ливров своей дочери Агнессе, а то, что остается, — королевскому наследнику. Этот акт обнаруживает не только скудную наличность казначейства, но и малую заботу о точности, и является, до своему презрению к случайностям, прямой противоположностью завещанию, в то же самое время составленному с такой осторожностью Альфонсом де Пуатье.
Как бы то ни было, королевская власть, располагающая организованной администрацией и снабженная достаточными средствами, оказывалась способной к действию. И действительно, в течение этого периода она быстрыми шагами подвигалась до предназначенному ей пути. Она, правда, истратила часть своих сил на Крестовый поход против мусульман, но зато она извлекла выгоду из Крестового похода против еретиков, который предприняли и почти довели до конца, как это мы увидим, другие.